Дед Мороз не показывает слез

— Я уже взрослый! — Паша стоял в прихожей перед черной клеенчатой дверью: пахло зимой, холодным воздухом, мехом и чуть-чуть кладовкой, — И вообще, я в Деда Мороза не верю!       Дверь захлопнулась перед его носом, обдав на прощание затхлым запахом подъезда. Тридцать первое декабря, а он заперт дома в полном одиночестве, и на улице ни одной снежинки — только ветер уныло и протяжно завывал за окном. «Не верю я ни во что», — буркнул он сам себе, возвращаясь в свою комнату. В гостиной медленно и мягко мигала елка, но в темноте ее свет казался жалким и ненужным, а мишура и снежинки на окнах потеряли всю свою сказочность, стали облезлыми, скрюченными.       Паша захлопнул дверь в свою комнату, залез на кровать и обнял колени. «Ну и ладно», — подумал он, сонными глазами обводя темную комнату и маленькое окно, за которым изредка пролетали мелкие снежные хлопушки, — «Ну и не нужен мне никакой праздник. И Дед Мороз мне не нужен. И вообще…». Личадеев зевнул и поморгал, отгоняя сон, который медленно, мягкой поступью, захватывал его в свои лапы. Снаружи снова завыл ветер, лунная дорожка на полу прервалась тенями и потемнела. Где-то далеко хлопнули первые салюты, в соседней квартире заиграли первые аккорды «Иронии судьбы», а на окне сами собой стали появляться сказочные морозные узоры. Но Паша уже ничего этого не заметил: ни узоров, возникших по мановению чьей-то волшебной руки, ни приглушенного смеха за стенкой, ни хлопков шампанского и ни метели, которая поднялась, сначала несмело кружа маленькие снежинки, а затем захватывая их в оглушающем ритме. Да он и не мог заметить. В эту сказочную новогоднюю ночь он спал. — Блять! Да какого ж…!       Пашка замер со стаканом воды в руке и прислушался. Часы на кухне показывали три часа ночи, метель за окном превращалась в буран: соседние дома сквозь пелену снега выглядели как россыпь желтых едва различимых пятен, и ветер свистел так, что дрожали тонкие стекла. Личадеев сонно хмыкнул и подумал, что ему показалось, но голос повторился — он слышался откуда-то из гостиной. — Тихо ты, — шикнул другой голос, женский, и кто-то стукнул по стеклу, — Блин, закрыто. Да стой ты ровно! — Стою, стою, — по стеклу стукнули еще раз. Паша поставил стакан на стол и тихо-тихо вышел из кухни, прокрадываясь к двери гостиной. Внутри было темно и пусто, только елка слабо мигала своими огоньками. — Бля! Мешок держи! — Да тут все равно закрыто, — пожаловался женский голос. Пашка прислонился щекой к косяку и даже задержал дыхание, прислушиваясь к шорохам. То, что они доносились из-за окна, уже не было тайной. — Ща, я дуну, — пообещал мужской голос, и окно в секунду покрылось витиеватыми синими узорами. Личадеев ахнул и потер глаза, все еще не в силах пошевелиться. Ему казалось, что он все еще спит и все это — просто странный чудесный сон. — Дунул? — поинтересовался женский, — Да стой ты, блять, на месте! Свалимся еще отсюда… Дунул уже один раз, теперь не на тройке ездим, а так, через форточку… — Тихо, — на этот раз шикнул мужской голос, — Ща.       Оконная рама тихо скрипнула и распахнулась, впустив в гостиную ледяной воздух и стайку снежинок. На пол неуклюже спрыгнула женская фигура, пошатываясь и цепляясь за подоконник. Привыкшими к темноте глазами Пашка рассмотрел копну длинных волос и что-то, похожее на серебристое платье. Она, приняв ровное положение, обернулась к окну и помахала рукой: — Мешок давай сюда, — громко прошептала фигура, — Не наебнись только.       Мешок грузно упал ей в руки, и она упала вместе с мешком, торопливо отползая к елке — вслед за ней на пол приземлился кто-то с длинным посохом в руках. Личадеев машинально ущипнул себя за запястье, но странный сон не спешил уходить — женская фигура выпрямилась, отбрасывая кудрявые волосы с лица, и вытянула мешок из-под свалившегося на него мужчины. «Окно-то закрой, продует еще» — шикнула она, пытаясь оттереть случайно вышедшие ледяные узоры со стекла. Мужчина кивнул и тоже покачнулся.       «Нет, ну это уже точно неправда» — подумал Пашка и хлопнул по выключателю.       Брызнул такой яркий свет, что все трое вздрогнули и поморщились. Личадеев заморгал, пытаясь разглядеть гостей, и разом произошло три вещи: во-первых, женщина в серебристой шубе Снегурочки сделала не то шаг, не то прыжок назад и зацепилась за ковер, во-вторых, она замахала руками, пытаясь удержаться на ногах, и в-третьих, с оглушительным грохотом на пол упала елка, которая сразу же перестала мигать. — Бля-я-я, — протянула женщина, отмахиваясь от елочных лап и гирлянды, торчавших во все стороны, как зеленый обоюдоколючий еж. — Вы… — прошептал Пашка: спросонья голос не слушался, — Вы кто?       Мужчина в красной распахнутой шубе (пояс висел где-то сбоку) и несуразных красных варежках растерянно посмотрел на ребенка и переглянулся со Снегурочкой, так и сидевшей на елке. Та пожала плечами и попыталась встать, цепляясь за бедный подоконник. — Ну, это, — мужчина почесал в затылке и снял варежку. На его руке Пашка разглядел татуировки, поднимавшиеся от запястья и вверх, — Дед Мороз, да. И Снегурка, внучка моя. — Я тебе дам, внучка, — шикнула женщина, поправляя волосы и одергивая юбку, с которой все еще сыпались иголки. — Ну, ладно, не внучка, — согласился Дед Мороз и стянул вторую варежку. У него были добрые, но растерянные глаза.       Пашка ущипнул себя за запястье сильнее и отлепился от косяка, делая два осторожных шага в гостиную. По всей комнате были рассыпаны разноцветные осколки игрушек и острые, пахнущие елкой, хвоинки, на подоконнике собралась кучка снега, и мишура сверху медленно сползала, свисая одним концом, а за окном не унималась метель. Личадеев подобрал один осколок и повертел в руках: это были две стрелки, стоявшие на посеребренной цифре «двенадцать», циферблат под которыми был безнадежно разбит и рассыпан по гостиной. — Ни…никакой ты не Дед Мороз, — он шмыгнул носом и положил осколок на ковер, обнимая себя обеими руками. Челка упала ему на глаза, скрывая то, как они медленно наполнялись слезами. В гостиной было холодно и пусто, — Я в него не…не верю. А ты в окно за…залез, елку уронил, игрушки все раз…разбились, а это мамины, любимые. — Эй, эй, не реви, ты чего, — Дед Мороз растерянно сделал несколько шагов в его сторону и замер, опираясь на посох, который так не вязался с распахнутой шубой, татуировками на руках и черными усами, заменявшими собой белую длинную бороду. — Я во…вообще Новый год не люблю! — всхлипнул Пашка и мелко задрожал. — Беда, — протянул Дед Мороз и сел прямо на мешок, устало складывая руки на коленях, — Ну, хочешь, игрушки починим, а? Я же этот, волшебник. Ань, принеси веник какой-нибудь.       Снегурочка кивнула и, стараясь не наступать на осколки, выбежала из гостиной в сторону кухни. Паша поднял на Деда Мороза глаза и снова взял в руки осколок часиков, пытаясь найти хотя бы еще один — к счастью, они раскололись всего лишь на несколько; Дед Мороз слез с мешка на пол и тоже начал шарить по ковру. Вскоре он аккуратно сложил разбитую игрушку на ладони, подул на нее — и часики вмиг склеились, будто никогда и не разбивались. Пашка в который раз ущипнул себя за запястье, но чудо никуда не уходило, и целые часики были у него в руках, еще серебристее, чем прежние. — Ты правда настоящий? — Личадеев отложил их в сторону и посмотрел на Деда Мороза. Даже дотронулся, чтобы убедиться: рука была теплой и мягкой, он торопливо отдернул пальцы и смущенно отвел глаза. Аня вернулась из кухни с веником и принялась торопливо сметать осколки остальных игрушек. — Ну, конечно, — Дед Мороз горделиво усмехнулся и поправил челку, — Ты не реви только. — Не буду, — пообещал Пашка и в последний раз шмыгнул носом, протягивая ему собранного из осколков зайца.       