Геройские монологи

      Тёмные рисунки змеями струятся по бледной коже. Выделяются на ней ярко — даже как для сильвана Менан всегда был слишком бледнокож. Расчерчивают спину и руки, и грудь — пусть Менан ещё слишком молод, однако его тело уже щедро украшено священными знаками.       Татуировки — не просто блажь или прихоть. Дети Силанны относятся к ним с большой ответственностью, намного большей, чем другие народы. Это не просто украшение тела; это — история, посвящение Богине и вечное напоминание обо всём: правильных выборах и ошибках, не принятых решениях и героизме. И чем старше эльф становится, тем бо́льшим полотном становится его тело.       Но в дни, проведённые под сенью благословения Силанны, Менан ещё так молод. Тихий, неконфликтный третий принц, всегда пребывающий в тени своих братьев да великой матери — откуда же на его теле взяться татуировкам? Что он сделал для того, чтобы у него была история, которую стоит рассказать? Что он из себя представляет, слабак и тихоня, по мнению окружающих?       Но его тело — белый холст. Сложная вязь чёрных символов переплетается в дивный рисунок. Изящный и тонкий, прямо как сам Менан, непрерывной линией он струится от левого бедра выше по боку, разветвляясь, как старое дерево, тонкими острыми ветками на спину, к лопаткам, и животу к груди, а дальше ещё выше к ключицам и плечам, опускаясь на руки и змеясь по задней части шеи. Сложный узор, который магией и кинжалом Менан сам вырезает на своём теле.       Он давится всхлипами, когда боль тянет мышцы, кусает губы, чувствуя, как омывает кожу горячая кровь, стекающая из ран. Но упрямо читает под нос воззвания и молитвы к Силанне, чувствуя, как переполняет его магия и сила, вливающаяся в священные символы, что он режет на собственной плоти. Прикрывает глаза, выдыхая слова молитвы, и рисунки вспыхивают чёрно-зелёным.       Его татуировки — не просто татуировки. Ещё одна ступень посвящения, глубокие шрамы, которые друиды наносят себе, посвящая свою плоть и кровь Богине. Это не просто рисунки — это добровольная жертва, принести которую может далеко не каждый. Лишь когда Зов становится невыносим и магия переполняет до краёв, тогда они подвергают себя шрамированию освящёнными кинжалами, читая священные молитвы, взывая к милосердию Силанны. И пусть Менан всё ещё слишком молод, количество зачарованных шрамов-татуировок может говорить лишь об одном: своего сына Силанна щедро одарила своей милостью и покровительством. И лишь ей одной ведомо, дар это или проклятие.       Менан же тянется за кинжалом, снова отдавая Богине свою кровь и посвящая ей свою плоть. Вырезает на груди новые священные знаки, судорожно вздыхая и закрывая глаза. Это его последнее посвящение отчаяния, после которого он больше никогда не возьмётся за это сакральное действо.       Проходят века, его жизнь меняется до неузнаваемости, но ни единым помыслом Менан не возвращается к теме рисунков на своём теле — ни в каком виде. Рассматривает в зеркале потускневшую краску, которую в чуть выпуклые шрамы вливает магия, и усмехается горько, с ноющей тянущей ностальгией вспоминая былые дни. С тех пор как он выбрал семью, а не божественный долг, его ни разу не тянуло проливать кровь и заклинать собственное тело. И Менан принял это со смирением. И Менан решил, что больше ни один рисунок не украсит его.