свободная

Тен-Тен не вывешивает даже таблички «закрыто». В лавку в день заходят не больше двух-трёх человек, в полдень же вообще никого не бывает. Куноичи спокойно поднимается на второй этаж, привычно пододвигает стол ближе к распахнутому окну, поправляет скатерть и шторы, ставит чайник и вазу на комод возле двери. Гаара, несмотря на все заверения и практичные взгляды Такахаши на многие вещи, каждый раз, упорно, приносил ей букеты цветов, так что пришлось смириться и даже купить специальную вазу. Чайник визгом оповещает склонившуюся над подносом, прикрытым полотенцем, Тен-Тен о том, что вода достаточно горяча, чтобы заварить зелёный, с жасмином и лимонной цедрой, чай. Аккуратный фарфоровый сервиз ненавязчиво гремит о нежно-персиковую скатерть. рядом с ним опускается блюда с выложенными горкой шоколадными печеньями, которые Такахаши только ради этого печь и училась. Казекаге оказался необычайно падок на сладкое, отчаянно упорно скрывая это в первое время. Проницательной Тен-Тен не понадобилось много усилий и наблюдений, чтобы это узнать. Про чай он рассказал сам. Гаара не умеет подходить к ней бесшумно: чакра Однохвостого чувствуется за версту. В этот раз, уже расслышав звякнувший внизу колокольчик и мягкие шаги по полу, Тен-Тен не оборачивается до того момента, пока на талию не ложатся широкие ладони, аккуратно приобнимая. — Здравствуй. Твоя пунктуальность каждый поражает меня всё больше и больше: секунда в секунду! — она тихо смеётся, легко бодая Гаару затылком в плечо. Тот смешно жмурится и целует в куноичи в макушку. — Я скучал, — они не виделись почти месяц. Отчёты и документация плотно держали глав деревень в своих когтистых лапах. Тен-Тен знала об этом не понаслышке, сама периодически вызываемая в резиденцию хокаге в качестве дополнительных рабочих рук. — Я тоже, — Такахаши нравится стоять вот так, спиной к груди, близко-близко к чужому бьющемуся сердцу. Это отдельный, особенный вид наслаждения, когда под демонической глиняной маской, пропитавшейся кровью, оказывается живой, неловкий в социализации, но поразительно-проницательный человек, — но чай стынет, — Тен-Тен слабо давит на лежащие на животе руки, говорит прямо и намекает одновременно. Гаара послушно отходит, садится сбоку от окна, отбрасывая в сторону мешающуюся длинную тюль. Такахаши заботливо пододвигает ему чашку, опускается напротив. Солнечные лучи щекочут лицо, заставляют куноичи недовольно хмурить брови, щуриться, и в конце концов сдвинуться в тень. Гаара пьёт чай мелкими глотками, не отрывая внимательного взгляда бирюзовых глаз от Тен-Тен. — Что нового ты хочешь во мне разглядеть? Морщин у меня вроде пока нет, — Такахаши подпирает щёку рукой, немного склоняя голову с тяжёлыми пучками к плечу. Казекаге словно отмирает, опуская фарфоровую чашку обратно на стол. — Конечно, нет. Мне просто приятно смотреть на тебя, — краем глаза Тен-Тен замечает охапку нарциссов. Улыбка трогает её губы. Длинные серьги колышет ветер из открытого окна. Она и забыла, насколько скучала по ощущению этого вязкого спокойствия, растекающегося по коже. — Настолько приятно, что ты даже не притрагиваешься к печенью? Гаара, я тебя не узнаю. К его немного угловатой, неуверенной улыбке Тен-Тен привыкла не сразу. В любом случае быстрее, чем привык улыбаться сам казекаге. И она старалась помогать тем, чем могла, находясь на значительном расстоянии. — Прости, вымотался. Шоколадное печенье крошится в его бледных, совершенно не тронутых загаром пальцах. По сравнению с Гаарой загорелая Такахаши кажется совсем смуглой. Ей нравится наблюдать за этим контрастом, когда казекаге берёт её руку в свою. — Я хочу приехать в Суну на два-три месяца. Заодно поработаю с Канкуро над новой марионеткой… Из тугой причёски Тен-Тен выпадает прядь и она начинает машинально накручивать её на палец. Гаара не замечает, как сметает с тарелки три печенья, сосредоточенно ожидая, что она скажет дальше, но Такахаши молчит и смотрит в окно. — Шинки недавно спросил меня, почему я до сих пор не сделал тебе предложение. Тен-Тен замирает, косится на него и качает головой — между ними этот вопрос обговорён давно, но надоедливое «почему» продолжает всплывать то тут, то там. Вряд ли получится легко и просто объяснить то, что мелкими отдельными деталями паззла разложено у Такахаши в голове. Гаара в курсе каждого. Их принятие далось ему тяжело, но заставлять её принять какое-либо решение он хотел в последнюю очередь. Сейчас Тен-Тен пахнет горячей выпечкой, металлической крошкой и пряным потом, выступившим на висках. При первой их близкой встрече от неё тянуло прогорклой горечью, осевшей в красных полопавшихся глазных сосудах. Гаара заметил это поразительно ясно, запомнил и так из головы и не выбросил. — Он хотел бы, чтобы я была его приёмной мамой? По интонации Тен-Тен сложно понять, о чём именно она сейчас думает. Такахаши не может жить в Суне дольше полугода. Сухость шелушит кожу, выжимает из куноичи всю яркость и живость, неровным огоньком бьющуюся в ней. Казекаге невыносимо смотреть на тлеющие угольки в её глазах, поэтому он каждый раз отпускает её обратно в Коноху, целуя на прощание в густые волосы. А она так и не может признаться ему в том, что просто боится убить это размеренное счастье ежедневной рутиной бытовой жизни. Спасибо, перед глазами Такахаши было много замечательных примеров. — Надо будет захватить ему и Араи что-нибудь из новинок… — Ты поедешь со мной? Я отправляюсь в Суну уже завтра. — Думаю, да. Наруто уже в курсе, а собираться мне особо не долго. Только к сенсею и Року забежать нужно. — Хорошо. Гаара протягивает руку вперёд, подцепляет мозолистые от оружия пальцы своими, переплетает, подтягивая ближе к себе. Тен-Тен оставляет в покое уже волнистую прядь тяжёлых волос, накрывает их переплетённые ладони сверху. Она смотрит ему прямо в глаза, моргает пару раз ярко-ореховыми глазами, привстаёт и мягко целует в переносицу. — Останешься у меня или вернёшься в гостиницу? Солнечные прожилки в радужке её глаз сменяются хитроватым блеском. Ладони у Тен-Тен необыкновенно горячие. — Останусь здесь.

люблю тебя