Гештальт

Осень. Прекрасная пора ярких листопадов, колючих ветров, первых холодов, которые могли начаться в начале сентября, под самый сбор урожая. Для многих русских поэтов осень была не просто временем года, а чем-то особенным, чем-то волшебным. Именно тогда, когда они сидели под деревом с опавшей листвой и россыпью маленьких горьковатых ранеток, рождались одни из самых известных произведений. После тяжёлого дня в поле под промозглым ветром прибалтийские страны всем составом ушли в баню. Россия припозднился, потому что дольше других перетаскивал запасы на зиму в погреб. Все республики уже давно чистые легли спать, один он бродил в потёмках с заплесневелой банкой огурцов. Выкинуть жалко и есть невозможно, нужно скотине отдать. Россия быстро разобрался с огурцами и прочими испорченными соленьями и пошёл в баню. Обычно они ходили мыться по очереди, чтобы не толпиться всей гурьбой в узком помещении. Брагинскому пришлось идти вместе с Литвой, Латвией и Эстонией, пока баня окончательно не остыла. Из-за этой маленькой проблемки в лице огромной сверхдержавы республики не могли расслабиться, потому что Иван постоянно давал о себе знать. Брагинский с улыбкой смотрел на маленьких дрожащих зверьков и просил, чтобы ему то спинку потёрли, то попарили веничком, то поддали пара. Из святой троицы больше вех доставалось Литве. Но Торис любил всем угождать, так что с радостью выполнял всё, о чём его просил Иван. — Господин Брагинский, вы бы сняли шарф. Испачкается ведь или порвётся ещё. — Не трожь святое! — буркнул Россия, схватившись за концы. — Лучше поддай пара. — Как скажете, — кивнул Литва, направляясь к печи. — Налей, — Иван потряс гранёным стаканом. — Сейчас. Плеснув холодной воды на раскалённые камни, Торис вернулся к Ивану и налил тому питьевой воды. Содержимое стакана тут же прилетело ему в лицо. Видимо, господин Брагинский хотел чего-то другого, но в чайнике, который стоял на окне за цветастой шторкой, была только вода. Прибалты быстро вымылись и так же быстро направились домой, пока господин Россия не заметил их пропажи. — Вот бы Наташа встретила меня после баньки, — благоговейно бормотал Литва, надеясь произвести впечатление на даму сердца. — Мечтай-мечтай, она в жизни не обратила бы на тебя внимания, — вздыхал Эстония. — Полностью согласен! И сколько уже можно тратить свою жизнь на эту поганку? — шёпотом спросил Латвия, надеясь, что Литва, витая в розовых облаках, его не слышал. — Райвис, а ну рот закрой! России пожалуюсь, ещё раз про неё такое ляпнешь! — грозно пропыхтел Торис, однако частично он был согласен с их словами. Сколько ещё десятилетий должно пройти, чтобы Белоруссия признала его существование? — Предатель! Тогда я расскажу ему, на кого ты по ночам слюни пускаешь. Перешагнув порог дома, страны Прибалтики, скромно прикрываясь халатами, посмотрели на стоящую посреди коридора Наталью с махровым полотенцем в руках. — Наташенька! — Торис расплылся в улыбке и потянулся за полотенцем. — Это мне? А я как раз вас вспоминал. Думал, вот бы Наталья вышла с… Белоруссия и глазом не повела на его сладкие песнопения. Она быстро одёрнула руку, не дав Торису даже коснуться полотенца, и прошлась взглядом по головам. Белобрысой макушки среди них не оказалось, Наталья заволновалась. — Где Ваня? Все трое дружно пожали плечами, что означало, что он снова напился и уснул на лавочке или под ней. Недовольно щёлкнув языком, Наталья прошла на кухню, где, попивая чаёк, сидел Гилберт, рассказывая Ольге очередную выдуманную историю: — А я ему и говорю: «Нельзя так делать! Техника без смазки долго не прослужит». А он весь из себя набычился и отвечает: «Да всё нормально будет, не парься!» И что ты думаешь? Он у нас в тот же день и полетел. Наталья опустила ладони на стол, надеясь привлечь внимание сидящего за ним. Но