Родственная паутина

Я могу прекратить твои страдания, только скажи, моя дорогая.

      Эти невидимые цепи, что связывают святую со всех сторон; они удушают, впиваются в плоть, и алая кровь медленно, но так усердно капает на чистый пол, а ведь буквально утром она сама приводила здесь все в порядок. Забавно наблюдать, ведь когда ты утопаешь в собственной яме, которую ты же и вырыл, то жизнь становится скоротечной и бессмысленной. Былые цели стихли, а новые так и не появляются на этом черном листе жизни. Каждый день проходит словно прошлый; ничерта не меняется. Ты просто медленно умираешь, глотая воздух как жалкий скот, словно для себя только и стараешься, а на других плевал со статуи Анемо Бога; а ведь грешно это дело, особенно для монашки, которая пользуется популярностью средь обычных смертных. А ведь они и создали какой-то там фан клуб, не жалко ли все это? Они тратят время на маску, которая так хорошо впилась в милое личико, что она и сама забыла о своем существовании. О своем настоящем существовании.       Насмешки со всех сторон, хриплый и болезненный стон срывается с уст маленькой девочки. Она не может. Она хочет прекратить это, но это невозможно. Слишком тяжело дышать, голова гудит, а тело больше не может сопротивляться…

Может…?

      И вот наконец-то Барбара просыпается. Этот кошмар закончился, опять. А ведь подобное терзает ее не в первой, эти сны словно следуют за ней и не дают покоя. Впиваясь хрупкими пальчиками в чистое одеяло, девушка вздохнула. Солнечные лучи, которые пробиваются к ней в комнату, будто заставляют ее вздохнуть и успокоиться, хотя ритм ее сердцебиения говорит о другом. Резко упав на мягкую подушку, монашка крепко вцепилась в одеяло руками и ногами, сжимая и прижимая, словно это не просто вещь, а какое-то живое существо… Возможно, ей просто не хватает объятий, либо же человека, который всегда будет рядом с ней, но это просто-напросто невозможно.       Поют птицы, будто уже напоминая, какие дела она должна сделать сегодня: убраться в соборе, подлатать Беннета, который приходит к ней, как к себе домой. Этот мальчишка то и дело находил себе приключений на одно место, а потом приходит с синяками или, не дай Архонт, сильным кровотечением. Кажется, забылось что-то ещё…ах да, письмо. То самое письмо, которое Барбара почему-то откладывает на последок, а ведь нельзя, потому что оно от любимой старшей сестры. Ещё с самого детства девочка брала с нее пример: такая сильная и независимая, готовая на самопожертвование ради других. А ведь ей ничего и не надо, кроме покоя и сна. Тяжкий вздох, а там и бледные ножки ступили на холодный деревянный пол; окно всю ночь было открыто, но по какой-то неизвестной причине оно закрывалось рано утром, странно это все, пугает даже.       Полностью встав, девушка направилась умываться. Ледяная вода, так ведь и простудиться можно, но ее это не останавливает. Ее голубые глазки уставились в небольшое зеркальце на стене: смотрит на себя и смотрит, будто сравнивая с кем-то. А ведь это довольно очевидно       Сравнивает свое тельце, хрупкое и маленькое, словно коснешься и оно вот-вот сломается в таких руках; маленькие пальцы и носик, вся такая миниатюрная и миленькая Барбара. Тонкие ножки и голубые глазки, а в них ещё отблеск такой, словно она наивная девочка, тем более монашка.

Она ненавидит это.

      Дом пропитан свежестью, запах дождя — это прекрасно. Сев на деревянный стульчик около письменного стола, как раз напротив окошка, где и веяло дождем, послышался тяжёлый вздох. Так странно осознавать, что ее любимая сестрица уехала далеко в горы. Надолго ли? Лишь Богу известно. А может и нет Своими хрупкими пальчиками она взяла письмо; прочная бумага с желтоватым оттенком, красная печать, на которой символ Мондштадта — города свободы, там, где люди могут быть теми, кем захотят, и ничто не остановит их. Преподнеся письмо к лицу, она вздохнула запах…духи, которыми обычно пользуется ее сестра; запах одуванчика, самого лучшего цветка, потому что он и похож на Джинн. Одуванчик — такой простой, не занесён в красную книгу и встретить его можно везде, но на душе так…спокойно. Ты не можешь полностью ощущать себя в безопасности, но знать, что в твоих руках что-то простое и хрупкое, а также то, что ты можешь защитить это — прекрасно. Даже если одуванчик уничтожить: сильный ветер разнесет его семена по всему миру, где он вновь переродится и будет радовать детей со взрослыми. Джинн не так и похожа на одуванчик; она сильная и храбрая, готовая пожертвовать собой ради других, но если пообщаться с ней, то становится так тепло и свободно на душе.        Прижав к себе письмо, девушка наконец-то решилась прочитать, что же там.

