О приземленном

Нет, все начиналось невинно. Они дружили, поливали друг друга дерьмом, извинялись и иногда спали на одной кровати, потому что когда вам по четырнадцать — понятие личного пространства как-то стирается, а Кодзиру живет чуть ли не на другом конце города, на улице — дождь, не выгонять же, право. Потом им как-то незаметно стукнуло пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, теперь за поливание дерьмом можно было не извиняться, а еще совершенно внезапно выяснилось, что двум почти взрослым мужчинам лежать на кровати в обнимку не полагается. Таковы уж общественные порядки, тем более, Кодзиру, разросшийся в плечах чуть ли не вдвое, едва ли помешался на узкой кровати Каору. Потом они начали кататься. Отношения Джо и Черри ничем, типа, совершенно ничем не отличались от отношений Кодзиро и Каору, возможно, с той лишь разницей, что два неплохих скейтера не могли позволить себе пьяный разговор по душам. Впрочем, это им никак не мешало: в конце концов, скейт можно ненадолго пнуть под кровать. Потом появился Адам, за Адамом — ссоры, переходящие в истерики, соперничество и, разумеется, извинения, иногда даже непонятно за что. Потому что да кто такой Адам, чтобы разрушить их с Джо дружбу, верно? Потом невинное хобби переросло в странную зависимость, Адам свалил портить жизнь другим, а Каору выяснил для себя, что порой он и сам не прочь разрушить их с Кодзиро дружбу. Потому что он вел себя, как сука, спал со всякими шлюхами (и в переносном, и в прямом смысле), и выглядел, как древнегреческий Бог. Черри на него молился и ненавидел одновременно, но никуда не исчезал, потому что шлюхи Джо — это шлюхи Джо, и ему, как лучшему другу, не должно быть противно. Наоборот, по мнению Джо, Каору обязан был восхищаться его вкладами в расширение населения Земли. Каору не восхищался, ему было некогда: он — каллиграф-математик с забитым расписанием, в конце-то концов. Время шло: Кодзиро познавал искусство готовки и страницы Камасутры, о чем радостно делился с Каору при каждой встрече. Каору если что и познал, то только новые чернила, юкату и монастырский образ жизни, справедливо полагая, что Джо об этом знать не полагается. Время уже не шло — оно бежало с какой-то сумасшедшей скоростью, и два талантливых скейтера пробились на вершины по чистой случайности, смешанной с годами тренировок. Адам все не появлялся, зато желание врезать Джо по морде появлялось стабильно и иногда даже несколько раз в день. Поводов было меньше, чем несколько лет назад, потому что Кодзиро углубился в готовку настолько, что даже позабыл про Камасутру, чему Каору был рад (почему-то) несказанно, незаметно основал свой итальянский ресторан и теперь при первой возможности кормил Каору тирамису либо внутрь, если повезет, а чаще — тарелкой в лицо. Потом, правда, сам же и вытирал, пока Черри на пару с Карлой высказывал все, что думает по этому поводу. Тирамису было неплохим, Кодзиро был хорош. Хорош настолько, что каждый раз, когда Джо взбредало в голову переодеться (почему-то очень часто в его присутствии), Черри приходилось делать вид, что потолок, стены и кривая люстра куда интереснее горы мускулов напротив. Таким образом он чуть ли не наизусть выучил всю обстановку подсобной комнаты и с закрытыми глазами мог нарисовать очень детальный план ее же, добавив от себя пару не совсем цензурных слов, чтобы хоть как-то высказать свое отношение к привычкам менять одежду по сто раз на дню. Официально все пошло под откос, когда вместо привычного ничего Каору приснился Кодзиро, голый по пояс. Точно вспомнить продолжение Черри не смог при всех усилиях, а в то, что он семь часов просто пялился на чужой пресс, верилось слабо. Впрочем, бодрый утренний стояк говорил сам за себя. Каору минут сорок просидел с лицом в ладонях, пытаясь понять, за что его так наказывают Небеса. Придумать не смог, отойти тоже: ледяной душ, конечно, в физическом плане — вещь незаменимая, но с моральными терзаниями не поможет при всем желании. Пришлось идти на работу с лицом такой откровенной ненависти к человечеству в целом и к себе в частности, что к вечеру шарахалась от него даже Карла. Точнее, пыталась изо всех сил, насколько это может себе позволить искусственный интеллект. Вечером пришел Джо и принес торт в лицо. Каору тогда очень пожалел о двух вещах: во-первых, о том, что под рукой нет ножа, а во-вторых — веревки с мылом тоже. Через какое-то время все вернулось на круги своя, а Каору понял, что влюбляться в лучшего и гетеросексуального друга было идеей, мягко говоря, не лучшей, а грубо говоря — откровенно отвратительной. Кодзиро продолжал колдовать над пастой и длинноногими девушками, Каору продолжал ненавидеть себя и Джо, заодно, тоже, потому что какого хрена он, а не Джонни Депп, например. Потому что от вопиющей безысходности Черри, видит Бог, был согласен даже на Джонни Деппа. Даже пробовал на него подрочить: получилось как-то смазано и не вдохновляюще. Зато Кодзиро, в деталях представленный снимающим футболку, пошел на ура. Черри всерьез задумался о кастрации.

