Баллада о царицынском муже и корсарской жене

К завтраку они с Николаем явились последними, и хотя не в Зоином положении было просить за это прощения, она все равно укорила себя за подобную несобранность. Она была генералом и не могла позволить себе лодырничество и распущенность. Нет, напомнила она себе, она была королевой и заслужила лишний час провести в постели, прежде чем чаевничать с гришийским Триумвиратом и уповать на то, что за ночь эту несносную страну не постигла диковинная болезнь, окончательное и бесповоротное разорение или, того хуже, нашествие новых Святых. Впрочем, чему тут удивляться? Равка есть Равка. — Вы опоздали, — цокнула языком Женя и продолжила угощаться сливочной помадкой. Из всех присутствующих только она чувствовала себя в Большом дворце как дома и добродушно командовала прислугой, приказывая доставить к трапезе то корреспонденцию, то выращенные в теплицах гришей ягоды, то целиком труппу духового оркестра. — Пришли к шапочному разбору, — поправил ее Николай и отодвинул для Зои стул. Она поблагодарила его и села, он по обыкновению умостился рядом. — А вы что же это, уже гоняете чаи без нас? Предатели! Ну икру-то хоть оставили? — Икрой пришлось увлечь Толю, — отозвалась Женя. — К нашей удаче, его страсть к превосходной пище может компенсировать вкус к дурной поэзии. Тамара на другом конце стола одобрительно хмыкнула, и даже Леони, сама святая простота, беззлобно хихикнула — так, должно быть, смеялись добрые лесные духи, живущие на сказочных полянах и между припрятанными подальше от медведя баночками с медом. Толя пожал плечами, ничуть не обидевшись. — Это песнь о девушке, выращивающей гусениц шелкопряда. Хотите, я и вам прочту? — Отчего же не споешь? — полюбопытствовал Николай. — В отличие от принцессы Эри и ее стражницы, Толя не слишком преуспел в игре на хатууре. — Полно тебе, — упрекнула жену Надя. — Он ведь твой брат. — Вот потому я и желаю, чтобы он поскорее нашел себе девицу, у которой песня о шелковичных червях будет вызывать сердечный трепет, а не несварение желудка. О переписке Толи и с принцессой, и с Майю Зоя знала. И если с первой близнецы Батар обменивались дипломатическими письмами, с зашифрованными в стихотворных четверостишиях сведениями о деле кергудов и не предназначенными для чужих глаз сторонами Равкиано-Шуханского договора, то в том, что с угрюмой стражницей переписку Толя вел частную, сомневаться не приходилось. Поговаривали, что сама принцесса Эри выказывает свое благословение, и хотя слухи, распространявшиеся, как чума, Зоя терпеть не могла, в этот раз не удержалась и спросила: — Почему не пригласишь ее на свидание? — Принцессу или стражницу? — подала голос Женя. — Разумеется, стражницу. — Женщины! Всегда стремятся загнать тебя под венец, — подивился Николай. — Уж кто бы говорил, — буркнула Зоя. — Разве не ты, Назяленская, на аркане тащила меня в объятия другой? — Ну, во-первых, не на аркане. А во-вторых, ты был хуже вредного крестьянского мальчишки, которого обрядили в парадную рубашку. Николай взял Зою за руку и поцеловал: — Хорошо, что я упрямый. Ладонь Назяленская не одернула, но от того, как легко Николай демонстрировал перед всеми их близость, Зое разом сделалось неудобно. Правда, казалось, их милования никого не оконфузили: Тамара уже наседала на Толю, требуя, чтобы тот первым гонцом послал Майю сочиненный им сонет, Адрик препарировал сваренное вкрутую яйцо, скуксившись и нервно оглядываясь, точно призраки прошлых правителей могли устроить ему выволочку за то, что посмел наслаждаться горячим вином и гоголь-моголем за королевским столом. И только Женя, встретившись с Зоей взглядом, заговорщицки подмигнула. Намедни в Жене углядел дракон перемену, и Зоя с ним согласилась. Казалось, в скорбной сиротливой земле вдруг проклюнулся молодой побег, еще одна жизнь, которую даровала им весна. Воспоминания все так же кричали о прошлом: Зоя находила их в ирисовом соцветии, пурпурном, как кафтаны фабрикаторов, в Жене, проливающей свои слезы над пробуждающейся ото сна садовой землей, в которой ждали своего часа, чтобы расцвести, семена северного ириса, воина благородного и мудрого, воина без меча. Женя нагнулась к Адрику, протянула тому сливочную помадку и потрепала его по щеке, точно ребенка. Леони рассмеялась, Надя, пользуясь случаем, стянула конфеты у младшего брата прямиком из-под его повешенного носа и чмокнула того в другую щеку. — Не хочется говорить им о том, что мы задумали, правда? — негромко спросил Зою Николай. Про сердце Санкт-Феликса. Про Дарклинга. Они только вернулись с войны и хотели дурачиться за завтраком, водить хороводы на пасхальных гуляньях в Балакиреве и спать без кошмаров в объятиях любимых. — Не хочется, — согласилась Зоя и взяла протянутую Николаем булочку — маленькую птичку с калиновыми глазками-бусинками. — Ты что это, уже отхватил ее румяный бок? — Не суди меня, Назяленская, булочка-то была последняя, а слуг ты спровадила. — И нечего им подпирать двери, а потом болтать, как принц-консорт явился к завтраку без жилета, — фыркнула Зоя. — Так все-таки принц-консорт? — Это ты мне скажи. Николай потянулся к ней, затейливо шевеля бровями, но вопиющее нарушение этикета Зоя предотвратила: запихнула ему в рот булочку, а руку уперла в грудь. Плутовской огонек в его глазах никуда не исчез, но Николай лениво откинулся назад и сдобную птичку слопал за один присест, а потом вытворил то, чего никогда не сделал бы в обществе министров, приглашенных к утреннему докладу, — по-хулигански облизал пальцы. Такой был Николай Ланцов: на ходу мог перекусить калачами да ватрушками и помчаться дальше. Зоя еще раз оглянулась на собравшихся, на гениальных гришей, которые кровью и потом принесли победу их капризной стране и которые в эту минуту спорили из-за сливочных помадок, затем переглянулась с Николаем, вздохнула и, отложив разговор о чудовищной авантюре на минуту-другую, порывом ветра поднесла себе хрустальную рыбницу с заливной сельдью..