Дорогая сестрёнка, сколько бы времени не прошло, я не хочу, чтобы ты волновалась за меня. Если тебе и пришло это письмо, то знай, что меня уже нет в живых на этом свете.

      Прекратив читать, по телу святой пробежала дрожь. Нет, это не правда. Нет, этого не может быть. Моя сестра не такая, она сильная и смелая, она мудра и сообразительна, она никогда не падет на колени перед кем-то, пусть даже это сама смерть.

Я пишу тебе это письмо и надеюсь, что ты не скоро прочтешь его, потому что ты была моим лучиком света, Барбара. Холод настигает, я не чувствую рук. Молю Архонта, забудь про меня.

      Руки трясутся, хрупкое тельце падает на пол и крепко сжимает лист бумаги; грязный и помятый, а теперь еще и мокрый от соленых слез монашки. Она не хочет в это верить; в это просто нельзя поверить. Ее сестра пала, глава Мондштадта, знакомая и подруга для многих жителей, но главное, что ее сестра.

Что-то сердце болит, Покоя не знает. А ведь все так хорошо Оно запоминает

      Каждый вечер в Мондштадте можно услышать пение или мелодию лиры — бард играет, да не один. Их таких полно в городе, путешественников, свободных от цепей; они не знают проблем, они пережили многое, поэтому все им кажется пустяком, лишь ветер направляет их.       Маленькие коленки касаются холодного и гладкого пола, платье аккуратно ложится рядышком, а тонкие и хрупкие ручки сжаты вместе на замок, прижавшись к личику девушки. Молится, молится, молится и ещё раз молится; за свою уже покойную сестру, за свое счастье и будущее всех детей и семей в мире. Глядь в окошко, а там и люди веселятся, словно ничего и не происходит. Весь день ее не замечают, весь день ее игнорируют — бедняжка. Из хрустальных глаз вновь капает слеза, течет солёнка по щеке и остаётся на полу, но звук не издает.       Шаги. Быстрый бег меж рядов, который она узнает всюду — Беннет, вечно раненый мальчишка, за которым стоит след неудач и темная тень. Да, это точно он, несётся опять, сломя голову, дурак. Хромает левой ногой, на которой уже лежит бинт, а рука правая сломана — итог неудачного похождения в подземелье. И вправду маленький дурак, который ещё не умеет рассчитывать свои силёнки. Бежит и бежит, созывая монашек, оглядывается, бедняжка, ищет кто-то, но найти этого кого-то явно не может. А ведь до него уже прикасаются, нежно шепчут и успокаивающе говорят, что все будет хорошо, что все под полным контролем.

А почему нет ее? Где она?

      Даже интересно, о ком он кричит, чуть ли не плачет и срывается. Маленький мальчик, такой потерянный, но такой живой.       Подбежав на черных туфельках, она спрашивает его, о ком он молвит, о ком так сильно беспокоится — тишина. Даже он не слышит ее, игнорирует, как и все остальные. Ну, ничего страшного, в следующий раз услышит. После тяжкого дня девчушка побежала домой; дождь скоро начнется, дует сильный ветер, а ведь если бы не он, то она сходила и проведала могилку своей сестрицы, рассказала, как прошел день и поплакалась бы. Завтра придет, подумаешь. Звон колокола, объявление об окончании службы в соборе; после этого и птицы смолкли, и люди исчезли. Все так тоскливо и серо, хотя будто так и было всю жизнь.       В доме пыльно, словно он заброшенный и здесь никто не убирался; шкаф поломан, посуда разбита, лишь кровать не тронута и в порядке. Аккуратно ложится хрупкое тельце, даже не переодевшись, просто прикрыла глазки и погрузилась в вечный сон.

Когда все пошло не так?

      Серые лица столпились у кладбища, все в черном и с зонтами; а дождь капает, небо плачет, но на надгробии написано:

Любимым сестрам Гуннхильдр

      В сопровождение ветра и песен, танцев и вина, запомнятся навсегда те времена, что с нами провели они, две сестры.