***

Каору не пил. Особенно крепкое. Особенно в одиночку. Но когда ты несколько лет сохнешь по человеку, который не ответит тебе взаимностью даже в параллельной реальности, будучи под тяжелыми наркотиками, принципы в один прекрасный момент перестают быть чем-то очень важным и нерушимым. Так что Черри какое-то время, для приличия, мозолил глазами коньяк, подаренный ему Кодзиро (вот она, мать ее, ирония) на день рождения с пожеланием «перестать быть праведным занудой, накидаться в стельку и потрахаться, наконец, с кем-нибудь нормально» еще несколько лет назад. За это время Джо успел открыть ресторан, Черри познал радость секса с незнакомыми людьми, просто чтобы не быть девственником, а коньяк все пылился в шкафу. Помозолив его еще немного, Каору решил, что время пришло. Звонить кому-то, когда ты пьян — отвратительная идея, и ее разрушающая жизни сила проверена многими поколениями. Карла пыталась ему об этом напомнить. Каору ее выслушал, кивнул и позвонил Джо. Потому что он пьян — ему можно. Когда Кодзиро снял трубку, Черри вспомнил, что подумать о том, что ему сказать, он не удосужился. Молчание в трубке затягивалось почти так же, как невидимая петля у Каору на шее. — Алло? — уточнил Джо на всякий случай? — Каору? «Нет, английская королева» — злобно подумал Черри и согласно кивнул. Потом вспомнил, что Кодзиро в комнате нет, и подтвердил свое существование вслух. Ситуацию это не спасло совсем, и Джо определенно думал так же. — Я в тебя влюблен, — сказал Каору в трубку ровным голосом и моргнул. — Хотя ты похож на обезьяну. — Ты тоже не красавчик, — видимо, автоматом послышалось из трубки. — Погоди. Чего? Ты пьян? — Я в тебя влюблен, — безжизненно повторил Черри и посмотрел на Карлу. Если бы та была живой — испепелила бы его взглядом. Ему стало стыдно. — И пьян. Но это никак не отменяет предыдущего. Извини. — Хорошо, — ровно сказал Джо после очень длинной паузы. — Я понял. Ты дома? Я приеду. И отключился, не дождавшись ответа. Каору посмотрел на телефон, издевательски улыбающийся темным экраном, и аккуратно положил его на стол. Буйствовать не хотелось совершенно. В конце концов, зная Джо, ожидать стоило именно этого. Не в привычках Черри, даже трезвого, тешить себя глупыми надеждами — это глупо, бессмысленно и беспощадно. Сейчас приедет Кодзиро, они поговорят о том, что Каору умный, что он не ребенок, он со всем этим разберется, и они будут друзьями. Если повезет. Если не повезет — Джо скажет, что ему противно, врежет и удалится в закат. Правда, мозг не стремился раздумывать о том, будет ли Джо ради этого кататься к нему домой, так что Черри просто встал, пошатываясь, убрал коньяк, чуть не опрокинув на себя шкаф, и отправился в ванную. Холодная вода не помогла совсем. Каору уставился в зеркало, откуда на него смотрело покрасневшее, со стекающими по подбородку струями и опухшими глазами, лицо. Затошнило. Джо приехал, принеся с собой прохладный вечерний воздух. Каору постоял на пороге, глядя в пол, и молча отступил, пропуская его в квартиру. — Придурок, — сухо сказал Джо, шагая в душную квартиру и прикрывая дверь. — В одиночестве пьют только алкоголики. — Я не алкоголик, — почему-то виновато сказал Каору, застыв на месте, как статуя. — Знаю, — Кодзиро качнул головой, утягивая его в комнату за рукав юкаты. — Зачем тогда пил? — Я устал, — честно ответил Черри, позволяя вести себя к дивану. — От себя. И от тебя. От того, что ты рядом, а я не могу ничего сделать, потому что тебе это не нужно. Мне стыдно за свою глупость. Мне даже перед Карлой стыдно, а она искусственный интеллект, а ты — человек, и ты ничего не знаешь, но мне все равно стыдно, потому что я думаю… — он запнулся, запутавшись в собственных мыслях. — В общем, я думал, что это пройдет, но оно не прошло, и я решил, что тебе нужно об этом знать. Потому что… ну… чтобы