Заключительный аккорд

      Люда, поежившись, вышла из машины. Несмотря на наступившую, если верить календарю, весну, воздух был прямо таки морозным, ветер пронизывал девушку холодом через жесткую ткань чёрного пальто, а небо, как и последние три месяца, было затянуто серыми, грузными облаками.       И все же, она не могла не приехать в этот день. Ступая по начавшему таять, но все еще хрустящему под ботинками снегу, она прошла в стоящие перед ней ворота, на верхушке которых расположилось несколько крупных, голосистых ворон.       Ноги знали дорогу — вспоминать повороты и развилки не приходилось. И хотя, стыдно признаться, она не была здесь уже добрых полгода, вытащить из памяти этот путь было просто невозможно. Слишком часто она бывала здесь раньше. Слишком много боли было в каждом сантиметре дороги, по которой она шла, стараясь держать спину ровно.       Может, повезёт встретить кого-то из знакомых. Наверняка, не только она сегодня решила их посетить.       Если, конечно, встречи в таких местах можно назвать везением.       И все же. В глубине души горел огонёк надежды. Люди из той, прошлой жизни, казавшейся уже очень далекой, почти нереальной, зажигали в душе Людочки тёплый свет не менее тёплых воспоминаний. Заставляли вспомнить ту жизнь. Сложную, порой даже страшную, но... Чем дальше от нас убегает наше прошлое, тем ярче оно сияет. Сияет всем, что в нем было — молодостью, беспечностью, бессмертием, казавшимся реальностью, мечтаниями, которым было не суждено сбыться.       Теперь, спустя шесть лет, все изменилось.       Молодость утекала сквозь пальцы, пропуская впереди себя зрелость, беспечность осталась позади, мечты, казавшиеся тогда такими важными, потеряли свой смысл и растворились в прошлом. А бессмертие... Его никогда не существовало. Только тогда они об этом ещё не знали. А потом стало поздно.       Приблизившись к месту назначения, Людмила никого не увидела. Пусто.       Родные, видимо, успели побывать здесь с утра, судя по свежим цветам и пачкам сигарет. А друзья могли приехать с ними, а могли показаться и позже. Ну, ничего. Люде не привыкать оставаться тут в одиночестве. Многие дни она провела здесь, сидя на маленькой деревянной лавочке, всматриваясь в чёрный монолит камня до рези в глазах.       — Привет, ребята... — тихо поздоровалась она, подходя к могилам.       Чета Филатовых, Витя Пчелкин, Космос...       Люда грустно улыбнулась.       — Вот пришла к вам, проведать, поговорить. Весна у нас все никак не начнётся...       Быстро стерев с щеки скользящую слезинку, Люда разложила принесённые цветы на могилы, пристраивая их к свежим букетам. Смахнула невидимые пылинки с каждого памятника, вздохнула:       — Шесть лет вот прошло. Уже шесть... А я все помню, как ты, Фил, приносил в офис фрукты, сладости. «Ешь, Людочка, а то совсем исхудала с этой нервной работой». А твой, Витя, смех! Это ж невозможно было не засмеяться, слыша его. А твои, Кось, подколки... Тут захочешь забыть, да не выйдет. Иногда, думаю, как бы сейчас все было? Чем бы вы занимались, кем бы стали? Кем бы были мы... И совсем не верится, что жизнь идёт, а вас нет. Совсем нет. Никого. Нигде.       Люда замолчала. В носу предательски закололо, а ком, собравшийся в горле, не давал продолжать говорить. Ещё несколько слов — и она бы расплакалась. Горько-горько. Как все эти годы до этого.       Как ночью, просыпаясь от бесконечных кошмаров, где острое лезвие входит в плоть, а Люда, немым зрителем без тела и голоса, видит это снова и снова, сотни раз. Спасало снотворное. И водка. Раздельно, конечно. Хотя... Порой она так громко и отчаянно выла в стены, что покончить со всем этим казалось единственно верным выходом.       Останавливала лишь одинокая мама. И мысль о том, что Космос пришёл бы в ярость от подобных идей и непременно выбил бы из неё всю дурь, если бы только мог.       