Облик времени

Самое худшее явление в бессмертии — знакомства с великолепными людьми.

***

Я знал, что мог рано или поздно потерять мою Николь, но в момент общения с ней я молниеносно забывал о своей внеземной, бессмертной сущности. Она была моим лекарством от ненужных стенаний, от мыслей о моей нелегкой судьбе вечного пленника времени. Что есть время? Вернее, кто есть время? Порой мне было отчётливо ясно, что время — старец, беспомощно распоряжавшийся судьбами народов и цивилизаций. Тот старец знал, как поступить вследствие своей мудрости. Он заставлял людей страдать обоснованно, хоть и неимоверно жестоко. Но иногда я воображал, что время — юное, не опытное явление. Оно играючи разбивало человеческие души о свирепые скалы и лишь звонко смеялось в ответ.

***

После внезапной и остро впившейся в мою плоть потери я бросился прочь из города, обещая себе больше никогда не возвращаться в крупные поселения, в подобные этому города. Я несся все дальше и дальше, сквозь поля, равнины и рощи, словно расстояние могло утихомирить мою боль, очистить мой блудный разум от излишних мрачных мыслей. Тяжелыми, густыми, словно гречишный мед, ночами я обращался к звездам, к бескрайней вселенной и просил их облегчить мои страдания и помочь мне никогда больше во всем огромном мире не встретить ни одного добрейшего человека. Затем я злился сам на себя и в мутной агонии засыпал. И так ежедневно. Но, в действительности, к кому я обращался? Пожалуй, это самый неопределенный и сложнейший вопрос, ответ на который я не смог найти и по сей день. Что такое судьба? Есть ли она на самом деле, или это лишь выдумка стремительных и уверенных? А что такое Бог? Он мотивирует и помогает тем, кто в этом нуждается. Но ведь в мире есть и те, кто способны помочь себе самостоятельно. Их настигнет кара за излишнюю самоуверенность? Они будут страдать? Будут страдать, страдать, страдать. Мои собственные слова глухим звоном застыли у меня в голове. Я ведь не верил ни в судьбу, ни в вышних существ, и не чувствовал за это вины. В любом случае, мне никогда не узнать правду, ведь с Богом, как правило, встречаются после смерти.

***

Студеный мрак ночи обжигал мою загорелую кожу, пробирался сквозь поры и застывал в жилах, словно вторая кровь. Я приподнялся на локтях с постели и огляделся. Удивительно, стены моего имитированного жилища (после побега из города я поселился в землянке) были все такими же холодными, воздух, застывший в легких, все таким же душным, темнота такая же гнетущая, как и вчера. И позавчера, и на прошлой неделе, целую вечность все было так же, как оно есть сейчас. В груди приятно пылало неведомое пламя. Гулкие удары моего сердца разносились далеко, за многие километры. Если все осталось гармоничным и неизменным, вероятно изменился я сам. Так и есть. Мне впервые за жизнь приснился сон.

***

Я вскочил с постели и принялся в яростном экстазе скакать по комнате, держась за голову. Я был счастливее первых мартовских лучей, счастливее лесной земляники и ключевой воды, счастливее вернувшейся домой после изнурительной зимовки ласточки. Всем людям снились сны, и я не имел ни малейшего понятия, что они из себя представляют. Но теперь я знал это наверняка. Теперь я знал, что во сне нельзя пошевелить рукой или быстро бежать, тебе будет препятствовать неведомая сила, словно воздух обернулся клейкой патокой. Теперь я знал, что все образы во снах подернуты легкой дымкой, а значительные части повествования и вовсе выпадают, проваливаются в бездонную пропасть забывчивости. Теперь я знал, что никто никогда не мог сказать конкретно, сколько длился сон. О том, что в нем происходит можно рассказывать и четыре минуты, и сорок, здесь все зависит от человеческого красноречия, но ты никогда не запомнишь точное время, проведенное в царстве Морфея, в сладостном небытие, проще говоря — во сне. Теперь я все это знал и, более того, ощутил самостоятельно.

***

Я прислонился к стене, вытер капли соленого пота с разогревшегося лба и судорожно пытался вспомнить, что мне приснилось, словно хватаясь за тонкую спасательную веревку, находясь с головой в мутной холодной воде. Во сне я видел незнакомого мне человека, чье лицо было скрыто пеленой влажных длинных волос. Он крепко держал меня за руку и вел куда-то, а я не имел ни малейшего желания сопротивляться его воле. Его прикосновения были холодными и робкими, он осторожно вел меня сквозь узкие улицы большого города и постоянно говорил о чем-то не наделенном важностью. Наконец, пред нами возник огромный величественный собор из темного стекла и искусстно выделанного фигурного камня. А затем я проснулся. Тихо смеясь в порыве внезапного счастья и вышел на улицу. Вдалеке, у самого горизонта белел чудесный рассвет. Далеко на западе ещё сияли чудесные звезды. В слабом солнечном свете серебрилась чудесная река. И я припал к ее чудесной воде устами, и жадно пил ее вместе со своими жгучими, но чудесными слезами счастья. На утро я твердо решил нарушить данное себе обещание и снова направиться в город. Но на этот раз, в столицу той стороны, где я гостевал, куда я пришел из Римской Империи, где я встретил Николь. Я начал свой путь в далекий и чарующий Париж.

***

Сколько раз я бросал свое прежнее жилище и отправлялся на поиски новых приключений, новых ощущений и эмоций, новых людей? Как минимум дважды, это абсолютно точно: после встречи с Феликсом и Николь. Неужели потеря людей провоцирует меня к действию, к открытиям? Нет, совершенно точно нет. На самом деле виноваты мои сумбурные мысли.

