Воин вереска

POV Жана Металлический привкус крови во рту. Всё окрасилось в зловещий-красный. Мутная пелена застлала взгляд. Мириады острых игл боли разрывали тело на части. Кричи: тонны воды скроют твои предсмертные вопли, мягко заполнят лёгкие, смешаются с кровью. Предсмертные хрипы людей, рычание тварей, звон в ушах, лязг мечей и свист тетивы — пугающая мелодия зациклилась, зависла на одной бесконечной, сводящей с ума ноте. Я умирал; так безнадёжно пытался найти выход, уцепиться руками за спасительный шест, но встречал на пути лишь пустоту, всё глубже проваливаясь в небытие. Твои хрупкие руки с тонкими запястьями, обладававшие невероятной силой, в один момент вырвали меня из пучин тьмы, словно из цепких лап карающего зверя. Пред глазами все расплывалось, но твой образ был словно вычеканен в моём сознании. Губы шептали. Так быстро-быстро, что было не разобрать ни слова, но я слушал, слушал, цепляясь за эту спасительную соломинку. Я был свечой на ветру — потухал, а затем снова разгорался от бережно укрывавших меня ладоней. — Жить. Должен. Живи. Я слышал это так чётко, словно кто-то внезапно отключил весь шум в моей голове, все крики боли и скрежет металла. / POV Армин Смерть; пути её неисповедимы. Ты можешь встретить её ночью во время сладкого сна, можешь умереть от чужого клинка. Смерть всегда настигает внезапно — никто не может предугадать свой последний миг. Для нас смерть — всего лишь этап пути столь длинного, что берёт своё начало раньше момента мироздания. То, что ты видишь, слышишь, ощущаешь — лишь малая толика, капля воды в море дождя, превращающегося в целый океан. Для большинства существ смерть — небытие, затмение. Их пути отличатся от нашего. Лес делится с нами своей мудростью, но мы не способны принять и сотую часть его знаний. Лес — это наш путь; путь пытающихся познать. Я — тот кто идёт по кривой тропе, что укрыта кустарниками; что петляет меж поросших мхом валунов; тропе, на которой не видно солнца сквозь листву. Но это мой путь — путь жаждущего разорвать цикличность и монотонную последовательность, внести хаотичность, стать чем-то иным, более великим. Ты надоедливый, шумный и упрямый, но я вижу в тебе нечто большее. Ты вызвал во мне чувства столь примитивные и чуждые, что по началу казалось, будто они отвлекают меня от цели, сбивают, заставляя выбрать ложный курс. Может ли быть так, что ты и есть часть моего пути? Та часть, которая необходима для завершения бесконечных скитаний по запутанным лесным тропам? Алая кровь напоминала мне лепестки мака. Она струилась из глубоких порезов в груди, руках, шее. Глаза цвета земли застыли, теряя блеск. Последние, затихающие хрипы из разорванной груди, заглушаемые звуками бойни, звучали в моём сознании, словно плач осины, гнущейся под порывами грозы. Жизнь утекала из тебя на моих глазах, и сознание твое медленно уходило в небытие. Ты — существо, после смерти уходящее в забвение, завершающее свой путь вместе с последним вздохом. // Над телом павшего война склонился шаман со светлыми волосами. Тонкие пальцы чертили узоры на лице умирающего, снова и снова рисуя алой кровью одному ветру ведомые знаки. Едва заметно покачиваясь, он напевал что-то, однако до уха случайно прислушавшегося дошёл бы только шелест листьев. То горечь, то улыбка отражались на его лице; казалось, что он ведет беседу с незаметным глазу собеседником. /// Там, где красная полоса заката резала мир пополам, медленно опускалась на лес масса холодного серого неба. Он очнулся резко и стремительно, словно его с головой окатили потоком ледяной воды. Глотая воздух ртом, Райнер озирался вокруг, пытаясь прийти в себя. Тело ныло от усталости. Он находился в кольце обуглившихся тел; огонь пожрал всё вокруг. Его собственная одежда тоже пострадала от пожара. Рядом сидел Бертольд. Он выглядел потерянным. Райнер поднял руку, желая убедиться, что это не очередное видение, но почти сразу же неуверенно опустил её вниз. Что если всё, что окружало его, было лишь иллюзией? Он не знал наверняка. Пепел и прах. Тлеющий огонь и дым. Зелень и дерево, куда ни глянь — ветви и умирающие ростки. Райнер тревожно смотрел на Берта, в чьих глазах осталось слишком много печалей на одного. Воину было сложно понять их. Проклятье, сейчас ему было сложно понять даже самого себя. Поэтому предлагать разделить чужие горести он не стал. Ранее состоявшая лишь из резни и лязга, жизнь неохотно