Без права на отказ

— Это очень… Странно, — кое-как подобрав правильное слово, говорит Мамай, — Я, признаться честно, не припомню, чтобы так делали хоть где-то. Это какая-то дикость. — Соглашусь, — кивает Назар, устремив взгляд не туда, куда смотрят все, а в окно, поскольку чувствует некоторую неловкость из-за всей абсурдности ситуации, — Но Влади сказал, что это обязательно, хоть я и очень сомневаюсь, что подобный обычай действительно существует. — Мне кажется, что он это выдумал из-за того, что ты объявил себя духовным отцом Лии, — предполагает вслух Мирон, — У меня сложилось впечатление, что таким образом он хотел уличить ее в нечистоте и опозорить тебе назло. Иначе я правда не знаю, как объяснить… Это. — Что ж, пускай подавится своим желанием отомстить мне, — сквозь зубы цедит Назар, — Потому что опозорить свою духовную дочь я ему не позволю ни при каких раскладах. — Да и она сама бы не позволила, — задумчиво тянет Мамай, — Все же она не нарушила закон, раз уж тому есть прямое подтверждение. Прямое подтверждение висит в тронном зале над алтарем и привлекает к себе теперь внимание абсолютно всех присутствующих, пришедших на утреннюю молитву. Назар заметил его сразу, как вошёл. В глаза ему в первую очередь бросилась белая простыня, в центре которой выделялось ярко-красное пятно, и не было нужды уточнять, что это и откуда, но была масса вопросов касательно того, действительно ли всем обитателям дворца обязательно видеть это. Назар вот очень сомневается, потому из-за банального уважения к Лие не смотрит туда, куда устремлены все взгляды, и упорно игнорирует всех, кто пытается завести с ним беседу и спросить, как прошла консумация. Потому что, во-первых, не будет он отвечать на такие вопросы, а во-вторых, он понятия не имеет, как там все было. Эту ночь он провел совсем не так, как считают все остальные. Утром, кстати, едва в окно постучались первые рассветные лучи, он все же оделся и выглянул в коридор. Там было пусто, даже стражи нигде не было, поскольку происходила смена караула, и момент подвернулся удачный, потому протрезвевший Марк все же смог уйти в свои покои. Назар, разумеется, сопроводил его от греха подальше, а после вернулся к себе, умылся, натянул на себя чистую одежду и лишь после всего этого ритуала отправился в тронный зал на молитву. Он почему-то, пока шел, надеялся, что слова Влади о простыне были сказаны не всерьез, но теперь вот убеждается, что это была не шутка, и с трудом сдерживает в себе не самые благородные порывы продемонстрировать навыки ближнего боя. Наверное, будь поблизости тот, кто и вызвал все эти эмоции, показательное выступление все же состоялось бы. Но его, к его же счастью, пока ещё и нет. От Мирона это не скрывается тоже. — А где сам Влади? — спрашивает он, озираясь по сторонам, — Разве не он должен проводить утреннюю молитву? — Наверное, плачет в своих покоях из-за того, что его план провалился, — фыркает Назар, — Не знаю, где он, но лучше ему не попадаться мне на глаза. Я скоро шкуру с него спущу, если он продолжит вести себя подобным образом. — Не кипятись, — миролюбиво просит Мирон, — Ничего страшного не произошло. Конечно, вся эта показательная часть не слишком приятна, но она во всяком случае подтверждает, что брак был консумирован, а все законы — соблюдены. — Да и тебе не следует идти на конфликт с ним, — подхватывает Мамай, — Все же было бы неплохо, чтобы у твоего сына появился духовный родитель, а Влади, увы, единственный, кто может провести обряд. — Помимо него есть и другие Старейшины. — Есть, конечно. Но они все подчиняются ему. Ничего не ответив, Назар пожимает плечами и рассматривает толпу эльфов, пришедших в тронный зал. Он наблюдает за тем, как его бывшие солдаты, собравшись в одну кучку, что-то обсуждают между собой; как мальчишки Миши, тоже столпившись, галдят на всю округу, пока Евгения силится их угомонить; как герцог Авдеев о чем-то беседует с графом Машновым и виконтом Светло. Среди всех, кого Назар привык держать в поле зрения, нет только Федора с Андреем, Марка и Лии с Охрой. Последние, как ни странно, заходят в ту же секунду, мгновенно привлекая к себе внимание абсолютно всех. Лия, не привыкшая к подобному интересу в свою сторону и явно ещё не отошедшая от свадьбы, теряется и замирает, а когда замечает простыню над алтарём, так и вовсе сникает. Охра что-то приободряюще шепчет ей на ухо, обнимая одной рукой, и у него вроде бы даже получается успокоить ее, потому что лицо ее перестает быть искаженным от расстройства, но оно явно грозится снова скривиться, когда Назар видит, как к ним стремительно приближается одна крайне болтливая придворная дама. Не дав себе времени на раздумья, он, расталкивая всех на своем пути, подходит к Лие и, не сказав ни слова, уводит ее вместе с Охрой к тому месту, где стоял ранее. — Держитесь подле меня, — советует им Назар, когда они останавливаются рядом с Мироном и Мамаем, — Вряд ли хоть кто-то в здравом уме рискнёт подойти к вам, пока я где-то поблизости. — А это удобно — быть духовной дочерью главы Легиона, — нервно усмехается Лия, — Спасибо, капитан. Я бы и впрямь не отказалась сейчас ни с кем не говорить. — Нам просто нужно пережить этот день, — вздыхает Охра, вновь устраивая одну свою ладонь на ее талии, — К вечеру разговоры стихнут, и никто не станет больше донимать тебя вопросами. — Хотела бы я в это верить. Пока Охра по новой принимается утешать ее и заверять, что все будет хорошо, в тронный зал успевают заявиться Федор и Андрей, спешащие присоединиться к Назару. Они тоже замечают злосчастную простыню, но, к счастью, никак не комментируют увиденное, опасаясь, должно быть, поставить Лию в ещё более неловкое положение, и говорят совсем о других вещах. Федор, к примеру, жалуется на головную боль и жажду, а Андрей ехидно подмечает, что не надо было столько пить, и напоминает, что за Гришей сегодня присматривать ему. Не особо слушая их очередную перепалку, Назар вдруг ловит себя на мысли, что пришла к нему в голову буквально час назад, и спрашивает. — Кто из вас вчера стучался в дверь? — Я, — отвечает Андрей, разминая ладонью левое плечо, — Мне показалось, что лучше никого не просить об этом, поэтому я все сделал сам. Все ведь прошло нормально? — Более чем, — кивает Назар, не уточняя, что подразумевается под «всем», чтобы никто из присутствующих случайно не узнал об их тайне, и все же любопытствует, — Когда ты уходил, ты не видел ничего странного? — Странного? — хмурится Андрей, — Нет, не видел. Я пришел к покоям, убедился, что никого нет, постучал в дверь так, чтобы ты понял, и сразу же ушел. А в чем дело? Тебя все же кто-то заметил? — Нет, меня никто не видел, — качает головой Назар, решая не говорить, что на голову ему почти что в прямом смысле этого слова прошлой ночью упал пьяный Марк, — Я всего лишь уточнил. Спасибо за помощь. Пожав плечами, Андрей не задает больше вопросов, что ему совсем несвойственно, и с лицом, отражающим усталость всего мира, принимается поправлять перекрученный воротник рубахи Федора. Именно в эту секунду в тронный зал, наконец, входят Влади и Марк. Первый сразу же следует к алтарю, чтобы начать утреннюю молитву, второй по какой-то причине идёт не к членам Парламента, главам армии и молодожёнам, а к своим товарищам и встаёт рядом с Иданом. Назар не придает этому значения, он внимательно следит за тем, как Влади, раскинув руки в стороны, принимается читать мантру, и думает, что раскрой он объятия чуть шире, его с лёгкостью можно было бы распять. Когда утренняя молитва подходит к концу и все отправляются в обеденный зал на трапезу, Назар просит Федора держаться рядом с Лией и Охрой, чтобы их никто не донимал с вопросами, отдает распоряжение слугам накрыть ему стол в его покоях и, успев поймать удачный момент, ловит Марка в компании все того же Идана в коридоре. Последний, поняв, что его присутствие во время приватной беседы нежелательно, бодро отдает честь своему капитану и исчезает из поля