Гилберт и глазом не повёл, демонстративно показывая, что на него эти бабские штучки не действовали. — Гилберт, сходи, пожалуйста, за Ваней. Все трое замерли. Услышать от Арловской слово «пожалуйста» — это всё равно что получить «привет!» с того света. Почесав белобрысый затылок, Гилберт посмотрел на Наталью безразличным взглядом. Кажется, эта девица только что о чём-то просила и даже в несвойственной себе манере сказала волшебное слово, но Гилберт всё прослушал, а в ушах звенело только одно слово — пожалуйста. Наталья молча дожидалась ответа. Когда дело касалось брата, даже она умела быть терпеливой. Но Гилберт сделал вид, будто ничего не слышал, наглец. Тяжело вздохнув, Байльшмидт прислонил кружку к губам, надеясь избежать ответа. Не вышло. Белоруссия внимательно следила за ним своим орлиным взглядом, всё так же терпеливо дожидаясь ответа. — Не хочу, — отмахнулся он, снова поворачиваясь к Ольге и продолжая историю. — Так вот! Он мне ещё значит заявляет, мол, да всё нормально будет! И в итоге карбюратор полетел. Нет, ну представляешь? У нового, мать его, драндулета… Наталья нахмурилась, молча проглотив отказав. Унижаться перед каким-то приёмышем в советской семье ей совершенно не хотелось, но что поделаешь? Пришлось, своими силами она Россию в дом не затащила бы. Арловская нахмурилась и попросила снова: — Двойная порция пряников на завтрак тебя устроит? Гилберт даже поворачиваться не стал, спокойно продолжая свой рассказ, а вот Ольга насторожилась. Ивана и правда что-то долго не было, не случилось ли с ним чего? Вдруг плохо сделалось в бане или того хуже. — Я могу сходить, — предложил Литва, стараясь не отходить далеко от предмета своего воздыхания. Ольга с Натальей дружно закатили глаза. Литву просить о таком было слишком рискованно. Один раз, возвращаясь из магазина, Наталья подвернула ногу, а Торис вызвался ей помочь. В итоге не удержал: и её уронил, и сам упал. С Ольгой был похожий случай, когда они в поле выкапывали картошку и Литве дали задание донести два мешка до мотоцикла. И что вы думаете? Сорвал себе спину. Просить о таком Латвию бессмысленно. Один он Россию точно не утащил бы, а Эстония потянул спину. Остался только Гилберт, поскольку остальные республики уже давно спали. — Спать иди, — холодно гаркнула Наталья. — Гилюша, пожалуйста, сходи за Ваней, а я завтра пирог испеку. — Какой? — уже более заинтересованно уточнил он. Всё же фирменный пирог Ольги по особому рецепту того стоил. — Картофельный, — Ольга мягко улыбнулась, — твой любимый. — Я вообще-то с мясом люблю. Хочу курник. — Ну вот перекрутишь голень, будет тебе курник, — Ольга хитро улыбнулась и добавила: — с мясом, картошкой и луком. — На этой адской мясорубке? — Гилберт возмущённо фыркнул. Полдня ушло бы на то, чтобы перекрутить килограмм мяса, потому что мясорубку постоянно приходилось разбирать, вытаскивать застрявшие куски и прокручивать их по второму, третьему кругу. — Нет, спасибо. Я что-то устал. — Литва! — крикнула Белоруссия, устав смотреть на кривляния Байльшмидта. Торис, будучи на полпути к тёплой кровати, резко остановился и вернулся к даме сердца. — Что такое, Наташенька? — Да ладно тебе, схожу я за Ванькой! — Гилберт лениво вылез из-за стола. Всё же Украина соблазнила его своим пирогом. — Схожу! Но только ради пирога с мясом. — Ничего, оденься уже и иди спать, — фыркнула Наталья, занимая место Гилберта, который, по-видимому, направился вытаскивать Россию из бани. Славяне — народ поистине странный: то их в дом не затащишь, всё на полях трудятся, то из бани не выгонишь, то из-за стола не вытащишь. Дверь предбанника была до ужаса тяжёлой и скрипучей, видать, в годы войны это здание служило бомбоубежищем или амбаром, в котором хранили запасы на самый чёрный день. Запнувшись о порог, Гилберт врезался в неё носом. Ну точно