Геройские монологи

      Мир Духов встречает Соршана тишиной. Для каждого этого место принимает свой облик, и всякий ушедший в него видит то, что сам желает видеть; видит Мир Духов таким, каким сам себе его представляет.       Соршан, на самом деле, рад, что в его восприятии здесь царит тишина. Оглушающая тишина, в которой он может наконец-то хоть немного отдохнуть, в первую очередь от самого себя.       Голоса в его голове замолкают — лишь после смерти Соршан чувствует облегчение, понимая, что их больше нет с ним. Посторонние шумы, преследовавшие его при жизни, тоже затихают, и Соршан чувствует себя так, словно с его плеч свалилась целая гора.       Он закрывает в блаженстве глаза и делает шаг вперёд. Мир Духов распахивает перед ним свои гостеприимные объятия, и тьма, словно кокон, укутывает Соршана, даруя долгожданное облегчение. Тишина идёт рука об руку с холодом, но Соршан не ощущает его как что-то отталкивающее и дискомфортное.       Наоборот, после жара Шио, приведённого безумным Силсаем в подземелья Игг-Шайла, холод несёт покой и облегчение. Соршан протягивает ему навстречу руку, однако пальцы касаются лишь пустоты оглушительно тихого пространства.       Оно мерцает фиолетовым и синим. Огоньки танцуют, зависая прямо в воздухе, отражаются от гладкой поверхности кристаллов, и рассеянный тусклый свет их мерцает в холодных бликах. Фиолетовый и синий переливаются всем спектром родственных оттенков, разгоняя тьму слабым сиянием. Глаза от него не испытывают боль, и Соршан выдыхает, — скорее больше по привычке — впитывая в себя это чувство спокойствия и облегчения.       Он продолжает своё движение в никуда. Изменчивый Мир Духов не имеет ни начала, ни завершения, и направление здесь так же условно, как время и другие ограничения мира живых. Поэтому Соршан бредёт куда-нибудь, прежде чем окончательный покой настигнет его, и Маласса призовёт его к себе, под своё крыло, даруя Вечность или отправляя на новое перерождение.       Он идёт, никуда не спеша, и не надеется встретить кого-то на своём пути. Хоть в глубине самой своей сущности знает, что хотя бы одна встреча будет неизбежна.       Он думал о том, что это будут его родители. Отец, которого он убил собственными руками, и не выдержавшая такого удара мать. В конце концов, Соршан подвёл их обоих и наверняка стал для них жестоким разочарованием. Честно говоря, он понятия не имел, как будет смотреть им в глаза и что говорить.       Поэтому, вероятно, очень глубоко внутри он чувствует — снова — облегчение, когда дорогу ему преграждает другая фигура. Однако облегчение быстро вытесняет горечь и непомерное отчаяние, и бесконечное раскаяние — он знал, что встретит его здесь. И не знал, что должен был сказать ему. — Менан... — в голосе его, звенящем, надтреснутом, ломается печаль и надежда, и чужой силуэт становится чётче и явственнее.       Проступают знакомые родные черты, и чем отчётливей Соршан может рассмотреть их, тем сильнее слабость растекается по его телу. Опустошение выжигает серым безжалостным огнём сожалений, и по нему не остаётся ничего, кроме усталости. Он провалился по всем фронтам. — Я не хотел... — он качает головой, и ноги отказываются держать его, отчего обессилено падает он на колени прямо напротив застывшей тени. — Не кори себя, — мягкий голос Менана тихой песней растекается по больному уставшему сознанию, и холодные пальцы осторожно дотрагиваются до впалых щёк на сером лице. — Я рад, что это был ты. От твоей руки умирать было не страшно.       Прохладные ладони ощутимей касаются кожи, скользят по твёрдым костям челюсти, захватывая часть шеи, и Соршан вынуждено поднимает голову, встречаясь со взглядом Менана. Всё таким же спокойным и нежным — в моменты близости, когда не было никого, кроме них, он смотрел на Соршана таким взглядом, успокаивая его и принося хотя бы на краткие мгновения желанный покой в истерзанную душу.       Теперь в прямом смысле не существовало больше никого, кроме них. В изменчивом Мире Духов они были вдвоём, и Соршан закрыл глаза. Перехватил запястья Менана и подался вперёд, виском касаясь его груди. — Я так устал, — едва слышным шёпотом выдохнул он, опустив руки, чувствуя, как чужая ладонь, пропустив сквозь пальцы его волосы, ласково погладила его по голове.       В тишине и холоде Мира Духов у них была целая Вечность. Бесконечность мгновений раскаяния, вины и прощения; искупления, принятия и исцеления; горькой болезненной любви, которой больше нечего было бояться и не в чем было сомневаться. Соршан выдыхает судорожно, закрыв глаза, и веки его дрожат.       Пока по щекам бесшумно скатываются благодатные слёзы облегчения.