зрения. Назар, проводив его взглядом, смотрит на Марка. Тот улыбается. — Вы что-то хотели обсудить? — С вами все в порядке, Ваше Величество? — спрашивает Назар, между строк закладывая код «никто не заметил твоего отсутствия?», — Вы хорошо себя чувствуете? — Все чудесно, — заверяет его Марк, — Можете не беспокоиться. Хоть я и мало спал, чувствую я себя превосходно. — А Ее Высочество? — С ней тоже все хорошо. Чуть позже она отправится на прогулку в сад вместе с няней. Удовлетворённый и таким ответом, Назар более не задерживает Марка, отвешивает ему поклон и возвращается в своих покои, всем своим видом показывая встречающимся на пути эльфам, что пытаться заводить с ним беседу — не лучшая затея. Добравшись до точки назначения, он сначала заглядывает к Роме и решает отпустить Анну на трапезу, а сам поесть вместе с сыном у себя. Так они и поступают, потому, сидя за столом, оба без особого энтузиазма жуют рагу. Рома, как и прежде, сначала нюхает содержимое своей ложки и лишь затем отправляет его в рот, и Назар снова пытается выяснить, зачем. — Почему ты разглядываешь еду? Посмотрев на него с удивлением, Рома растерянно пожимает плечами, чешет щеку свободной от ложки рукой и, немного помолчав, говорит одно короткое слово. — Мама. — Тебя этому научила твоя мама? — любопытствует Назар, указывая пальцем на тарелку, — Она говорила тебе нюхать еду? Наверное, Рома не понимает сути вопроса, потому ничего не отвечает, а продолжает жевать, болтая в воздухе своими ногами, что не достают до пола. Назар пробует снова добиться объяснений, но после которой по счету провальной попытки решает не доставать ребенка и, время от времени вытирая его перемазанное лицо салфеткой, есть по большей части молча. В тот момент, когда Анна, предварительно постучав, входит в его покои, Назар как раз застёгивает пуговицу на воротнике свежей рубахи Ромы. — Вы уже закончили? — уточняет она, рассматривая сложенную в одно место посуду на столе, которую слуги убрать ещё не успели. — Да, — коротко отзывается Назар, выпрямляясь во весь рост, — Сегодня мне нужно наведаться в штаб. Не могу сказать, когда я вернусь, потому, возможно, укладывать его сегодня будете вы. Вчера ведь не возникло никаких проблем? — Не беспокойтесь, Рома быстро уснул и ни разу не просыпался за ночь, — заверяет его Анна, — И вам вовсе необязательно укладывать его самому. Все же няня как раз и нужна для того, чтобы быть с ребенком денно и нощно. — Я знаю, — кивает Назар, — Но все же предпочитаю быть подле сына так часто, так могу. Грядущий месяц я буду в Пальмире, однако после я снова уеду в Нижний Город, и возможности быть рядом у меня уже не будет. Сейчас она есть, и я намерен ею воспользоваться. В глазах Анны вспыхивает удивление, будто он сказал что-то не то, она прячет взгляд, пытаясь скрыть свою реакцию, но Назар все равно замечает ее. — Все в порядке, госпожа Змейкина? — Да, конечно, — подтверждает она, несколько смутившись, — Не подумайте ничего дурного, просто мне казалось, что вы не особо ладите с детьми. Не в том плане, что вы не умеете с ними обращаться, однако у меня было такое впечатление, что глава Легиона не особо подкован в подобных вопросах. А вы… — Я что? — не дождавшись окончания фразы, усмехается Назар, — Не так безнадёжен, как вы думали? — Не столь равнодушны, как все говорили, — поправляет его Анна, а затем, будто хлебнув храброй воды, добавляет, — О вас вообще всякое толкуют, ваша персона у многих вызывает страх. Оно и ясно, все же глава Легиона так или иначе кажется кем-то крайне… Серьезным. Не то, чтобы теперь я не считаю вас таковым, но вы очень тепло относитесь к вашему сыну. Признаться честно, меня это несколько удивляет. — Вы ожидали, что я буду холоден с собственным ребенком? — Скорее не ожидала, что вы будете столь привязаны к нему. — Разве забота о детях — что-то из ряда вон выходящее? — хмурится Назар. — В мире, где война и голод толкают на страшное, заботу даже о собственных детях действительно можно считать за что-то удивительное, — вздыхает Анна, — Тем более, если речь идёт о ком-то вроде вас. — О ком-то вроде меня? — Именно. О ком-то, кто умеет воевать. Назар не сразу находится с ответом, да и Анна, наверное, все же права, чтобы возражать ей. У него и впрямь не лучшая репутация: он давно зарекомендовал себя как того, кто вылепит солдат, отправит их на смерть, похоронит, а затем вылепит новых, и так по кругу. Бесконечный цикл, в котором не меняется ничего. Поставить на ноги, кинуть в пекло, прочитать за упокой, найти следующего, с кем можно все повторить. Таков уж путь Назара, и он бы не прочь пойти по другому, но у него нет выбора. Во всяком случае не было раньше, нынче он пытается хоть что-то сделать иначе, хоть где-то свернуть на соседнюю тропу, чтобы исход не был прежним. Разумеется, у него не всегда получается, но с Ромой, он уверен, получится обязательно. Потому что Рома не про тот долг, что камнем висит на шее, не про ту обязанность, от которой не сбежать. Он, как сказал Миша, про что-то свое. Про продолжение и воплощение того, что не было доступно раньше. Про то, что из души, а не из разума. Объяснять все это Анне Назар не считает нужным, потому и беседу он не заводит вновь, лишь просит не задерживаться долго на улице, потому что грузные тучи на небе, что видны из окна, предрекают дождь. Она в очередной раз заверяет его, что все сделает, как велено, и собирается было увести Рому, как тот вдруг вцепляется руками в ногу Назара и в требовательном жесте тянет к нему ладонь. Назар, догадавшись в очередной раз, что от него хотят, вынимает из кармана штанов медальон, который носит с собой теперь всюду. Получив желаемое, Рома теряет к нему всякий интерес и, крутя в руках полученную вещицу, послушно идёт вслед за Анной и выходит из покоев. Назар же отправляется в штаб. Там его ждёт долгая возня с солдатами и новобранцами, которых Федор успел привезти из нескольких городов Верхнего Города, отчёты, личные дела, тренировки и собрания с командующими отрядами. Все это по ощущениям длится бесконечно долго, но Назар, признаться честно, рад быть в строю, потому и не жалуется вовсе, делая то, что от него требуется. Когда все же начинается дождь, он всех разгоняет по казармам и просит задержаться в своем кабинете только Данилу, понимая, что этого разговора не избежать. Оказывается прав. — Как там Миша? — без реверансов спрашивает Данила, когда они остаются одни, — Болезнь не скосила его? Он ведь жив? — Живее всех живых, — со смешком отзывается Назар, складывая руки на груди и опираясь поясницей о заваленный бумагами стол, — Я не смог увезти его в дом милосердия, но сделал так, чтобы он не доживал свои дни в одиночестве. Вместе со мной в Нижний Город отправились две целительницы из Пальмиры, их зовут Дарья и Полина. Они решили открыть там свою больницу и остановились в Морталисе. Я попросил Мишу помочь им обустроиться, а он зачем-то предложил им пожить у него. Как ни странно, они ему не отказали. — Он предложил двум незнакомым эльфийкам остановиться в его доме? — с нескрываемым скепсисом уточняет Данила, — С чего вдруг? — Не знаю, — честно отвечает Назар, — Быть может, его все же пугает его одиночество, как бы он не храбрился. Либо же он на старости лет решил поиграть в дамского угодника. Конечно, я предупредил его, чтобы он вел себя прилично, но от Миши можно ожидать всякого. Его мотивация мне до сих пор не ясна. — Вы предполагаете, что… Не договорив, Данила замолкает и взмахивает рукой в воздухе, будто пытаясь этим жестом дать понять, что он имеет в виду. Он произносит беззвучно — «Миша решил приударить за кем-то?» — и выглядит настолько удивлёнными, что Назара невольно пробивает на смех. Успокоившись, он поджимает губы, чтобы не рассмеяться вновь, и собирается было объясниться, но Данила его опережает. — Я так понимаю, вы шутили? — он вопросительно гнет бровь, не скрывая улыбки, — Потому что Миша бы вряд ли рискнул в его положении задуматься о женитьбе. Дарья