I. «Федора»
Царский пир, казалось, прогремел на всю Русь. Опричники поднимали свои тяжёлые стаканы, в которых плескалось пиво, аль вина какие, да песни вечно заводили. Разудалые воины со своих мест подскакивали да в пляс пускались, предаваясь веселью. А во главе этого всего был Федя Басманов. Как послышались знакомые мотивы, так началось настоящее раздолье. Снова встали опричники, поместили в центр Федьку, словно ожившую статую. Голос его звучный, громкий наполнил большую залу, а остальные вояки подхватывали на лету песнь их любимую. Так и слышалось ото всюду заводное: "Гойда! Гойда!". А царь средь всего этого веселья только на любимца своего глядел, да налюбоваться не мог. За маской чудной, в тени личины Макоши сверкали Басмановы глаза, словно драгоценные камни, что переливающимся водопадом спадали на шею кравчего. Иван при одном взоре на Федьку готов был усыпать его золотом всего белого света, только бы любимец его продолжал плясать пред ним в бабьем летнике, да так, что юбка длинная вьюном закручивалась, подлетала, подпрыгивала вместе с ним. А в один момент остановится Федя, да с музыкой поплывёт, словно лебедь чёрная. И снова пуще прежнего в пляс пустится. И выглядывало из под маски молодое лицо. Источало оно опасность разрушающую, да силу неимоверную. И не скрыть было этого всего за цацками, платьями девичьими. Как улыбнётся по-лисьи, снова прячась за личиной, и откроет глаза свои лукавые, так и не вспомнишь о том, что пляшет он в бабьей юбке на любование батюшке. Веселье это бесовским было. И настоящим дьяволом в нём был Басманов. Царев Федора...
"Федора, Федора, Федора..." - гулким эхом отозвалось в голове. Воспоминания хлынули бурным потоком, болезненно обтекая ноющее сердце опричника. Фёдор схватился рукой за голову, сжимая кудри, отвернулся от зеркала. Страшно корил он себя слабость, за то, что всё никак не может отпустить точно так же, как это сделал и Иван. Предан Басманов был царю, готов был умереть за него самой жестокой смертью. Один он с этой слепой преданностью и остался. Так просто отпустил его Государь, будто не было ничего вовсе. Видимо, все те ночи, проведённые в его покоях, все те ласковые слова, что он шептал на ухо своему любимцу - всё это никогда ничего не значило. И Фёдору хотелось кричать от этой мысли. Он столько перетерпел ради любви. Но теперь имело ли это какой-то смысл? Изо дня в день Басманов ловил косые, осуждающие взоры в свою сторону, выслушивал слова жены, полные разочарования и осуждения, выкрики, за которые Фёдор был готов убить, но не делал этого. Кто он теперь в глазах остальных? Иуда. Распутник. Бес. Содомит. Федора. Басманова ненавидели, презирали. И никого у него не было. Кроме царя.Федька взглянул на серьги, лежащие в ладони государя. В глазах блеснул свет кроваво-красного рубина, обрамлённого золотом и дорожкой из прозрачных, словно кристально-чистые воды, бриллиантов. Вздохнул Федя не ровно. Посмотрел загоревшимися очами на Ивана. –Повернись-ка, – попросил царь, слегка надавливая на плечо кравчего. Не хотелось ему приказывать, и так послушный был. Басманов покорно встал спиной к государю, столкнувшись взглядом с зеркалом. Иван зачем-то отошёл, а после приблизился в вновь. Федя почувствовал на своей шее горячее дыхание, а после скользнувший по коже холод камней. На груди пламенем загорелись такие же красные рубины, так полюбившиеся Басманову. Они были насыщенного красного цвета, который напоминал об огне, о крови, о страсти. –Нравится? – спросил царь, лукаво улыбаясь. Он, конечно же, знал, что любимец его голову терял, стоило ему только взглянуть на рубины, однако удовольствие доставляло царю смотреть на то, как Федька нахваливал подаренное украшение и благодарил его, целуя перст. –Да, Свет мой...Сверкают, словно на солнце ясном, – прошептал кравчий, задыхаясь в восхищении от красоты ожерелья. Он в привычном жесте повернулся, припал на колени и поцеловал государеву руку, задерживаясь губами на тёплой коже –Благослови тебя Господь, век не смогу отблагодарить за такой подарок дивный! –Вставай, Федора, это не всё. Басманов поднялся и снова обернулся к зеркалу. Царь поднёс к его уху одну серьгу. Глаза Федьки пуще прежнего разгорелись. Иван склонил голову на бок, оценивая вид любимца. Ах, как же шли ему все эти цацки! В свете драгоценностей лицо Басманово становилось выразительнее, красивее, хотя куда уж более. –Надень, – вложив другую серьгу в ладонь кравчего, уже приказал государь. Федя перехватил у уха украшение. Царева рука опустилась вниз, едва оглаживая одним невесомым движением сначала шею, а потом руку опричника. Басманов вздрогнул, внутри разлилось тепло. Закончив с серьгами, Федя вновь повернулся к Ивану. Он смотрел на него из под пушистых, длинных, полуопущенных ресниц, что обрамляли лазурные, словно небо, очи. Нравилось царю наблюдать за тем, каким становился его любимец, находясь так близко. В миг хладнокровный, жестокий, невероятно сильный опричник превращался в светлого, наполненного любовью и страстью юношу, что готов на всё ради государева сердца. –Останься, Федя, сегодня на ночь, – любуясь покорным видом того самого на себя не похожего юноши, мягко произнёс Иван. Он огладил шелковистые волосы, аккуратно оттянув их назад, чтобы Басманов прямо взглянул ему в глаза. Внутри Феди всё сжалось. Сердце затрепетало от сладостного предвкушения, разбудившего желание. На несколько долгих, словно вечность, секунд ясный взор задержался на губах, после чего Басманов прильнул к ним, оказываясь во власти чужих рук. –Мой Федора...
