Княжна и поляница

Воротились Ставр Годинович и Василиса Микулишна в Киев-град, вошли к князю в горницу. Удивился князь Владимир, как вошел Ставр с молодой женой. А Василиса Микулишна князя спрашивает: — Ай, Солнышко Владимир-князь, я — грозный посол, Ставрова жена, воротилась свадебку доигрывать. Отдашь ли мне племянницу? Вскочила Забава-княжна, вся пунцовая: — Говорила я тебе, дядюшка! Наделал смеху по всей Руси, отдал девицу за женщину! Со стыда князь голову повесил, а богатыри да бояре смехом давятся. Делать-то нечего, слово княжеское не воробей: выпустил — не поймаешь. И сказал тогда Владимир-князь Ставру и его жене: — Забирайте племянницу мою, коли люба, и с глаз долой! Так они и сделали. Погрузили на телеги приданое Забавино, саму в возок посадили и домой отправились. Горько плакала в пути Забава Путятишна, да недолго было ей кручиниться. Привезли княжну в Чернигов-град, первым делом в баню отправили. Помылась девица, прихорошилась. Служанки новые вокруг неё хлопочут, наряды богатые предлагают, украшения из злата-серебра подносят. Как тут девице грустить? Не грустится больше Забаве Путятишне. А поутру Василиса Микулишна к ней приходит и с поклоном говорит: — Ну здравствуй, Забава-девица. Муж мой, Ставр Годинович, по делам торговым чуть свет ускакал, скучно мне одной. Поедем содружно в поле, развеемся да в речке искупаемся? — Отчего ж не поехать, Василисушка, — ей Забава на то отвечает. — Отчего ж не искупаться. И поехали они во поле-во полюшко на резвых конях. А как доехали до Десны-реки — с коней сходили и по берегу гуляли, цветы лазоревые собирали. А слуги тем временем шатер разбивали да на стол накрывали. Стало солнце жарко припекать, захотелось Василисе и Забаве искупаться. Покидали рубашки служанкам, в воду забежали — и ну резвиться. Глядит во время игр княжна украдкою на мужа своего названого и только диву дается — до чего хороша поляница. Ростом высока, как юноша, в плечах широка, в чреслах убориста, а очи-то ясные, а кожа-то белая, а зубки что жемчуги горят. Слово Василиса молвит — серебро звенит, волосами встряхнет — словно золото переливается. Приметила Василиса Микулишна Забавин взгляд, улыбнулась. Говорит: — Идём, княжна, в шатер. А то головушку напечёт. — Мне уже напекло, — отвечает ей Забава, а у самой щёки от смущения горят что маков цвет. Вот пришли они в шатер. У поляницы руки умелые да сильные — мигом воду речную из кос Забавиных выжала. А та и говорит: — Видючий у меня глаз, сразу в тебе женщину признала. Да только сила в тебе не женская, ох, не женская, Василиса Микулишна. Правду ли люди сказывают, будто нет такого дела, в котором ты мужчине уступишь? Отвечает ей Василиса Микулишна: — Правду люди сказывают, нет такого дела. — Так уж и никакого? — допытывается Забава. А у самой искорки в очах так и скачут, так и переливаются. — Быть мне жёлтой, что твое золотое ожерелье*, ежели неправда, — говорит ей Василиса Микулишна. — Любое дело назови — и сама убедишься. Зарделась Забава Путятишна, но лишь для виду, а самой весело. — А ежели ты мне теперь муж, а я тебе жена — так и люби меня, как мужчина. — С таким заданием немудрено справиться. Да только кто ж нас рассудит потом, коли ты девица и мужчин прежде не знала? — Мастерица ты зубы заговаривать, Василисушка, — ей Забава с улыбкой отвечала. — Только я не князь Владимир, меня не проведёшь. И только хотела княжна победу над поляницей праздновать, как уложила та Забавушку на мягку постель, на берчаты** покрывала, и любила её так, как ни один мужчина бы не смог. К вечеру от её усердия совсем Забава умаялась — накричалась, настоналась, натешилась. А Василиса устали не знает — всё мало, всё новые затеи у ней на уме. — Всё, не могу! Твоя правда, твоя! — застонала Забава Путятишна. — Сильней ты любого мужчины. Да и лицом пригожей... — и с теми словами поцеловала княжна поляницу нежно-нежно, как ни одного юношу в жизни не целовала.

Конец.