ломалась под натиском обстоятельств, далеких от самых смелых предположений. Приходилось делать выбор; и он делал. Правда, вразрез с давно устоявшейся системой ценностей, но Райнеру не хотелось об этом думать — велика была вероятность запутаться. Райнер не понимал до конца произошедшего, но осознавал, что после того, что он сделал, пути назад уже нет. Оставаться тут было нельзя, а куда идти, он не знал. За Вишмистом лежал только мертвый и редколесый север, главный восточный тракт наверняка скоро будет заполнен новыми членами Ордена с клинками наготове. Тех, кто стал свидетелем произошедшего и успел убежать с поля боя, было немало. В истории своей страны Браун так и останется предателем рыцарских клятв — ушел с врагом, напал на своих в порыве ярости, стал… о том, чем он стал, Райнер думать пока не хотел. Он поднялся и огляделся по сторонам. Мышцы предательски отказывались сотрудничать. Игнорируя дрожь в ногах, он сделал несколько шагов вперёд, чувствуя горячую землю под босыми ступнями. От поселения мало что осталось — кругом выжженная земля, тлеющие стволы деревьев и бесчисленное количество погибших. Некогда могучее дерево в центре поселения теперь напоминало жалкий огарок свечи. Райнер знал, что он напрямую причастен к хаосу, царящему вокруг. Мысль о том, что он впал в бесконтрольное состояние, стал чем-то неестественным, нечеловеческим, истреблял без разбору врагов и бывших армейских товарищей, пугала его. Когда-то в мире существовала лишь одна схема: следовать данным указаниям, ступень за ступенью поднимаясь вверх. Что наверху и что в стороне от лестницы — он не особо задумывался. Наверное, стоило. Теперь рядом с Райнером стоял Берт, и это все меняло. — Красного Дерева уже нет, — ровно сказал Бертольд. — Из-за меня. Всё это из-за меня, — ещё сильнее помрачнел Райнер, не зная, как можно просить прощения. — Извини. Ему казалось, что они знают друг друга не первую тысячу лет, но неловкость сквозила в словах и жестах. И внутри расцвело нечто новое и непонятное; похожее на привязанность, однако не такую, как с Жаном, другими боевыми товарищами, командиром — с любым, кого знал Райнер. Он не мог подобрать определение этому чувству, с каждым днем отвоевывающему все больше. Оно не позволяло причинять боль или просто отворачиваться. — Я знаю, ты этого не хотел. И мне снилось, как я ухожу… очень далеко. — Берт вертел в руках узелки с какими-то соцветиями, чудом уцелевшие от пожара. — И травы теряют запах, — он принюхался, — они умолкают. Райнер слушал его вполуха. Осмелившись, он аккуратно прикоснулся к грудной клетке знахаря, нервно ощупывая пальцами кожу через покров тонкой ткани. Его рубашка была порвана и заляпана кровью, но раны не было; прикосновения Берт словно и не замечал, что-то бормоча. Легко вспоминалось, как лились в кровь золото и рык, как больно было терять, отпускать от себя. Перед глазами снова вставали картины безумной бойни, и Бертольд бледный — и безжизненный. Он замер, словно завороженный, так и не убирая руки от знахаря. Он помнил ощущение тёплой крови, струящейся из разорванной груди. — Райнер, — тихий оклик заставил его вздрогнуть, — это всё ты. Ты вернул меня. Райнер видел, как Бертольд стягивает с себя рубаху, а под ней — бледная кожа и ни следа рубцов, ожидаемых после сильного удара мечом. Ни следа. Дыхание перехватило, и противоречивые эмоции заполнили воина: облегчение, неуверенность, радость, сомнения и что-то ещё — щемящее чувство в глубине сердца. Бертольд с интересом наблюдал за Райнером. Сам сделал шаг вперед и ненавязчиво прильнул. От этого было странно, но прекращать Браун не собирался — остро прошлась по телу волна ожидания и нетерпеливого любопытства; повторять контуры чужих рук и шеи было тепло и приятно. Он должен убедиться. «Живой», — в голове крутилась вытесняющая всё остальное восторженная мысль. Райнер застыл в дюйме от лица наклонившегося к нему Берта, тепло улыбающегося, с таким тягучим и ярким взглядом серо-зеленых глаз. В них нет сомнений, они чистые и безмятежные. Поцелуй вышел коротким, почти мимолетным; а Райнер еще несколько минут пытался разобраться в себе. Берт сжал его ладонь, снова спокойно рассказывая о чем-то, будто ничего особенного не произошло; все правильно. И Райнер принял это. Что бы не произошло, он знает, что он пройдёт через это. Он обязан пройти, ведь теперь он не один. Райнер улыбался. Все правильно.