Меконопсис

      Цинхуа попытался сосредоточиться на крохах комфорта, чтобы не паниковать из-за кромешной темноты, позволяя страху бурлить в животе. Растрепанный, в рваной окровавленной одежде, со связанными руками, в комнатушке с голыми холодными стенами, он уже не плакал и не пытался предпринять попыток к бегству.       Огромные двери с противным скрипом начали открываться. Цинхуа повернулся к ним лицом, но из-за яркого света пришлось закрыть глаза. Отчаянно хотелось сжать кулаки, и врезать в морду каждому стоящему напротив амбалу, а после заставить Фаньчжи страдать так, чтобы тот умолял о пощаде и больше не смел трогать тех, кто ниже его по статусу и физически слабее, но находясь в таком положении сложно было даже просто думать. Напряжение сковывало плечи и ползло по спине, грозя стиснуть легкие. «Спокойно, — сказал он себе. — От тебя больше ничего не зависит. Просто смирись».       Наконец медленный скрежет дверей смолк.       На месте Цинхуа одни бы рыдали и молили о пощаде. Другие кричали бы о своей невиновности. А третьи разразились бы возвышенными речами и постарались бы всячески ублажить Фаньчжи. Цинхуа ничего этого не сделал.       — Ну что, голуба моя, готов сотрудничать, или хочешь еще раз плюнуть в меня?       — Иди на хер, — голос омеги обжигал своим безразличием.       Цинхуа снова почувствовал разряд мучительной боли, амбал вывернул ему локти и колени, вырывая истошный вопль. Вспыхнула кожа. Загорелись внутренние органы. Пламя охватило легкие, и крик оборвался; Цинхуа не мог видеть ничего. Конечности бесконтрольно дергались. Пол под ним разверзся, а может, он просто парил в воздухе. Не существовало ничего, кроме адской боли, сжигающей дотла остаток его жизни. Времени хватило только на одну-единственную мысль: умереть как можно скорей.       В следующий раз Цинхуа очнулся снова в темноте, мучимый жаждой и пульсирующей болью, терзающей тело. Он лежал на боку, сжавшись, в слишком тесном металлическом ящике, где невозможно было вытянуть ноги или приподнять голову. В узком пространстве смердело тухлятиной. После всего произошедшего глупо было бы надеяться на комфортные условия. Стоная, стараясь не вывернуть оставшееся содержимое желудка, Цинхуа начал скрести стены. Усилия не дали результата, он только обломал ногти и стер в кровь пальцы, но не нашел никаких швов или слабых мест ящика. Единственным исключением была небольшая решетка в углу. Крохотные отверстия пропускали воздух, но не давали света.       Клетка загрохотала, омега зажмурился и попытался представить, что он далеко отсюда. Вот он лежит в собственной кровати, на чистых простынях, пахнущих кондиционером с лавандой. Вспомнился больной отец. Еще не пожилой мужчина альфа, который не был ему близок, потому что все его время поглощала работа, и которого Цинхуа все равно любил и о котором скорбел, когда рак беспощадно забрал его из этой жизни. Вспомнились коллекторы, которые каждый месяц пытались с него выбить долги отца омеги, который в казино проигрывал больше, чем зарабатывал и потом все долги отрабатывал натурой, пока в один день просто окончательно не исчез из страны, охомутав богатенького глупого альфу.        Стоило клетке остановиться, скрежетнув металлическим дном о каменистую поверхность, Цинхуа инстинктивно свернулся в клубок, заслоняясь от хлынувшего в ящик света. Кто-то резко пнул по клетке и чем-то швырнул в омегу, снова с грохотом захлопнув люк. Настороженно ощупав предмет, Цинхуа с ужасом осознал, что это чья-то отрубленная рука и он надеялся, что не Мобэя. Не может же быть Фаньчжи таким конченым человеком, чтобы расчленить человека и расшвыриваться им по кусочкам… Проведя еще раз онемевшими от ужаса пальцами по всей длине до запястья, омега отметил для себя, что у этой руки отсутствовал палец. Истерика не заставила себя ждать и Цинхуа уже просто молил изо всех сил, срывая голос, что бы эти ублюдки покончили с ним здесь и сейчас, но сопровождающие оглушали своим мерзким смехом. Для этих ублюдков, причинять моральную и физическую боль было в кайф.       