Люда похлопала ладонями по большим карманам тяжелого пальто, вспоминая, в какое именно она этим утром положила пачку сигарет. Вытащила красный „Marlboro”, шагнула к могиле Космоса, опускаясь перед ней, покрутила пачку в руках, не сводя глаз с портрета на памятнике.       — Твои любимые, Космос Юрьевич, — тихо.       Космос смотрел в пустоту, широко открыв добрые, темные глаза, слегка улыбаясь, едва заметно, видимо, пытался сохранять серьезность.       Серьезность и Космос — это само по себе смешно. Его неиссякаемые шутки, бесконечный оптимизм и обаятельная улыбка были его визитной карточкой. Сначала в дверь входило его чувство юмора, а потом уже сам Холмогоров.       Люда больше не встречала человека, способного развеселить ее так, как это делал Кос — до слез в глазах от громкого хохота. А может, дело было в том, что поводов для смеха стало намного меньше, а улыбчивая Люда превратилась в задумчивую женщину с печальным взглядом.       Людмила внимательно изучала некогда родное, любимое лицо, хотя, по правде, она не смогла бы забыть ни одной черты, даже если бы больше ни разу не увидела его фотографии. Космос Холмогоров занимал в ее сердце особое место и даже смерти и времени изменить это было не под силу. Говорят, первая любовь не забывается — проносится тёплой памятью сквозь года, до самого конца. Правду говорят.       — Я скучаю... Как же я скучаю.       Горячие капли покрывали ее щеки, соль щипала нежную кожу, а ком в горле отдавался режущей болью, от которой ещё сильнее хотелось плакать. Она не хотела рвать своё сердце на части, боясь перенервничать, но с Космосом Юрьевичем всегда было так. Горячо. И больно.       — Я ведь к тебе с новостями, Кось... Как же я тебе не расскажу. Ещё подруги-то толком не в курсе, а ты вот, в первых рядах. Как всегда, все обо мне узнаешь первым... Я малыша жду. Осенью родится... Муж счастлив. Он меня очень любит.       Люда замолкла. Это всегда было странно — говорить Холмогорову о своей семье. Муж, теперь, вот, ребёнок. В такие моменты она особенно сильно ощущала то чувство, словно кто-то украл все это счастье у них с Космосом.       Словно все должно было быть не так. Что под венцом ее должен был ждать высокий брюнет со смешинками в карих глазах, что эти же глаза должны были засиять, услышав новость о беременности, а потом бы он обязательно сгрёб ее в свои крепкие, почти душащие, объятия, и не отпускал бы, размышляя о том, как они назовут малыша. Имя то к такому легендарному отчеству должно быть подобрано соответствующее.       Но жизнь пишет свой сценарий. И в этом сценарии Людмиле, спустя четыре года после смерти Космоса, удалось встретить человека, который смог ее улыбнуть. Улыбнуть, расшевелить в ней желание жить и даже любить — снова.       Долгие месяцы ей казалось, что она совершила предательство, но Юрий Ростиславович, встречая ее, громко рыдающую и невпопад извиняющуюся, на своём пороге, крепко обнимал девушку, поил чаем и велел выкидывать подобные мысли из головы. Он просил ее жить дальше. Не закапывать себя заживо в могилу рядом с Космосом. Жить. Любить. Смеяться.       «Это было бы главным подарком для моего сына», — говорил он. — «Он бы этого хотел».       И Люда жила. И у неё это даже получалось. Вопреки всему и ради того, чья тяга к жизни была почти осязаемой. Люда больше не встречала людей, которые жили так же жадно, словно пытаясь попробовать все и сразу, как Космос. Это не всегда играло ему на руку, создавая многочисленные проблемы и подпитывая нездоровые зависимости.       Но он был таким, каким был рождён. Жил ярко, с размахом, с фанфарами и фейерверками. Да и как ещё мог жить человек с таким именем? Он был Космосом. Абсолютным.       Это тогда, многие годы назад, Люда часто не могла понять этого человека, злясь, расстраиваясь и жалея, что не может заползти в его голову и навести там порядок. Но сегодняшняя Людмила понимала: наверное, Космосова душа знала, каким коротким будет ее путь. Коротким. Но ярким.       — Я знаю, — Люда промокнула глаза тряпочным платочком. — Ты всегда рядом. Охраняешь... Присматриваешь.       Людмила не только знала это, она чувствовала. Незримое присутствие какой-то потусторонней силы, силы, которая залетала порывом ветра в ее окно, трепя ее волосы. Он всегда любил это делать — играл ее волосами, несмотря на не слишком активные протесты, запускал большую ладонь в ее шевелюру, нежно поглаживал ее голову, заставляя глаза закрываться от удовольствия.       — Мне тебя очень не хватает, родной мой.       Минуя маленькие лужицы растаявшего снега, Люда быстро шла к воротам, не оборачиваясь. Потому что оборачиваться — смерти подобно. Потому что каждый раз, уходя от него, ее сердце разбивалось на части, как в первый. Потому что когда уходил он, шесть лет назад, — той ночью, сделав ей предложение и оставляя ее, счастливую, не верящую собственному счастью, буквально на пять минут, — он обернулся.       Обернулся, переступая порог офиса, вылавливая в пьяной толпе ее лицо. Обернулся, удерживая на себе ее искрящийся взгляд. Обернулся. И вышел. Чтобы больше никогда не вернуться.       Поднявшийся ветер взлохматил ее волосы, роняя прядки на заплаканное лицо.       За окном больничной палаты медленно просыпалось утро. Сначала, окрашивая небо в темно-оранжевый цвет, оно лишь слегка посвечивало, заполняя крохотную комнату мягким, едва видимым светом. Затем небо становилось все ярче и светлее, запуская в окно первые солнечные лучи.       Люде почти не удалось поспать сегодняшней ночью, сын долго хныкал, не желая засыпать и не давая уснуть ей. Она, покачивая его на руках, медленно ходила по палате, тихо напевая малышу детские колыбельные. Особенно крохе нравилась ее любимая, про звёздочку, слыша ее, он довольно кряхтел и ненадолго успокаивался. Люда тихонько посмеивалась его символичному выбору.       К утру, когда сын все таки уснул в маленькой детской люльке, Людмиле спать уже не хотелось. Она, лёжа на кровати, наблюдала за рождением нового дня. Он обещал быть солнечным и тёплым, ибо лето, словно желая компенсировать затянувшуюся зиму, продлилось до самого октября. Людочку это радовало — сегодня их с сыном выписывали.             Буквально через несколько часов холл роддома заполнится радостной толпой — муж, его родители, ее мама, друзья и подруги... Множество людей, встречающих нового члена их маленькой, счастливой семьи, желающих проводить их в их новую жизнь — втроём.       Она с предвкушением ждала момента, когда сможет с головой окунуться в доселе неизвестное чувство материнства, и, может быть, перестанет с такой тоской оборачиваться на прошлое. Хочется верить.       Дверь скрипнула, в проеме показалась темноволосая голова молодой медсестрички. Совсем юной, лет на десять моложе самой Людмилы.       — О, вы уже проснулись! — радостно воскликнула она, проходя в палату. — Не спится? Сегодня большой день, выпис...       Громкий голос девушки потревожил чуткий сон малыша. Он захныкал, дергая ручками, призывая маму взять его, прижать к себе, успокоить.       — Ой... — медсестричка посмотрела на кроху виноватым взглядом. — Вы извините, я ещё не привыкла, только начала работать...       Люда мирно махнула ладонью, вставая к сыну. Подняв его на руки, она села на кровать, покачиваясь:       — Ну что ты, Космос, не плачь, я тут, рядом.       Малыш затих, закрывая глаза и причмокивая крохотными губками. Люда с любовью смотрела на его личико, на крохотный чубчик темных волос, выбивающийся из под хлопкового чепчика.       — Какое имя необычное... — удивилась медсестра.       — Греческое, — улыбнулась ей Люда.       — Никогда не слышала! — покачала головой девушка, подходя к двери. — Вы, наверное, как-то с космосом связаны.       Людочка, вздохнув, перевела взгляд на окно, вглядываясь в светлое небо впереди, словно что-то видя там, в вышине облаков.       — Связана.

Мой Космос падает на землю, Станет чужой игрой. Давай на миг предположим, Что рано или поздно Полнота чувств — станет пустотой.