бомбоубежище, в обычной бане две двери никто не ставил, тем более обшитые железом и оббитые с внутренней стороны утеплителем. Свет был выключен, что странно. Неужели Иван давно ушёл, а он тут бродил в потёмках, уже обыскался его? Включив свет, Гилберт вошёл в парилку и сразу увидел Ивана, лежащего на лавочке. Напился или помер. Байльшмидт уповал на второе, однако мёртвый Брагинский будет раза в три тяжелее живого. — Подъём! — Гилберт толкнул его. Ноль реакции, Брагинский даже не шелохнулся. Наклонившись, Байльшмидт пощупал пульс на шее. Жив, какая досада, всё же тащить его придётся, а у кого-то между прочим спина больная и очень чувствительное обоняние, не переносящее смрада советской водки. — Где ты так нажрался? А ну вставай! Гилберт поднял Ивана и тут же опустил, вспомнив, что на нём не было одежды. В таком виде его тащить точно нельзя, девчонки перепугаются. Надо одеть. — Штаны твои где? — спросил Гилберт и, по-видимому, сам у себя. Россия крепко спал, оперевшись щекой о деревянную стену. Вот же хорошо кому-то живётся в стране советской. — Я не понял, ты так, что ли, пришёл? Как бы Гилберт ни старался, отыскать сбежавшие портки Брагинского не удалось, но зато он нашёл полотенце, завернул в него Россию и понёс того домой. Девчата-то волнуются. Мысли о прекрасном поле туманили Гилберту голову. А если Ольга его поцелует в благодарность за помощь? А что, он не против, даже наоборот, обеими руками за! Всё же столько лет на войне, потом в изоляции, и наконец свобода, если её вообще можно так назвать. Он ведь парень не промах и всегда пользовался спросом у женщин. Россия неожиданно стал подавать признаки жизни. — Не мычи, сейчас дотащу тебя до дома и брошу. — Наташа? — Иван зашевелился и посмотрел на своего спасителя. — Почти, держись там, весишь, как танк. — Гилберт, я хочу писа… — Да твою ж налево! Остановившись, Гилберт посмотрел, не было ли кого поблизости. Вроде бы нет, одни тут бродили в потёмках. Мысленно перекрестившись, Гилберт отвёл его к дереву. Придерживая горе луковое за локоть, Гилберт недовольно прошипел: — Ну давай, делай своё чёрное дело, только быстро. — Спасибо. — Тихо! — шикнул Гилберт. — Если нас хоть кто-то увидит — пеняй на себя, наглая рожа. Гилберт терпеливо ждал, пока Россия не закончил. Дотащив Ивана до дома, Гилберт подумал и решил, что не стоило показывать его в таком состоянии сёстрам. Потоптавшись возле лестницы, Байльшмидт ударил себя по лбу, закинул чужую руку себе на шею и потащил его наверх. Не без труда горе-альпинисты добрались до цели. Гилберт быстро уложил Россию в кровать, пока тот не начал буянить, и хотел уже было уйти, но…

***

— Наши мальчики сдружились, тебе не кажется? — прощебетала Ольга, прибирая посуду в шкаф. — С чего бы? — зевнула Наталья, подпирая щёку. Гилберт задерживался. Она слышала, как скрипнула входная дверь, но, наверное, кто-то из республик вышел в туалет или покурить. — Грызутся, как кошка с собакой, из-за всякой ерунды. — Да, но они всё чаще стали уступать друг другу в спорах. — И что с того? — не отступала от своего Наталья. Однако разговор о брате в подобном ключе начинал её раздражать. — Споров от этого меньше не стало. — Они стали находить общий язык. Помнишь, в прошлый раз мы их обыскались? Вроде вместе приехали, сено складывали, грузили, а как собрались ехать — их нет! Мы полдеревни на уши поставили, уже не знали, что и думать, — пауза. Кажется, Ольга пыталась вспомнить, что было дальше. — Пока мы там головы ломали, Латвия отошёл по делам в кустики, а потом возвращается и рассказывает, что они за этими самыми кустами, значит, сено расстелили и лежат, спят в обнимку. Наталья надула щеки, она слишком хорошо запомнила столь вопиющий случай, чтобы забыть его через каких-то пару недель. Окажись она рядом, точно бы не допустила подобного