Геройские монологи

      Вино терпко перекатывается на языке. Отдаёт сладким послевкусием спелого винограда и немного — душистых трав, которые виноделы Ироллана добавляют для того, чтобы оттенить вкус и подчеркнуть виноградные нотки. Только им это и удаётся так мастерски и непревзойдённо — недаром сильванское вино считается лучшим на всём континенте.       Менан безмятежно улыбается, расслабленно сидя в кресле. Лениво вертит бокал в тонких пальцах, наблюдая, как перекатывается рубиновая жидкость. В тусклом приглушённом свете она кажется густой и насыщенной прямо как кровь.       Менан подносит бокал к губам, отпивая ещё немного. Терпкая сладость вперемешку с горечью обволакивают горло — это точно не кровь, нет. Лишь игры разума да химеры света, рождающие дивные ассоциации. А так ли это?..       Он вздрагивает всем телом, и в глазах его мелькает панический страх. Проблеск безумия, порождённого пугающими галлюцинациями. В бокале его не вино, нет! — и Менан сильным движением бросает его об стену. Кровью растекается алая жидкость по полу и стене, а звон хрустальных осколков отбивается от стен сознания Менана чьим-то высоким пронзительным криком. Он смотрит на свои руки, и в глазах его блестят слёзы.       Это его вина?       Что именно его вина?       Он может как-то её искупить?       Кровь пульсирует в затылке, оглушая. Грудь сдавливают невидимые тиски, и Менан задыхается. Подаётся вперёд, падая на пол, и широко распахнутыми глазами смотрит в пол. Видит и не видит его, мыслями пребывая где-то не здесь и не сейчас.       Это ли его вина?       Что «это»?       Решение кажется таким простым и очевидным. Стоит ему появиться в его голове, как боль отступает, словно удовлетворившись результатом, и Менан тянется к поясу, на котором всегда висит верный кинжал — даже спокойное время требует отчаянных мер предосторожности.       Рукоять кинжала легко и плавно ложится в ладонь. Она — словно продолжение руки, и на губах Менана расцветает улыбка, полная безумной нежности. На душе отчего-то становится так легко, и он вглядывается в острое лезвие. Оно играет холодным серебряным блеском, и фиолетовые блики танцуют на нём. Менан дотрагивается кончиками пальцев до ложбинки дола, и холод металла паутиной расползается от пальцев выше.       Пока Менан закрывает глаза. На его лице блуждает отстранённая радость.       Рукоять кинжала в ладони ощущается так правильно, как никогда не ощущались изгибы чужих тел — ни случайных любовниц и любовников, ни тех, кого Менан любил. По венам его растекается нетерпеливое предвкушение, и губы снова сами собой растягиваются в улыбку. Он убирает пальцы с холодного лезвия, полускользя по нему, и рука безвольно опадает на пол.       Долгим пустым взглядом смотрит на оружие и наконец делает то, что должен. То, что подсказывает шёпот внутреннего голоса, слышащийся вдруг так отчётливо, заволакивающий всё пространство покоев. Это то, чего он хочет больше всего.       Острый клинок легко чётким резким движением вспарывает кожу на шее. Кровь с резким свистом вырывается на волю, брызжет в стороны, а тело мгновенно ослабевает, заваливаясь набок. Кинжал с чистым, оглушительно-громким звоном выпадает из ослабевших пальцев, и Менан с глухим стуком падает рядом. Рот его полон крови, что струйками течёт вниз по подбородку, и Менан отчётливо ловит себя на абсолютно идиотской мысли, прежде чем мир перестаёт существовать в принципе, а остекленевшие глаза невидящим мёртвым взглядом вглядываются вдаль.       Всё-таки в его кубке и вправду было вино.