***

Я пнул пыльный камень и он отлетел далеко в сторону. Дорога утомляла, мне вечно приходилось искать себе пропитание, воду и крышу над головой, ибо я остерегался дорожных разбойников. И наконец, в один из дней моего монотонного странствия, впереди показались дома и стремящиеся к ним повозки. Я подбежал к одному из извозчиков, который оказался торговцем. — М’сье, не Париж ли впереди? — Он самый, — и мы вдвоем направились к воротам, которые отделяли нас от долгожданного города

***

Если бы я знал, сколько времени я упустил в горестном уединении между встречей с Николь и поездкой в Париж! Казалось, миновали тягучие столетия. Столица Франции жила и процветала, дымела трубами мануфактур, кричала голосами ярморочных торговцев, богатела за счет предприятий в руках элиты и беднела вместе с больными бродягами. 17 век, и ведьм больше не сжигают. Николь родилась слишком рано, в диком и отрешенном мире, полном страдания и жестокости. Сейчас же все было иначе.

***

Первым делом я остановился в гостевом доме. Владелец смотрел на мои нестриженные волосы и тюк, полный книг, на самом деле украденных из церкви, и с неким подозрением, но все же согласился впустить меня в стены своего предприятия в обмен на серебряный самородок. Пора было задуматься о наличии денег, столь активно вступающих в обиход современного горожанина. Самообеспечение, разумеется, было важно, но на первом плане у меня стоял поиск человека из сна. Как опрометчиво! Я не распознал цвета его волос и глаз, не имел понятия о его имени и роде деятельности, но все равно был свято уверен, что найду его. Я всматривался в лица на ярмарках, искал среди постояльцев моего гостинничного дома и среди простых уличных прохожих. Я не терял надежды и, как оказалось, это было обоснованно. Я нашел его там, где совершенно не ожидал.

***

В католической церкви пахло пряным ладаном и горящим воском. Сквозь витражи на стенах и потолке проступал слабый свет утреннего воскресного солнца. Я ради интереса решил зайти в церковь и пронаблюдать за службой. Мне было до безумия любопытно, как выглядят люди, когда молятся тому, чье существование не доказано. И молились они поэтически прекрасно. На пьедестале стоял пастор и читал отрывки из священных писаний. Перед ним, уместившись на длинных скамьях, сидели люди и вовлеченно слушали священника. Я уместился на заднем ряду и прислушивался к тихим блаженным речам неизвестного мне пастора. Судя по тихому нежному голосу, он был чрезвычайно молод, но слепо и страстно верен всевышнему. Он был именно таким, каким должен быть истинный и порядочный священник. Я завороженно слушал его речь и понимал все до единого слова. Служба проводилась на латыни, на моей родной латыни.

***

— Впервые здесь? — кто-то робко тронул меня за плечо. Я поднял глаза и сквозь пелену сладкого забвения увидел человека из сна. Им был священник. Я оторопел и раскрыл рот, словно немая рыба, не находя нужных слов, чтобы продолжить диалог. Священник же мягко улыбнулся и слегка кивнул. — Я странник, — наконец ответил я. В моих странах исповедуют другую веру. — Моё имя отец Зонтик, — ответил священник и вновь улыбнулся. Взгляд его лазурных голубых глаз согревал. Он был искренен и чист, с ним было поистине комфортно общаться. Я вовсе не чувствовал смущения, лишь некое блаженство и гармонию. — Мое имя Данте. Прошу вас, расскажите о своей вере. Расскажите и о себе, если вам позволит скромность. Я видел вас во сне, отец Зонтик. Он несколько смутился и сжал ткань белоснежной рясы. Его длинные волосы были убраны назад в небольшой пучок, так что мне было ясно видно его белое миловидное лицо. -Во сне? О, Данте, значит ли это, что Всевышний привел вас к правильной вере через меня? Я был бы несказанно рад этому. Отец Зонтик едва коснулся меня хрупким плечом. Он был ниже и значительно стройнее, чем я. Мы медленно шли вдоль рядов скамеек, а я не мог перестать восхищаться величию религии. — Раньше я думал, что человек религиозный должен быть скромен. Так ли это в ваших краях? — спросил я. — Разумеется так. Верующий человек должен быть смиренен и скромен, ибо жизнь мирская для него незначительна. — Но это диссонирует с величием ваших соборов и одежд священников, не так ли? Вопрос завел отца Зонтика в тупик. Он сложил руки в замок, опустил взгляд и скромно произнес: — Это традиция, и я право не знаю, по какой причине она такова. Мы остановились у пьедестала, на котором ранее читал проповедь отец Зонтик. Я не мог перестать любоваться как его длинными одеждами, расшитыми золотом и бисером, так и его скромностью и искренностью, его отчаянной верой во Всевышнего, его чистотой и безгреховностью. — Ваша вера удивительна, — воскликнул я и поднял глаза к поэтичным витражам на сводах потолка. — Она правдива, и это самое главное, — он с гордостью приподнял подбородок и тоже устремил взор на витражи, иллюстрирующие библейские сюжеты. — Мне пора, полагаю. Утренняя ярмарка скоро закроется, — произнес я. Уходить не хотелось. Ладан и дым от свечей впитался в каждую клетку моего тела, а чудесные витражи надолго отложились в моей памяти. — Мир с вами, Данте. И я надеюсь, что вы еще вернётесь, но гонимые не интересом, а верой, — и он улыбался мне вслед, лаская взором голубых и ясных глаз.

***

Итак, я познакомился с истинным ангелом веры, смирения и кротости — отцом Зонтиком, который точно будет обращен в настоящего ангела после своей смерти, если только рай в действительности существует.