и Полина ведь молоды, не так ли? — Они немного старше тебя, — предполагает вслух Назар, не зная точно, сколько сестрам Виардо лет на самом деле, — И их действительно не особо интересует замужество, иначе бы они не уехали по собственной воле в Нижний Город. Миша наверняка понимает это. Он просто хочет помочь им, потому и пригласил их к себе. К тому же Полина взяла на обучение нескольких детей, полагаю, они тоже будут жить с ней. В общем Миша точно не останется один, так что причин для беспокойств нет. — Чудно, — кивает Данила, — Я рад, что Миша не остался в одиночестве. Благодарю вас. — Было бы за что. — Можно задать один вопрос? — Задавай. — Это правда, что вы вернулись в Пальмиру с сыном? Назар вздыхает. К его удивлению, никто в штабе его об этом не спрашивал, то ли не считая нужным уточнять, в самом ли деле он приехал с Ромой, то ли не рискуя задавать подобные вопросы. Как бы там ни было, сейчас вот он звучит, и ответить, наверное, все же нужно. — Правда, — подтверждает Назар, — Это сын моей кузины, я забрал его к себе на воспитание, поскольку он остался сиротой и попал в приют. — Все говорят, что вы объявили себя его отцом. — Так и есть. Он будет жить при дворе, потому я посчитал, что мои статус и имя дадут на это основание. — Это многое объясняет, — задумчиво тянет Данила, — Спасибо, что ответили. В таком случае вопросов у меня больше нет. Могу идти? — Погоди, — останавливает его Назар, — Я ещё не услышал, как ваши дела. У вас все под контролем? — Само собой. — А конкретнее? Наградив его сложным взглядом, Данила какое-то время молчит, а затем, будто догадавшись, что уйти от ответа не выйдет, все же вновь подаёт голос. Он говорит о том, что никаких проблем не возникло, что Никита нашел себе друзей из среднего отряда и отлично прижился, что Матвей и Богдан тоже не обижены и обрели пусть узкий, но хоть какой-то круг общения. Тренировочный процесс Данила комментирует кратко — «справляемся, не жалуемся, привыкаем». О себе он молчит, потому Назар, дослушав, все же любопытствует. — А твои дела как? — Сносно, — коротко отзывается Данила, — Причин для беспокойств нет, меня все устраивает. — Это не ответ. — А что вы хотите слышать от меня? Назар теряется. В самом деле, что ещё ему нужно то? Раз Данила не жалуется, раз остальные мальчишки тоже в порядке, то и донимать его глупо. Но червь сомнения сидит внутри, напоминая о той стычке с Худяковым и о том разговоре с Мишей, потому Назар не торопится закончить беседу. — Например, как тебе самому в Легионе. Нет ничего, что бы ты хотел обсудить со мной? — Если бы я хотел что-то обсудить с вами, я бы давно сделал это, — усмехается Данила, — А что касательно моего нахождения тут, то мне нечего вам сказать. У меня нет причин для жалоб и недовольств. Непростой мальчишка, проносится в голове у Назара, замороченный. И не настоишь ведь, все равно не расколется. Знать бы ещё, о чем он молчит, но пока вроде все выглядит спокойно. Так, может, и нет смысла копаться во всем этом? Если возникнет проблема, ее наверняка будет можно решить без особых сложностей. Конечно, бить на опережение предпочтительнее, но неясно ведь ещё, куда вообще бить и бить ли вовсе. Потому, наверное, можно и отступить на время. Все же паранойю допускать не следует. — Если они все же возникнут, дай мне знать, — просит Назар напоследок. — Как скажете. Разрешите идти? — Ступай. Отдав честь, Данила все же покидает его кабинет и уходит в казарму, Назар же какое-то время смотрит на закрывшуюся за ним дверь, вздыхает и разворачивается лицом, выражающим в данную минуту все бренность бытия, к столу, заваленному бумагами. Отложить, конечно, можно, но скоро Федор уедет, и все это в любом случае свалится на голову Назара, потому ему лучше не пытаться даже избежать неизбежного. Он и не пытается вовсе: опустившись на стул, он хватается за первую стопку с личными делами новобранцев из Элларии и теряет счет времени, занимаясь привычными для себя вещами. Когда он выныривает из водоворота имён, фамилий и иных данных, за окном уже смеркается и дождь стихает, продолжаясь лишь в виде мороси. Назар так и сидит в своем кабинете, раздумывая, уехать ли обратно или все же остаться здесь на ночь, и после недолгих размышлений решает все же покинуть штаб до следующего утра. Потому он гасит свет, закрывает дверь и, взяв свою лошадь, возвращается во дворец. Там его встречает едва прибывший и насквозь промокший Андрей. — Это кошмар, — сетует он, намекая на погоду, пока стягивает с себя плащ, из которого воду хоть руками выжимай, — Если бы я знал, что будет такой дождь, я бы в жизни не согласился ехать сегодня. Надеюсь, ты не гонял своих солдат на улице? — Я не такой изверг, как тебе кажется, — усмехается Назар, — Ты хоть успел сделать, что планировал? Или жертва в виде сухой одежды была напрасна? — Шути побольше, — огрызается Андрей и добавляет куда спокойнее, — Слава Творцу, разобрались. Госпожа Вишнякова оказалась крайне сговорчивый дамой. Она, между прочим, даже решила сделать пожертвование для восстановления Нижнего Города. Сумма не такая большая, но и это сейчас будет кстати. — Недурно. — Ещё бы. Когда за дело берусь я, иначе и быть не может. Самодовольно вздернув нос, Андрей исчезает в темноте лестничного пролета, чтобы как можно скорее добраться до своих покоев и переодеться в сухую одежду, Назар его стремления понимает и тоже направляется к себе. Там он снимает с себя влажный плащ, натягивает чистую рубаху, а после заглядывает к Роме, но на месте того не застаёт. Возникает вопрос, куда делся ребенок с учётом того, что на улице его явно нет и быть не может. Отправился на прогулку по дворцу? Если да, то где его искать? Конечно, Анна подле него и она точно присмотрит за ним, и все же. Пока при дворе столько незнакомых эльфов, что ещё не успели разъехаться после свадьбы, лучше бы особо не попадаться им на глаза. От греха подальше. С этими мыслями Назар пускается на поиски и выдыхает с облегчением, когда случайно обнаруживает свою пропажу в библиотеке ещё и в сопровождении почти всего своего отряда. Во всяком случае Дарио, Роберт и Дима здесь, играют в карты за столом, голос Марии тоже слышится откуда-то из-за высоких стеллажей, как и голоса Анны и Виктории. Не хватает только Лии, но она скорее всего сейчас с Охрой, и Марка с Иданом. Где пропадают последние, неясно, однако это и не столь важно. У короля своих дел навалом, а Идан вполне вероятно мог отлучиться. — Капитан, — приветствует его Дарио, первый заметивший его появление, — Вы пришли за Ромой? — Вроде того, — подтверждает Назар, встав напротив стола, — Вы почему здесь? — Мы не очень мужественно прячемся от Евгении, — усмехается Роберт, внимательно рассматривая карты в своих руках, — В обед мы заглянули к ней, чтобы попросить отвар от головной боли, и немного оплошали. Теперь вот скрываемся, как можем. — Что успели натворить? Все трое молчат, как партизаны, продолжая непринужденно играть, и у Назара закрадывается подозрение, что небедокурили они страшно, раз уж умудрились вывести из себя обычно спокойную и невозмутимую Евгению. Дима эту мысль почти подтверждает. — Когда мы пришли к Евгении, ее ещё не было на месте, — говорит он, — Был только Костя. Мы решили дождаться ее и заодно побеседовать с мальчишкой, а он показал нам, как сушит травы. К несчастью, среди них были листья акации. — Почему к несчастью? — любопытствует Назар, пока ещё не совсем понимая, к чему все идёт, — Вы что же, украли у Евгении ее запасы? — Мы не украли, — качает головой Дарио, — Мы взяли взаймы пару листьев, потому что Роберт сказал, что они помогают унять головную боль. — Я так не говорил! — вспыхивает Роберт, отвлекаясь от игры. Дима, воспользовавшись тем, что он отвернулся, незаметно скидывает в сторону пару карт, — Я сказал, что ими целители в Яноре иногда снимают головную боль, когда иных трав нет. Это уже вы решили, что нам обязательно нужна чертова акация. — Ты сказал, что она очень