безобразия, но ей, как на зло, в тот день срочно нужно было по делам в город съездить. И вот чем это обернулось, вместо того, чтобы сено складывать, Гилберт с Иваном по кустам бегают, чёрт-те чем занимаются. — Этот немец, — бормотала Арловская, брызжа ядом, — уши ему оторвать мало. Сам нихрена не делает и Ваню таким сделать хочет. Ревность. Наталью душила ревность, стоило только представить миловидную мордашку России, решившего прилечь отдохнуть, и наглого фрица, примостившего рядом и вульгарно закинувшего на него свою немытую лапу. Закрыв шкаф, Украина с тёплой улыбкой посмотрела на сестру. — Наташа, ты что же, ревнуешь? — Было бы к кому, — Наталья фыркнула. Её Россия ещё ни разу на сеновале в кусты не тащил. — Мне просто не нравится, что эта псина крутится возле Вани. — Да брось! После стольких войн… Я рада, что они поддерживают общение хотя бы как сожители. — Ага, и по ночам друг к другу в гости ходят. — Ты тоже заметила? Интересно, о чём они разговаривают? — О мужских делах сердечных, — безрадостно проговорила Наталья, понимая, что проиграла сражение. Брат скорее будет с ним, чем с родной сестрой. Одним хмурым утром Наталья подошла к России и напрямую спросила о его ночных похождениях. Россия же ответил, что она ещё маленькая и о таких вещах ей знать пока ещё рано, и пролепетал что-то о мужских делах сердечных. — Наташ, — Ольга кивнула, взяв её ладонь в свою, — не переживай. Ванька в любом случае не пропадёт и нас не бросит.

***

— Хорошо хоть Наташа с Олей ничего не видели. — Гилберт, а ты куда? — Иван схватил его за штанину. — Спать. И тебе пора спать. — Гил… — Что такое? Тазик нужен? — Нет, чая хочу. — Да как в тебя столько жидкости вмещается?! — Очень хочу. — Ладно, сейчас. Сбежав вниз по лестнице, Гилберт остановился в дверях в кухню. Прислушался. Ольга с Натальей пылко обсуждали какого-то, парня очень похожего на Гилберта, заставив последнего смутиться. — Да ладно тебе! Всё с нашими мальчика будет хорошо. — Не думаю. Гилберт по-прежнему не доверяет нам и от моей стряпни морду воротит. — Он просто скромничает. Ты разве не замечала, как он глазками бегает, когда ты его о чём-то просишь? — Не выдумывай. — Бабки-сплетницы, — выплюнул Гилберт, нарочно потопав возле дверей, намекая о своём прибытии. На кухне всё стихло. Улыбнувшись своим мыслям, Гилберт вальяжно ввалился внутрь, как привык это делать. На его лице сияла ухмылка, а глаза светились игривым блеском. Он вёл себя как обычно, не давая дамам и малейшего повода усомниться в том, что их кто-то слышал. — Оленька, сделай мне чаю, пожалуйста, — вежливо попросил он, вгоняя Украину в краску. — Где Ваня? — вмешалась Наталья, понимая, что если не спросить, то Гилберт так ничего и не рассказал бы. — У себя, к нему сейчас нельзя, — Гилберт щёлкнул пальцем по шее. Белоруссия поняла намёк. Выходит, Брагинский и правда напился. — Ты ещё этот не допил, — Украина указала на стакан, сиротливо оставленный на краешке стола в обществе сахарницы, маслёнки, пиалы с вареньем и чёрствого хлеба. Ольга не стала ничего прибирать, потому что догадывалась, что у рыцаря после подвига разыграется аппетит и он захочет сладенького. — Он остыл. — Что? — недовольно протянула Украина, скрестив руки на груди. Ольгу невозможно было заставить сделать только три вещи. Первое — это как раз-таки выбросить продукты. И надо уточнить, что выбросить и отдать испорченный продукт скотине — это разные вещи. Второе — носить облегающие платья. Их она, к слову, с детства недолюбливала. Картина Ольги в роскошном облегающее платье преследовала Гилберта по ночам, не давая покоя. В своей повседневной одежде она выглядела обычной девушкой и могла с лёгкостью затеряться в толпе. В платье же Ольга превращалась в принцессу с прямой спиной и осиной талией. На Украину, сколько Гилберт себя