Басманов обессиленно закрыл глаза. Дрожащие ладони легли на бледное лицо. А разум всё не унимался. Будто безумец, он слышал одно и то же, что демоны в голове повторяли из раза в раз, вызывая почти физическую боль. Федора. Тяжёлые руки упали вниз. Позади всё ещё стояло то, будто проклятое, зеркало. Фёдор почти чувствовал леденящий холод, исходивший от него. Почему же так тяжело? Басманов не мог взглянуть себе в глаза, ему ненавистен был тот, кто находился в отражении. Он не был похож на него: слишком угодливый, податливый. Откуда все эти украшения на его теле, почему он их носит? Так боролся Федора за царский взгляд ласковый, за его любовь, которой уже нет. А значит нет боле и Федоры. Басманов сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Он искал в себе силы унять тупую боль, что топила опричника. Фёдор, запирая в себе нездоровый крик, повернулся. Он смотрел в стену и не решался опустить разбитого взгляда на зеркало. "Федора, Федора, Федора..." Стоило вновь гулу подняться в голове, как вместе с ним вспенилась злость, а гнев прошиб всё тело, пытаясь разбудить умершую душу, словно живительная вода. Сердце разрывалось от тоски и ярости. Очи медленно закрылись, пред ними стремительно проплывали осколки прошлого. Это было похоже на страшный сон, от которого надо проснуться. Царевы руки, царевы слова, царевы движения - этого нет и не будет. Никогда. Эта мысль молнией пронизала всё тело. Глаза распахнулись, встречаясь с зеркальным двойником, руки схватились за острый клинок. –Нет больше Федоры, – еле слышно произнёс Басманов. То самое рубиновое ожерелье полетело вниз, рассыпаясь на десятки красных камней. Фёдор, не смотря на пол, подошёл к зеркалу. Дрожащими пальцами оттянул густой локон волос у виска. Ладонь с оружием взлетела вверх, во мраке ярким светом сверкнуло остриё. В следующее мгновение отрезанные волосы мягко опустились у ног опричника. Он замер. В пальцах остался завиток, что не был больше длинной, волнистой прядью. Фёдор действительно сделал это. Во взгляде впервые за всё время промелькнула решительность. Что-то внутри надломилось. Что-то очень важное. И опричник не собирался останавливаться. Он взмахнул оружием, вновь отсекая волосы. Ещё раз. И ещё раз. С каждым движением клинка боль утихала, хоть Федя и знал, что часть её всегда будет с ним. Пламень гнева потух, хоть от него остался чёрный уголь. Сошла пелена с очей. Опричник смотрел на себя. Нового себя, что стал отражением души. Будто всё в раз очутилось на своих местах. Когда Фёдор закончил с волосами, он принёс тёплую воду, плеснул ею себе в лицо, снова подняв взор на отражение. Капли стекали вниз, оставляя влажные дорожки на носу, скулах, подбородке, словно обновляя их. Вода блестела на ресницах и коротких кудрях. Холодный взор осматривал фигуру в зеркале. В спокойных, но всё ещё красных глазах отражался человек. Человек, ныне называвший себя Фёдором Алексеевичем Басмановым. Он сумел проститься с прошлым, оставив его навсегда позади. Однако Федя всё же сохранил одно единственное напоминание о нём - тёмное, рубиновое кольцо, что стало символом трагично разбитой любви.