эффективна, — подмечает Дима, — А мы поверили тебе, поэтому и взяли ее. Кто ж знал, что под эффективностью подразумевалось другое. — Этого я не знал, — пожимает плечами Роберт, — А если бы знал, молчал бы. Мне, знаете ли, тоже не особо нравится отхватывать от Евгении. Будто снова попал в лагерь, где она ругает меня за то, что я напился. — Что вы сделали? — прерывая их перепалку, спрашивает Назар, — Украли у Евгении листья акации? Она разозлилась на вас за это? — Они не просто украли их, они ещё и залили их кипятком и выпили отвар, — смеётся Мария, незаметно подошедшая к столу, и обращается к Назару, — Листья акации и правда используют для снятия боли, но только тогда, когда больной в бреду. Они помогают облегчить его страдания и успокоить мечущийся разум, потому что у них есть один побочный эффект — в голове могут непроизвольно возникать различные образы, которые трудно отличить от реальности. Проще говоря, тот, кто выпивает отвар, начинает видеть то, чего нет. — Вы напились отваром дурманящей голову травы? — удивляется Назар, глядя на Дарио, Диму и Роберта с долей снисхождения, — Совсем с ума сошли? — Мы не знали, что акация дурманит разум, — морщится Роберт ни то от стыда, ни то от того, что с картами ему явно не везет, — Я всего лишь сказал, что она снимает боль, но не предлагал пить ее отвар. Это Дарио предложил. — А вот не надо скидывать на меня всю вину, — ворчит Дарио, — Вы могли и отказать мне, но вы согласились сами. Пили то мы вместе! — Что вы натворили? — Назар окидывает взглядом своих притихших солдат, не получив ответа, поворачивается к той, которой явно нечего стыдиться, — Мария? — Они напились отвара, потеряли совесть и пошли в сад, — мгновенно отзывается она, — Все начиналось безобидно с турнира по стрельбе, но потом они решили, что им очень нужно устроить скачки, и отправились в конюшню. Когда я явилась туда, Дима целовал молодого коня в морду и клялся ему в любви, а Дарио и Роберт плакали над жеребёноком и называли его Ромой. Ещё приговаривали, что будут заботиться о нем, как о собственном ребенке, если вдруг с вами что-то случится. Конюх был очень… Впечатлен их признанием. — А вот последнее, виконтесса Баранова, говорить было вовсе необязательно, — спрятав лицо за веером карт, вздыхает Дарио, — И без этого было ясно, что мы немного пренебрегли мерами приличия. — Спасибо скажи, что я не рассказала, как вы носились по коридорам в западном крыле, — усмехается Мария, — И кричали уезжающему Андрею, что Гриша будет в надёжных руках в его отсутствие. — Евгении, я так понимаю, о ваших приключениях уже доложили, — едва сдерживая смех, говорит Назар, — Как она допустила это? И почему Костя не предупредил вас, что акация дурманит голову? — Потому что мы не спрашивали его об этом, — признается Дима, — Мы увидели листья акации на столе, Роберт сказал, что они помогают снять боль, и Дарио взял взаймы немного. Нам показалось хорошей идеей сделать отвар самим, чтобы не отвлекать Костю и Евгению от их дел. Кто ж знал, что выйдет все вот так? — И кто ж знал, что Евгения заметит пропажу, — подхватывает Роберт, — Она почти сразу узнала, что мы стащили у нее траву, и пошла искать нас, но мы были слишком… Активны, чтобы она смогла найти нас быстро. Когда эффект сошел на нет и Мария отвела нас во дворец, мы смекнули, что нам несдобровать, и спрятались тут. Надеюсь, Евгения не додумается прийти в библиотеку. Не выдержав, Назар накрывает лицо руками и хохочет, представляя себе описанную картину. Сколько лет его солдатам? Уж всем перевалило за двадцать, давно уже взрослые, а ведут себя, как сущие дети. Это же надо было додуматься стащить траву, напиться ее отваром и начать творить всякую ерунду. И почему этих дураков никто не остановил? Как вообще получилось, что они умудрились за весь день не схлопотать по лицу за свои выходки и даже избежать на какое-то время гнева Евгении? У Назара нет ответа, но он уже представляет себе, что будет завтра утром, когда придворные будут обсуждать произошедшее. Вот тебе и приближенные Его Величества, вот тебе и ответственные и разумные эльфы. И что с ними делать? Наругать? Будто от этого будет хоть какая-то польза, как же. Упрёки Назара давно не работают так, как раньше, да и нравоучения явно пользы не принесут. Хотя по-хорошему стоит предупредить этих беспечных господ, что их моральный облик играет немалую роль. Именно это Назар и делает, успокоившись. — Я бы на месте Евгении прибил вас на месте, долго не думая, — честно признается он, — Вы поступили глупо. Конечно, ничего страшного вы не натворили, но впредь будьте разумнее. Вы — приближенные Его Величества, боевые товарищи короля. Вам не пристало вести себя, как неразумным детям, и позволять себе нечто подобное. Тебе, Дарио, тем более. Ты управляющий Нижним Городом, будь добр соответствовать своему статусу. — И это все? — искренне удивляется Дарио, выглядывая из-под веера карт, которыми все это время скрывал лицо, — Вы даже не будете читать нам нотации о том, что солдаты должны быть серьезными и ответственными? — У тебя дочь растет, — напоминает ему Назар, — А у тебя, Дима, вот-вот родится дитя. Вы и сами знаете, что нужно быть серьезными и ответственными, так что мои наставления вам ни к чему. Но все же я прошу вас держать себя в руках, хотя бы пока вы в Пальмире. Не порочьте свой образ и не доставляйте Евгении лишних хлопот. А ещё обязательно извинитесь перед ней — вы все же заморочили ей голову своими выходками. — Теперь мне страшнее вдвойне, — заявляет вдруг Роберт, — Потому что когда вы не ругаетесь, капитан, вы обычно потом гоняете нас до седьмого пота и смотрите так, что не по себе становится. Боюсь представить, что вы сделаете теперь. — Выкинете снова нечто подобное — голову оторву, — елейным тоном отзывается Назар, — В лучших традициях Легиона. — Давайте все же вернёмся к тому моменту, где вы не ругаетесь и не даёте нам наставлений, — предлагает Дима, — Так мне нравится больше, чем когда вы грозитесь наказанием. Назар едва слышно усмехается. Да никогда он не наказывал солдат так, что они потом смотреть на него боялись. Гонял на тренировках, ругал, никогда не повышая тона голоса, в караул ставил, на ночные дежурства оставлял, но на этом все. Никаких физических методов воздействия, ни слова о насилии. Назар, каким бы не казался до стороны, не позволял себе относиться к солдатам, как к пустому месту, и не приемлил жестокости. Во всяком случае он ни разу руку не поднял ни ни кого из провинившихся, как бы не был зол, потому что не считал тогда и не считает до сих пор это чем-то допустимым. Накричать он, конечно, может, но только тогда, когда его не слышат. Это редко — к их же счастью, его солдаты все же не столь глупы и заносчивы, чтобы игнорировать его слова. Внемлют, как ни крути. — Значит, тут вы прячетесь от Евгении, — говорит Назар, прислушиваясь к звукам, исходящим из-за стеллажей. Виктория и Анна, судя по всему, все ещё бегают там с Ромой, — Почему в библиотеке? Побоялись, что она заявится в ваши покои? — На самом деле не совсем, — качает головой Дима, — Когда эффект отвара ослаб и Мария забрала нас во дворец, на улице начался дождь. Мы провели вечернюю трапезу в покоях Дарио и уже хотели пойти за Иданом, но по пути встретили госпожу Змейкину с Ромой и решили показать им библиотеку. Поиграть с вашим сыном и раскидать пару партий в карты нам показалось куда более хорошей затеей, чем идти с повинной к Евгении. — К тому же нам скоро уезжать, — подхватывает Дарио, — Потому напоследок мы решили провести время вместе. Все лучше, чем беседовать с вездесущими гостями и придворными. Виктория посчитала так же, потому я позвал её с нами. — А Идан? — уточняет Назар, — Каким чудом он не был втянут во всю эту историю? — Не знаю, — пожимает плечами Роберт, — Я заглядывал в его покои на четвёртом этаже после дневной трапезы, но его не было на месте. Слуги сказали, что он отобедал у себя и куда-то ушел. Я, кстати, с утра так и не видел