Вскоре на подоконнике не было места от пестрых игрушек, которые приобрели легкий серебряный оттенок, словно мороз приложил к ним руку, расписав теми же узорами, что были на окнах. Метель утихала, и Паша впервые за вечер улыбался, глядя на то, как Снегурка осторожно собирает, будто кусочки паззла, осколки шариков и сосулек, а Дед Мороз колдует над ними, через раз случайно замораживая и отогревая вновь. Казалось, что что-то отогревалось и у Пашки в сердце. — Давай елку ставить, внученька? — Дед Мороз поднялся, опираясь на посох. «Внученька» погрозила ему кулаком и аккуратно приподняла ель, выпутывая ее из гирлянды — дерево, словно по волшебству, расправило помятые ветви и распушило иголки, вот только ни одной игрушки на нем теперь не было, а гирлянда свисала, где придется. Дед Мороз растерянно почесал в затылке, — Ань, ты помнишь вообще, как там эти шарики-хуярики висели? А ты, ребенок?       Пашка неловко улыбнулся и пожал плечами. — Вот же блин, приехали, — Дед окинул елку взглядом и нахмурился. Снегурочка тем временем расправляла ветви и затыкала между ними гирлянду, которая сама собой ложилась красивыми волнами, — Ладно, не ссы, нарядим еще лучше, чем было. Вон, эта херня вроде вон там висела… — Эта? — Снегурка взяла с подоконника большую сосульку и примерила ее на нужную ветку, — Не, она ниже была. — Да не, там она была. — Да ниже! — Да там! — Пашка тихо рассмеялся, уже не щипая себя за руку — даже если все это было сном, то пусть он снится дальше. Дед Мороз обиженно обернулся, и сосулька все-таки оказалась там, где захотела Аня. Рядом с ней примостился заяц, пара цветных фонариков и два больших красных шара — вскоре Личадеев поймал себя на том, что сам пристраивал игрушки, то и дело встречаясь с взглядом добрых лучистых глаз, от которого внутри становилось совсем не холодно.       Последними на елку повесили часики — они заняли свое место как раз в середине, и с ними пушистое дерево как-то разом преобразилось и засияло. Дед Мороз улыбнулся и взял посох в руки: — Раз-два-три, елочка, гори! — он стукнул посохом об пол, и елка засияла разноцветными огоньками, а Снегурка вылезла откуда-то из-под нее, отряхиваясь от иголок (надо же было так розетку запрятать). В глазах Пашки огоньки отражались: синие, красные, желтые и все сразу, мигая и переливаясь один за другим — и он никогда не чувствовал себя счастливее, чем сейчас, — Ну вот, так лучше.       Дед Мороз потрепал его по волосам и отошел в сторону, разглядывая свое творение. — Теперь, наверное…что там надо-то, — неуверенно протянул он, — Стишок расскажи или на колени сядешь? — Да не, — Паша снова смутился и спрятал глаза за челкой, стараясь не смотреть на Деда, на распахнутую шубу, татуировки на груди и эти глаза, в которых огоньки тоже отражались. Он думал о том, что вряд ли решится попросить у него то, чего так хотелось.       А в оттаявшем окне снова хозяйничала вьюга, заметая все своим белым маревом и скрывая уже спящие чужие квартиры, и ветер выл где-то под крышей, и внутри от этого было еще уютнее, еще теплее. — Ну, мы пойдем тогда, — Дед Мороз закинул мешок на плечо и распахнул окно, помогая Снегурочке залезть на подоконник и выйти оттуда на карниз. Ветер трепал копну ее кудрявых волос, — С Новым годом, ребенок. — С Новым годом, — эхом отозвался Личадеев и вдруг подбежал к нему. Уставился в темные добрые глаза своими — пристально, испытующе, — Мы же еще встретимся, правда?       Дед Мороз потрепал его по мягким русым волосам и по-доброму улыбнулся: — Конечно, Пашка. Вот вырастешь — и обязательно встретимся.