помнил, всегда пускали слюни похотливые принцы, которых Россия завсегда гонял краном по лужайке. Третье — переубедить в том, что брат с сестрой давно выросли и не нуждались в её опеке. Что ни говори, сколько ни доказывай, а Ольга, точно курочка-наседка, всегда заботилась о младших родственниках. — Ничего, — взяв гранёный стакан с серебристым подстаканником, Гилберт ушёл, не став спорить. Принеся Ивану свой чай, Гилберт напоил его и снова уложил в кровать. — Может, тебя на ключ закрыть? Судя по недовольному мычанию, России не понравилась эта идея. Гилберт усмехнулся, вспомнив Людвига. Будучи ребёнком, он часто болел, из-за чего Гилберт не брал его на охоту, рыбалку, в поход или баню, боясь, что от этого станет только хуже. Однако Людвиг всегда быстро выздоравливал, два-три дня, и он уже на ногах: бегал, смеялся, прыгал и умолял старшего брата, чтобы тот хотя бы раз взял его с собой на охоту, на зверушек диких посмотреть. — Горе ты моё луковое. Гилберт присел рядом, поглаживая Ивана по голове. Россия быстро уснул, мурлыча во сне, точно кот. Родись Россия котом, Гилберт бы забрал его к себе, посадил на домашний арест и никому не показывал. Он не любил, когда трогали его вещи. Скользнув ладонью по щеке, Байльшмидт замер, с вызовом смотря на шарф, который, по словам России, стал частью его тела. — Дурацкая тряпка. — Сам такой. Гилберт вздрогнул и забегал взглядом по комнате, не понимая, откуда донёсся ответ. Россия всё так же спал, забавно причмокивая. Чертовщина какая-то, не иначе. Перекрестившись, Гилберт ушёл к себе, нашёптывая молитву. Ворочаясь в постели, Байльшмидт вдруг вспомнил, что Оля сделала чай из какого-то чайного гриба. Известный факт — некоторые грибы вызывают галлюцинации. Надо бы впредь грибным чайком не увлекаться, а то не хватало ещё, чтобы зелёные человечки в матросках перед глазами забегали.

***

После распада Советского Союза в сердце России образовалась дыра глубиной с Марианскую впадину. Было ли ему больно? Пожалуй, но не физически, а скорее морально. Со временем дыра стала меньше, всё же с годами ко всему можно привыкнуть. Даже к такому. — Эй, Брагинский, о чём задумался? — поинтересовался Гилберт, дожёвывая бутерброд с маслом и запивая его сладким чаем. — Вспоминаешь тот прекрасный день? — он двусмысленно подмигнул России, явно имея в виду распад СССР. С недавних пор Гилберт стал частым гостем в его доме, только он приходил сюда не чтобы посочувствовать, а поглумиться. А Иван что? Он не был против гостей, поэтому каждый раз пускал Гилберта, к тому же он пока ещё его область, а значит, член семьи. — И не говори, Версальский договор тяжело забыть. Гилберт поджал губы. — Снова за своё, хотя чему я удивляюсь? Тебя ведь все покинули, только я остался. Но знаешь, — Гилберт поднялся из-за стола, — я тут тоже не задержусь! Взяв кружку с остатками чая, Гилберт вылил её на голову Брагинскому. — Ариведерчи! Иван не отреагировал, когда ему на голову в весьма хамской манере вылили сладкий чай, но дёрнулся, когда Гилберт заявил, что уходит от него. — Ты куда собрался? Тебя разве кто-то отпускал? Ты ещё пока моя область. — Да вот ещё! Я тоже ухожу и провозглашаю собственную независимость. — Независимость будешь провозглашать ночью у себя под одеялом, а сейчас тряпку в зубы и быстро убрал тут всё! — Да вот… — холодный металл скользнул по бледной щеке. Гилберт прикусил язык и закрыл голову руками, боясь получить по ней тяжёлым водопроводным краном. — Так где, говоришь, можно взять ведро с тряпкой? — В кладовке всё, ищи сам. Вот так всегда и получается, пока не применишь силу, тебя не услышат. А если пригрозишь краном, то сразу станешь плохим. Гилберт убежал наверх искать необходимый инвентарь, Россия же решил сделать себе чаю, а то в горле что-то пересохло от постоянных стычек с сами знаете кем.