его. — Я тоже, — кивает Дима, — Небось ускакал в свой Претиоз, не попрощавшись, и поминай, как звали. Что-то не даёт Назару покоя. С чего это вдруг Идан, который в былые времена в любой проделке этой кучки безбашенных юнцов принимал участие, не присоединился к ним на этот раз? Неужели и правда покинул Пальмиру, никого не предупредив? Утром то он был ещё во дворце, на молитве точно, а куда делся потом — неясно. Хотя с другой стороны, хорошо, что Идана не было с этими дураками. Он все же прикидывается, что держит траур, было бы странно, если бы он тоже учинил нечто подобное. К его же счастью, он не ввязался в эту историю и избежал гнева Евгении. Это радует. — Ясно все с вами, — заключает Назар. Ему по-странному тепло от того факта, что его солдаты вместо того, чтобы заниматься своими делами, решили пусть и очень условно, но присмотреть за его сыном, — Тогда хорошего вам вечера. И не забудьте все же извиниться перед Евгенией, пока я не рассказал ей, где вы прячетесь. — Это можно счесть за предательство, — объявляет Дарио, а затем, бросив на столы свои карты, поднимается со своего места, — Можно побеседовать с вами наедине, капитан? Есть кое-что, что я бы хотел обсудить с вами, пока вы не ушли. Мария тут же опускается на его стул, задорно предлагая сыграть в ещё одну партию (девчонка хоть и кажется миловидной, в свое время оставить в дураках могла даже Андрея, а он, между прочим, был тем еще шулером), пока она перемешивает карты, Дарио с Назаром вместе отходят к окну. Там последний вскидывает ожидающий взгляд, складывает руки на груди и вопросительно гнет бровь. — В чем дело? — При дворе все говорят о том, что Рома — ваш сын, — отвечает Дарио таким тоном, будто это какая-то новость, — И что никого, кроме вас, у него нет. Ни земных, ни духовных родителей. Только вы. — Я в курсе, — кивает Назар, — Откровенно говоря, так и есть. Я единственный родственник и вместе с тем единственный отец Ромы. — Это само собой. Но проблема как раз в том, что единственный. — К чему ты клонишь? — К тому, что обряд имянарячения не был проведен. А это значит, что у Ромы ещё есть шанс обрести духовного родителя, если вы поговорите с Влади. Назар вздыхает. Было бы все так просто. Влади после недавних заявлений точит на него зуб и ни за что теперь не согласится провести обряд имянарячения, даже если его об этом попросит Марк. Многоуважаемый Его Высокопреосвященство почти наверняка упрется, будет повторять о существовании закона и не даст своего разрешения даже под страхом смерти. Конечно, можно попробовать действовать не через него, есть и иные Старейшины, но Мамай прав — они все подчиняются Влади. И если он скажет, что никакого таинства не будет, то Рома и впрямь останется без духовного родителя. Не то, чтобы это плохо. Не то, чтобы это хорошо. В одном Назар убежден — согласия Влади ему не видать, как своих ушей, о чем он и говорит. — Ты сам видел, как себя ведёт Влади, — тихо отзывается он, — Он не верит в то, что родители Ромы были в законном браке, а потому не даст разрешения на проведение обряда. Да даже если убедить его, что Рома законнорождённый, это ничего не даст. Ему почти год, и все сроки давно уже вышли. — В Нижнем Городе была война, когда он родился, — напоминает Дарио, — Это можно счесть за уважительную причину, по которой обряд не был проведен вовремя. А что насчёт его родителей, так и этим можно пренебречь. У вас ведь есть документ, подтверждающий, что вы взяли под опеку Рому. Этого будет достаточно, чтобы доказать, что вы его законный отец. — Этот документы всего лишь гласит, что я стал его отцом, а не то, что он рождён в законном браке. — Там написаны имена его родителей и что они не были в браке? — Нет. — Тогда не вижу проблемы. Ты то не видишь, проносится в голове у Назара, а Влади только ее и заметит. Его хлебом не корми, дай напомнить про закон, и, может, с одной стороны это правильно, но вот в жизни из-за этого возникает масса неудобств. Что плохого произойдет, если Рома будет посвящен в таинство? Неужели гнев небес настигнет их из-за такой, казалось бы, ерунды, и Творец отречется от них всех? Так он уже. От Назара во всяком случае точно, или он от него, не столь важно. Значение имеет только то, что Влади не переубедить. Тем более после того, как его вынудили отступить и признать чужую правоту. Наверное, так делать было не нужно, но Назар ни о чем не жалеет. Он помог хотя бы Лие, а это уже немало. Влади бы в любом случае не согласился провести обряд имянаречения, а так хотя бы девчонка получила желаемое, и это лучше, чем ничего. Назар определенно извлёк свою выгоду, хоть и лишил Рому возможности обрести духовного родителя. Одна мишень из двух — неплохой результат. Но Дарио явно считает иначе. — Поговорите с Влади, — настаивает он, — Покажите ему документ, убедите его, что Рома рожден в законном браке. Попросите Его Величество посодействовать вам, он наверняка не откажет. Вы умеете добиваться своего, капитан, я знаю это. Так не отступайте и сейчас. — Боюсь, ты не совсем понимаешь, о чем идёт речь, — качает головой Назар, — Влади принципиален и следит за тем, чтобы ни один закон не был нарушен. Он не согласится провести обряд имянаречения, даже если об этом его попросит сам король. И уж тем более он не станет делать этого после того, как я объявил себя духовным отцом Лии. — Вы не можете знать, пока не попробуете, — не сдается Дарио, — Да, тот факт, что вы духовный отец Лии, вскрылся немного неожиданно, но это не значит, что теперь Рому нельзя посвятить в таинство. Ему нет даже года, он рождён в законном браке и имеет полное право на то, чтобы у него были духовные родители. Любой ребенок заслуживает этого. Если понадобится, я сам лично буду свидетельствовать перед Влади, что родители Ромы были женаты. Но вы обязаны хотя бы попытаться побеседовать с ним. — Тебе то это зачем? — Вы сделали немало для того, чтобы у меня были дочь, жена, свой дом и свобода моего народа. Теперь я хочу сделать хоть что-то, чтобы у вас и вашего сына было все. Андрей сказал как-то, что Назара нельзя растрогать, и, разумеется, не был прав. Потому что расторгать можно, и он сам это чувствует, отводя взгляд в сторону и унимая в груди екнувшее сердце. Настигает понимание: его отряд — это не просто разумные и исполнительные солдаты, что юнцами доверились ему и пошли за ним, даже когда он вел их в самое пекло. Они про привязанность, про верность, про безграничное, чистое и честное — «за вами хоть в ад». Они про цельность, про что-то незыблемое и неизменное. Про что-то стабильное, какой бы шторм не бушевал снаружи. Они, как выяснилось, до сих пор к Назару всем, чем могут. И он, надо признать, к ним так же. — Я поговорю с Влади, — обещает он, потому что это, оказывается, важно теперь уже не ему одному, — Если он не согласится, придумаю что-нибудь ещё. — Славно, — кивает Дарио, расплываясь в улыбке, — Тогда я буду рад получить приглашение на обряд имянаречения в самое ближайшее время. — Не торопи события. — Это на будущее. Усмехнувшись, Назар было собирается спросить, когда Дарио намерен возвращаться в Далорус, но не успевает. На него из полутьмы библиотеки набрасывается Рома, он обнимает его за ноги, вцепившись в них со всей силы, и, тяжело дыша, что-то бормочет. Нагнувшись, Назар берет его на руки, заглядывает ему в лицо, а не обнаружив на нем признаков расстройства или испуга, выдыхает с облегчением и спрашивает. — Как твои дела? Вместо ответа Рома складывает одну руку на его плечах, внимательно смотрит сначала на него, потом переводит взгляд на Дарио, снова возвращает внимание к Назару и, прерывисто вздохнув и проглотив половину звуков, кивает. — Хорошо. — Ещё бы не было, — усмехается Назар, убирая с его лба прядь взмокших от беготни волос, — У тебя тут целая толпа нянек из виконтов и господ. Признавайся, Роберт учил тебя бранным словам? — Вы в чем меня там подозреваете? — развернувшись к ним лицом на своем стуле, возмущается Роберт, услышавший эти