ты сам решил. — Решил что? — Джо устало свалился на диван рядом с ним. — Что тебе нужно меня разлюбить? Что мы больше никогда не должны видеться? Что нам нужен новый президент? Что человечество должно полететь на Юпитер? — Не знаю, — Черри спрятал в ладони горящее лицо. — Я пытался тебя разлюбить — я не могу. Ничего не могу. И в одиночку жить с этим тоже не могу. Не хочу. Я вообще не знаю, чего я хочу. Было бы проще, если бы любви не было. Если бы тебя не было. — Хочешь, чтобы я ушел? — Джо смотрел куда-то в стену. — Чтобы меня не было? Я могу уйти, если тебе это необходимо. — Ты хочешь уйти? — Каору снял заляпанные очки и вслепую протер их рукавом юкаты. — Потому что тебе противно? — Рехнулся? — Джо резко повернулся к нему в тот момент, когда Черри неаккуратно нацепил очки, уходив дужкой куда-то в ухо. — Зачем мне? Я спрашиваю, нужно ли тебе, чтобы уходил? Ты не хочешь отношений со мной? — Что? — Черри моргнул. — С чего ты взял? — Ну, — Кодзиро откинулся на спинку и начал перечислять, не поворачиваясь к нему. — Ты всегда отворачиваешься, когда я переодеваюсь. Ты избегаешь моих касаний. Ты все время унижаешь меня. Со мной ты либо раздраженный, либо равнодушный, и только что сказал, что было бы лучше, если бы меня не было. Что, по-твоему, я должен думать? Каору молчал. Джо тоже, равнодушно уставившись вперед, подушечками пальцев выстукивая на джинсах одному ему понятную мелодию. — Какая разница, хочу я с тобой отношений или нет? — резко спросил Черри, нарушив затянувшуюся тишину. — Ты в любом случае откажешься. Я тебе не нужен. То есть, нужен, как друг… наверное. Но не как любовник. — Как любовник — нет, — Джо склонил голову на плечо, задевая отросшими прядями. — Не нужен. Ты нужен мне, как партнер. Как все это слюнявое дерьмо типа второй половинки. Какого хрена ты решаешь за меня, чего я хочу? Выстраиваешь кучу догадок, не спросив меня, и сам же страдаешь, как восьмиклассница. — Да ты всегда спал со всеми подряд, — ровно ответил Черри, игнорируя раздражение, плотно обосновавшееся чуть пониже груди. — И сам же мне об этом рассказывал. И ты никогда не интересовался парнями. В ответ на твой вопрос: что должен думать я? Что все как в сказке, и мой лучший друг, сожравший мне все мозги рассказами о любовных подвигах со всеми девушками подряд, игнорирующий парней и никогда ни в кого не влюбляющийся, вдруг влюбится в меня после того, как я признаюсь в своих чувствах ночью под луной? — Это было давно, — Кодзиро наконец повернулся к нему, серьезно вглядываясь в покрасневшие от алкоголя глаза. — И я об этом жалею. Жалею, понимаешь? Но когда последний раз я рассказывал про очередную, можешь вспомнить? Или ты считаешь, что мои чувства недостаточно сильные, раз я люблю тебя не с детского садика? Ты мог хотя бы намекнуть, что я тебе нравлюсь. Хоть как-то дать знать. Я крутился вокруг тебя, как идиот, все пытался тебя соблазнить, а ты отворачивался и делал вид, что не знаешь меня, что долбаный потолок увлекательнее, чем мои спектакли. — Я идиот, да? — осторожно спросил Каору, глядя, почему-то, на смирно молчащую в углу Карлу. — Да, но у тебя есть шанс все исправить, — Джо ухмыльнулся и наклонился к нему, опаляя дыханием щеку. — Скажи, что не хочешь, чтобы я уходил. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — завороженно повторил Каору, ловя минутную близость. — Останься. Со мной. — Останусь. Он был достаточно пьян, чтобы реальность, размытая и блеклая, путалась с собственными мыслями, но почему-то, когда Джо довел его до спальни и уложил на кровать, приказывая проспаться и обещая закончить разговор завтра, Каору был уверен, что он и вправду останется. И годы чего-то, что жило, никем не тронутое, в чем он боялся признаться даже себе, что ненавидел до дрожи, сейчас окутывало его изнутри непонятным, незнакомым теплом.