Шли минуты, по ощущениям часы. В горле пересохло, а сведенные судорогой конечности окаменели. Цинхуа хрипло вскрикнул, когда люк клетки распахнулся, и в глаза снова ударил яркий свет, но не стал сопротивляться грубым рукам, схватившим его и вытащившим из ящика. Его кинули на грязную землю, словно мешок с мусором.       — Встать! — кто-то больно пнул его, заставив хрипло заскулить. Омега попытался подняться, но ноги не держали. Ботинки еще дважды встретились с его спиной, прежде чем двое охранников схватили его за руки и вздернули вверх. Даже после этого Цинхуа вряд ли устоял бы на ногах, не поддержи его шестерки Фаньчжи.       — Что, теперь ты не такой уж и живчик, да? — хохотнул один из тех, кто сжимал руку Цинхуа. Он, похоже, был старше всех — ему еще не было сорока, но взгляд серых глаз был холодным и безжизненным и от него ужасно воняло неприсущим для альф запахом. — Да уж, совсем не красавчик.       Цинхуа стиснул зубы и прикрыл глаза. Еще несколько минут трое амбалов пихали и толкали его. Он улучил момент, чтобы оглядеться, но многого рассмотреть не удалось. В основном стальной ящик, больше походивший на гроб с ручками, ставшей Цинхуа камерой заключения. Только три сопровождающих охранника. Один из них, самый большой, походил на тяжелоатлета мексиканского происхождения. Если бы не такая гнилая работа, то он вполне мог бы быть фитнес тренером в зале Бай Шу. Его лицо запомнилось больше всего. Казалось, что больше не было ничего. Светлое голубое небо. Пожухлая трава цвета прелой соломы, слегка покрытая тонким слоем снега. Почти заросшая дорога. И там, слева от Цинхуа… Он резко отвернулся.       Охранники начали действовать грубей. Он несколько раз падал, но каждый раз его вздергивали на ноги, издеваясь. Они морально унижали омегу, плевались в него, тянули за волосы и хлестали прутьями по оголенным участкам кожи. Цинхуа понимал, что нет смысла возмущаться. Их трое, а он один и полностью ослаб от боли. И здесь, на краю мира, где никто не увидит, они могли сделать с ним все, что им захочется. Может, в этом и крылась привлекательность такой работы — возможность наслаждаться тем, что кто-то зависит от твоей милости.       Один из них с силой пихнул Цинхуа, вынудив рухнуть на четвереньки, и пока двое мучителей орали, приказывая встать, продолжал сбивать его с ног. Они ржали, когда у омеги получилось подняться на колени, помогая себе руками, задыхаясь и низко опустив голову. В пересохшем рту ощущался привкус крови и пыли, трава колола кожу.       Святые небеса, как может человек из-за нескольких вещей быть таким жестоким? Цинхуа начал подозревать, что он владеет не всей информацией и дело было не только в рукописях и даже не в том, что он сбежал от процентов. Фаньчжи тогда потребовал уничтожить Мобэя… Это более глубокая война, в которой сам Цинхуа стал просто разменной пешкой и сейчас его устраняют просто как ненужную улику.       Шан собрался с последними силами, выкинул вперед ногу и врезал пяткой в челюсть мексиканцу, застав того врасплох. До чего же приятно было видеть, как здоровый амбал падает на землю от не самого сильного удара омеги.       Но удар стал единственным, оставшиеся охранники накинулись на него сразу же, швырнув на землю. Цинхуа пинали ожесточенно, сосредоточив усилия на незащищенной голове и спине. Вообще-то это ему было даже кстати, потому что головокружение нарастало и уплывающее сознание окутывалось густым серым туманом. Избитое и оскверненное тело лежало на холодной земле, но разум был уже далеко.       Они могли бы бросить его умирать прямо здесь. С такими ранами омега все равно бы не продержался долго. Но то ли из чувства долга, то ли от желания терзать до самого конца, эти люди привели его в сознание, окатив сверху холодной водой, поставили вертикально. Они волокли тело вперед, а его ноги обдирались об оледеневшие камни. А затем они остановились.       — Взгляни-ка туда, — самодовольно сказал мексиканец, будто бы он сам устроил это зрелище.       Цинхуа не хотел смотреть. Ему хотелось свернуться в клубок и просто… Не существовать. Но его голову силой дернули вверх за волосы заставляя открыть глаза.