слова, — Не учил я Рому никаким бранным словам, побойтесь Творца! Вы же мне потом уши бы за это оторвали, а они все же ещё нужны. — Господин Плаудис и правда ничему такому не учил его, — говорит Анна, неожиданно вышедшая из-за стеллажей вместе с Викторией, — Только катал на спине, пародируя лошадь. — Что за день такой? — в сердцах восклицает Роберт, бросая на стол свои карты, — Всем почему-то неожиданно понадобилось меня опозорить перед капитаном. Рассмеявшись, Назар убеждает его, что бывали случаи и похуже, и, пожелав всем доброй ночи и ещё раз напомнив извиниться перед Евгенией, покидает библиотеку вместе с Ромой и Анной. По пути до покоев она рассказывает, что сегодня у них почти что не получилось провести время на свежем воздухе из-за дождя, потому они наведались в гости к виконту Светло младшему, сходили вместе посмотреть на зимний сад, а после уже встретили Дарио, Роберта и Диму с Марией. Назар слушает ее, время от времени уточняя у Ромы, понравилось ли ему, и, когда уже почти добирается до своих покоев, замечает в коридоре Евгению, беседующую с Яной. Она его замечает тоже, потому заканчивает свой разговор и стремительно приближается к нему. Лицо ее не сулит ничего хорошего. Впрочем, как и тон. — Вечер добрый, — приветствует она его, глядя совсем уж недобро, смотрит на Рому и куда мягче добавляет, — И тебе здравствуй, малыш. — Госпожа Змейкина, отведите Рому в его покои, — просит Назар, предрекая, что этого разговора ему тоже не избежать, — Я скоро подойду к вам. Анна, в который раз проявив понимание и безропотность, забирает у него Рому и уходит. Как только она скрывается за поворотом, Евгения прокашливается, привлекая к себе внимание, складывает руки на груди и буравит его взглядом. Таким, наверное, можно даже убить, если бы смерть ведала, как добраться до Назара. — Я уже слышал о том, что они натворили, — опережая поток ее возмущений, говорит он, — И сказал им, что это было глупо. Они подойдут к тебе попросить прощения чуть позже. Может, завтра. — Дарио управляющий Нижним Городом, — напоминает Евгения, будто об этом можно забыть, — Он женат, и у него растет дочь. Роберт управляет Янорой, Дима — Родариком, и он тоже вскоре станет отцом. Как ты думаешь, их поступок можно назвать взрослым и хоть сколько-то разумным? — Нельзя, — соглашается Назар, — Но что сделано, то сделано, потому я не вижу смысла разводить шумиху и ругаться. Да, они поступили по-идиотски, но им искренне жаль, и они обязательно извинятся перед тобой за свою… Опрометчивость. — Они напились отваром листьев акации и устроили тут черт-те что! — Я знаю. — Дима целовал лошадь. А Дарио из окна кричал Андрею, что любит его, но у него паршивый характер, и будь такой же у Гриши, Гриша бы никогда не смог найти себе жену. — Мне уже сказали и про это. — Отлично. И где они? — Понятия не имею. В порыве чувств Евгения толкает его в грудь, возмущенно топает ногой и, преисполненная самыми разными эмоциями, разрывается в гневной тираде. Она ругает Дарио, Роберта и Диму и журит их за такую беспечность, повторяет, как мантру, что они мало того, что стащили у нее листья акации, так ещё и сделали это бездумно, не ведая даже, какой эффект может оказать отвар. Что это могло закончиться плохо, что они не только натворили ерунды, так ещё и рисковали отравиться, что так нельзя и что она бы потом себя не простила, если бы с ними что-то произошло. Замолкнув, она резко, со свистом выдыхает, будто силится ещё и не зарычать в довесок, и трет лицо ладонями. Назар, выждав ещё пару минут, осторожно уточняет. — Полегчало? — Да, — кивает Евгения, опуская руки, — Извини. Это не твоя вина, что они натворили столько глупостей. Я просто страшно перепугалась за них, а они даже не удосужились прийти ко мне, чтобы я их осмотрела. — Конечно, мои знания в сфере целительства крайне скудны, но они не выглядят как те, кто нуждается в осмотре, — говорит Назар, — И я понимаю, что они устроили переполох, но не волнуйся так. С ними все в порядке, невзирая на тот факт, что они целовали лошадей и сказали Андрею об его паршивом характере. Последнее было даже честно. — Творец нам всем в помощь, — отчаянно стонет Евгения, — Им повезло, что при дворе не было Влади. Если бы он увидел, что они тут творят, он бы точно решил, что они тронулись умом, и настоял отправить их в дом милосердия. А Роберта ещё бы и наказал в довесок за то, что он ведёт себя подобным образом во время траура. — Если бы Влади хоть что-то посмел им сделать, от него бы и мокрого места не осталось. — Знаем мы про твою неприязнь к нашему духовенству. Но даже твоего авторитета не хватит на то, чтобы спасти этих глупцов от моего гнева. Сейчас же говори, где они? Назар молчит. Конечно, Евгения не причинит вреда его солдатам, потому что, во-первых, они солдаты и сами навредят, кому захотят, а во-вторых, она все же не приемлет жестокости и насилия. Так уж, поругает для профилактики, тумаков надает, может, пригрозит в следующий раз чем похуже, но точно не перейдет за грань. Однако Назар все равно ничего не говорит, потому что понимает — не имеет права. Да, это мелочь, и, возможно, сказать даже будет правильно, только вот в его отряде так не принято. Сдавать своих, что бы не набедокурили, нельзя, и все тут. Он сколько помнит, так всегда было. Кто-то что-то творил, Назар шел разбираться, а они партизанили и не признавались, даже когда знали, кто виноват. Знали всегда, потому всегда все вместе и получай нагоняй, но этим он втайне тоже гордился. Какими воспитал. Какими вырастил. Вот потому и сейчас он держит язык за зубами. Потому что так правильно. Евгению это не устраивает. — Прикрывать их будешь, да? — фыркает она, — Ясно все с тобой. Вот уж точно — яблоко от яблоньки недалеко укатилось. — Они придут к тебе сами, — примирительно обещает Назар, — А если не придут, то я заставлю их. — Почему бы тебе просто не сказать, где они? — Потому что я их капитан. Такое можно счесть за предательство. Евгения закатывает глаза, выражая тем самым все свое неодобрение, но губы ее все же растягиваются в улыбке. Она сама как-то едва заметно расслабляется, не выглядит уже столь недовольной и возмущенной. Уставшей, быть может, но точно не гневной. Назар выдыхает. — Прости их, — просит он, — Они не со зла, а по дурости своей набедокурили. Впредь не повторится. — Назар, Назар, — качает головой Евгения, — Вот вроде делов натворили они, а извиняешься за них ты. Ничего не меняется. Назар согласно кивает. Ничего. Он по-прежнему несёт ответственность за своих солдат, даже если они воруют дурманящую голову траву, выпивают ее отвар, а потом бегают по саду, целуют лошадей и кричат Андрею, что у него паршивый характер. Глупость? Само собой. Но Назар даже в таком случае будет на их стороне. Безоговорочно и непреклонно. Прокрутив в голове слова Евгении, он цепляется за один момент и спрашивает. — Ты сказал, что Влади не было при дворе. Он уехал? — Днём он ездил в Пальмиру на похороны одного из Старейшин, — отвечает Евгения, — Но он уже вернулся. Я видела его четверть часа назад в тронном зале, он о чем-то говорил с Мироном. — Ясно, — вздыхает Назар. В его голове зреет идея, — У тебя больше нет вопросов ко мне? Я бы хотел уложить Рому спать, уже довольно поздно. — Вопросов нет. Но если твои солдаты ещё хоть раз… Не договорив, Евгения грозит ему кулаком, что выглядит крайне комично с учётом ее комплекции, но Назар сдерживает снисходительную усмешку и, пожелав ей доброй ночи, идёт к покоям сына. Там он незаметно наблюдает, как Анна поет Роме колыбельную, поглаживая по голове, даже не поет, а мурлычет себе под нос, баюкая и успокаивая. Он же медленно засыпает, веки его тяжелеют и постепенно опускаются, но он пока ещё не поддается сонливости и не даёт себе погрузиться в дрёму. В очередной раз оказав сопротивление усталости, он приоткрывает один глаз, вторым же щурится и, широко зевнув, тихо спрашивает. — А где? — Твой отец сейчас занят, — отвечает ему Анна, плотнее укутывая его в одеяло, — Но он обязательно придет к тебе утром. А потом, если не будет дождя, мы погуляем в саду с Филиппом. Тебе же нравится играть с ним? Рома вдруг становится беспокойным, будто новость о том, что Назар не придет сейчас, его волнует, и даже слова о том, что завтра можно будет погулять в саду и поиграть с Филиппом, его не успокаивают. Он принимается ёрзать, хватает Анну за запястье и, заглянув ее в глаза, принимает совсем уж растерянный вид. — Мне надо, — говорит он, — Мое. Надо. — Что тебе надо? — уточняет Анна, — Чтобы твой отец пришел? Малыш, он сейчас правда… — Я тут, — выйдя, наконец, из тени, сообщает Назар. Он достает из кармана медальон, врученный ему утром, и машет им в воздухе, — Он у меня. Мне отдать его или оставить себе? — Себе, — мгновенно угомонившись, отзывается Рома. Он снова зевает, укладывает свою темную голову на подушку и, прикрыв глаза, повторяет, — Себе. Назар послушно прячет медальон в кармане, глазами даёт сигнал Анне, что она может идти. Она в ответ кивает, встаёт с кровати и бесшумно исчезает за дверью, ведущей в ее покои. На какое-то время повисает тишина, пока ее не разрезает сопение быстро уснувшего Ромы. Подойдя ближе, Назар укрывает его одеялом, целует в макушку и, не издавая лишних звуков, выходит в коридор. Путь его пролегает сначала до собственных покоев, где он отыскивает и берет документ, который ему дала баронесса Гырдымова, а затем уже в тронный зал, где должен быть Влади. Там его не оказывается, потому Назар, решив сегодня же разобраться с вопросом поведения обряда имянаречения, пока не уехал главный кандидат на роль духовного отца, упрямо идёт к лестнице и останавливается, заприметив знакомую фигуру у окна. Преисполненный уверенностью, Назар расправляет плечи и стремительно приближается. Плевать, получится или нет, Дарио прав — он обязан хотя бы попытаться. Он и пытается. — Это документ, подтверждающий, что я забрал Романа из дома милосердия Летумы, — без предисловий начинает он, протягивая пергамент, — В нем, к сожалению, нет информации о том, что его родители были в законном браке, но если нужно, то я раздобуду и его тоже. Роман законнорождённый. И я не являюсь его кровным отцом, но официальным — вполне. — К чему вы это? — хмурится Влади, изучая все же глазами содержимое врученного ему пергамента, — У меня не было сомнений, что вы забрали мальчика из приюта. Я лишь сказал вам, что если он рождён не в браке, то по закону он не будет иметь права унаследовать ваше имя и ваш титул. — Он рождён в браке, — упрямится Назар, — Да, об этом не написано, но это так. К тому же он появился на свет во время войны, потому обряд имянаречения не был проведен. Его мать и отец были слишком заняты тем, что спасали свои жизни, потому не смогли посвятить сына в таинство. Они смогли спасти только его, но сами погибли. У него нет никого, кроме меня, ни по закону, ни на деле. — И что это должно значить? Назар буравит Влади тяжёлым взглядом, говоря беззвучно, все то вы поняли, Ваше Высокопреосвященство, и не торопится ничего объяснить. Ответом ему служат холодные глаза и безразличное выражение лица, выражающее одно только равнодушие. И как такой эльф смог возглавить духовенство, что по своей сути должно нести свет и милосердие, проповедуя заповеди Творца? Назару невдомёк, но он все же не задает подобных вопросов, берет себя в руки и, собравшись духом, выпаливает. — Роман рожден в законном браке, а это значит, что он имеет право быть посвященным в таинство. — Исключено, — отрезает Влади, — Даже если вы сумеете доказать, что его родители были женаты, это не отменяет того факта, что ему больше полугода. Закон запрещает поведение обряда имянаречения после шести месяцев от момента рождения ребенка. Мне жаль. — В Нижнем Городе была война, — напоминает Назар, постепенно теряя самоконтроль, — Вы хоть представляете себе, что это такое? — Разумеется. Я видел, как наша страна разрушается до основания, когда Его Величество шел к трону. — Нет, вы не понимаете, — качает головой Назар, — Вы не ведаете, о чем идёт речь. Быть может, вы и видели, на что способна война, но вы не были на ней. Я вернулся с нее дважды. И знаете, что я вам скажу? Там, где городами умирают ни в чем неповинные эльфы, закон не играет никакой роли. Там приходится выживать любой ценой, потому что смерть не спрашивает разрешения, прежде чем явиться. Потому с ней вступают в бой, и последнее, что кажется хоть сколько-то важным, это то, как бы не нарушить правила и не опорочить себя в глазах Творца. Возможно, и на вашу долю выпали испытания, но по-настоящему бороться за свою жизнь вам вряд ли приходилось хоть раз. Вы ни разу не спасали свое дитя от мятежников, прикрывая его своей грудью от стрел. Мать и отец Романа принесли свои жизни в жертву, чтобы защитить его. Да, они не успели провести обряд имянаречения, и проводить его сейчас скорее всего незаконно. Но закон не смог сделать так, чтобы он не остался сиротой, и хотя бы в качестве утешения он обязан позволить ему обрести духовного родителя. Иначе любовь Творца так и будет ограничиваться тем, что он посылает одни только страдания, ставя под сомнение свое милосердие ко всем своим детям. Уже замолкнув, Назар понимает — перегнул палку. Он не лгал, упаси Творец, и пусть немного юлил, когда говорил о родителях Ромы, все равно глаголил истину. В Нижнем Городе полно сирот, чьи отцы и матери погибли на войне, защищая своих детей до последнего. Это нелицеприятная, больная, неудобная правда, и от нее не сбежать, но Влади скорее всего все равно на нее. Для него будто не существует чужого горя, горя темных эльфов, что испокон веков только то и делают, что борятся. Влади светлый, Влади глава духовенства, и Влади наплевать на то, что там, за границей, народ не живёт, а выживает, пока он сидит в чистом дворце и твердит о законе. Потому Назару и кажется, что, наверное, зря он тут пытается донести то, что не понять тому, кто не вкусил и капли яда этих страданий. Кто не пронес за собой эту боль, это несчастье, этот ужас, после которых остались одни руины, оглядываясь на которые, хочется не бороться со смертью, а пригласить ее, как почетную гостью. Он не осознает, о чем идёт речь, думает Назар, и уже было собирается закончить этот разговор, как Влади вдруг вновь подаёт голос. — Вы правы, граф Вотяков, — вздыхает он, — Я не знаю, что такое война, так, как знаете вы и народ Нижнего Города. И мне действительно не приходилось защищать не то, что свою жизнь, а жизнь кого-то ещё, если говорить о поле боя. Такое испытание не было послано мне. Назар растерянно кивает, не зная, что ему говорить. То, что он смог донести свою мысль, ещё ничего не значит, он потому и не ликует раньше времени, но следующие слова Влади все же заставляют воспрять духом. — Если Роман в самом деле был рожден в браке, то в качестве исключения я дам разрешение на проведение обряда, — объявляет он, — Война — это весомая причина, по которой можно было отложить посвящение в таинство. — Что от меня требуется? — осторожно уточняет Назар, — Документ, подтверждающий, что его родители были женаты? — Да, — кивает Влади, — Этого будет более, чем достаточно, чтобы у меня были основания для проведения обряда. Замолкнув, он протягивает документ, подтверждающий, что Рому забрали под опеку из приюта Летумы, и смотрит теперь уже иначе. Не с пониманием и сочувствием, скорее со странной усталостью. Назар теряется. — Благодарю вас, Ваше Высокопреосвященство, — переступив через всю свою неприязнь, все же говорит он. Говорит даже искренне, потому что правда признателен за такое решение, — Для меня и моего сына это много значит. — Я всего лишь исполняю волю Творца, — пожимает плечами Влади, — Не думайте, что я даю свое согласие из-за того, что вы, граф Вотяков, глава Легиона. Для меня не имеет значения ваш статус и та сила, которой он награждает вас. Я делаю только то, что можно обосновать законом. Случай Романа исключительный, и то лишь потому что война и впрямь отняла у него возможность обрести духовного родителя. Если бы не она, я бы был вынужден вам отказать. — Я понимаю это. И тем не менее я признателен вам. Влади сухо кивает, вновь натягивает на свое лицо маску безразличия и, пожелав доброй ночи, уходит прочь. Недолго постояв на своем месте, Назар складывает пергамент за пазуху, раздумывает, что ему делать дальше, и направляется в королевские покои, потому что туда ему сегодня нужно определенно точно. И он убеждается в этом, когда, оказавшись все через то же окно внутри, слышит надсадный плач Нади. — Что с ней? — спрашивает Назар у явно утомленного Марка, ходящего из стороны в сторону с дочерью в руках, — Встала не с той ноги? — Обиделась, что вчера ее укладывали не мы, — отзывается тот, не прекращая качать Надю, — Ей всего несколько месяцев, а она уже вьет из нас верёвки. Уму непостижимо. — Я ни разу не удивлен, — усмехается Назар, — Давай ее мне. Марк, похоже, действительно устал, либо же долго уже выслушивает все эти претензии от Нади, потому отдает ее сразу, даже не пытаясь возразить. Она же, оказавшись в других руках, затихает на мгновение, распахивает заплаканные глаза, внимательно смотрит на Назара, а затем, кинув будто бы обиженный и недовольный взгляд, открывает рот и вновь принимается реветь. Назар вынужден согласиться — веревки из них вьют умело. — Женщины — сложные создания, — вздыхает он, не обращаясь к кому-то конкретному, — Все им не то и не так. — Она к тому же принцесса, — усмехается Марк, опустившись на кровать и вытянув свои длинные ноги вперёд, — Ей тем более трудно угодить. — Я бы так не сказал. Перехватив Надю так, чтобы она смотрела лицом вниз, Назар резво крутится вокруг своей оси и удовлетворенно хмыкает, когда плач стихает. Он кружится по покоям, качая дочь так, как, наверное, качать ее все же не следует, и замирает в удивлении от того, что слуха его достигает звук, напоминающий кудахтанье. Марк, наблюдая за ним со странной улыбкой, комментирует этот момент. — Она смеётся, — объясняет он, — Пока ещё не так, как обычно смеются дети, но все же смеётся. — А ты говорил, что ей трудно угодить, — усмехается Назар. Он приподнимает Надю, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, и спрашивает, — Концерт окончен? Надя брыкается, намекая на то, что сейчас снова пустится в слезы, если ее не покачают, Назар, подумав о том, что он и впрямь как-то часто поддается ей, все же вновь принимается крутиться. Обманка, как ни странно, срабатывает, Надя вскоре успокаивается и лежит смирно, устроив свою голову на сгибе локтя Назара. Он проверяет, все ли с ней хорошо, и лишь затем возвращает свое внимание к Марку. Тот первый подаёт голос. — По поводу Авдеева, — объявляет он негромко, будто боясь, что их кто-то услышит, — Дело в том, что он очень упорно просил меня отдать в его распоряжение земли в Нижнем Городе, чтобы открыть там солеварницы. Я не мог отказать ему прямо, потому мне пришлось сказать, что эти земли твои. Мне показалось, что он не рискнёт подойти к тебе, а если и да, то ты все равно сможешь отказать ему без всяких последствий. Извини, если это было внезапно, но так было нужно. Надеюсь, ты не согласился на его условия? — Не согласился, — качает головой Назар, — Но я был бы не прочь услышать нормальные объяснения. Почему ты не хочешь продать эти земли Авдееву? Он ведь готов на свои средства открыть производство в Нижнем Городе, а нам это сейчас на руку. У жителей Бена будут рабочие места, у казны — деньги с налога. Зачем все усложнять? — Затем, что Авдеев не хочет, чтобы на его производстве работали темные, — отзывается Марк с некоторым недовольством, — Ему, видите ли, принципиально, чтобы у него трудились исключительно светлые. Я бы с радостью отдал ему и за просто так земли близ Бена, если бы он открыл там производство на свои средства и обеспечил граждан работой, но он хочет по-другому. По его словам темные — народ ненадежный, и нанимать их неразумно. Он собирается брать на солеварницы только светлых, которые будут готовы отправиться в Нижний Город. — Серьезно? — удивляется Назар, — И как он себе это представляет? На мой взгляд светлые не особо горят желанием ехать сейчас в Нижний Город. Война едва закончилась, мало кто захочет отправиться туда по доброй воле. — Он намерен собирать светлых со всех земель Нижнего Города и нанимать их, — вздыхает Марк, — Кого-то он хочет увезти из Верхнего Города, пообещав им помочь с обустройством. В любом случае он не желает видеть темных на своем производстве и даже не скрывает этого. Согласись, не слишком то это и разумно — открывать предприятие в Нижнем Городе и обеспечивать рабочие места на нем для светлых. Мне проще выделить деньги из казны и самому открыть солеварницы, чем позволять Авдееву так открыто презирать мой народ. — Он что же, сам тебе сказал, что намерен нанимать только светлых? Марк не отвечает сразу, и Назар догадывается — нет, Авдеев не говорил об этом прямо. Вернее, говорил, но явно не королю, потому что такие слова были бы чреваты последствиями. Он беседовал на эту тему с кем-то ещё, и этот кто-то уже потом предоставил всю информацию Марку. Назар на мгновение замирает, поймав себя на одной мысли, и тут же озвучивает ее вслух. — Граф Машнов? — Граф Машнов, — подтверждает Марк, — Когда я узнал, что Авдеев прибудет на свадьбу, я понял, что он захочет обсудить вопрос открытия солеварниц в Нижнем Городе, и потому попросил графа Машнова побеседовать с ним. Мне нужно было знать, на что именно рассчитывает Авдеев, но я не ожидал, что он будет столь негативно настроен к народу темных. Потому мне пришлось ему отказать. Чтобы это не выглядело так, будто мне что-то известно о его позиции, я сказал ему, что земли отданы в дар тебе. Я не имел права прямо послать его к черту, это бы вызвало общественный резонанс, Авдеев на хорошем счету в знатных кругах. Ругаться с дворянством мне сейчас нельзя, но и уступить так просто я не могу. А ты можешь, потому что тебя уважают. — Ты хотел сказать боятся, — поправляет его со смешком Назар, — Это уважение ведь основано на моем образе убийцы и головореза. — Каждый видит то, что хочет видеть, — пожимает плечами Марк, — Одни считают тебя спасителем, другие — жестоким убийцей, третьи — справедливым командующим Легионом. Сколько эльфов, столько и мнений, всем не угодишь. Но что точно является истиной, это то, что против тебя нет силы. На тебя нет рычагов давления. Ты никому не подчиняешься и не обязан идти на уступки, потому твой отказ — это не дерзость, а право. — Но я подчиняюсь короне, — напоминает Назар. Он опускается на стул, перехватив пока ещё не спящую Надю так, чтобы ее голова покоилась на его плече, и продолжает, — Я исполняю твои приказы, и ты имеешь право потребовать у меня, чтобы я отдал земли Авдееву. Во всяком случае так это выглядит в глазах окружающих. — Я понял, к чему ты клонишь, — кивает Марк, — Но вот в чем загвоздка: я не имею права отнять у тебя титул и земли без веских причин. Если ты не нарушил закон и сам не отказался от статуса, то лично я, даже будучи королем, не могу забрать у тебя его и все к нему прилагающееся. Я могу попросить тебя, но ты всё равно можешь отказать мне, и никто не посмеет осудить тебя за это. Потому что дарование происходит один раз и на всю жизнь. Как только ты стал графом и получил земли, ты получил ещё и право распоряжаться ими так, как тебе заблагорассудится. И ни я, ни Парламент, ни духовенство не можем что-то тебе приказать в этом отношении. Ты защищён дворянскими привилегиями. — А ты хорошо все продумал, — подмечает Назар. Он на мгновение отвлекается от разговора, когда Надя своими крохотными пальцами скребёт по его выглядывающей из-под ворота рубахи ключице, коротко целует ее ладонь и, держа ее в своей руке, вновь возвращается к разговору, — Но тебе нужно решить, что ты будешь делать дальше. У Авдеева есть деньги, связи и эльфы, чтобы исследовать источники рассолов и открыть солеварницы в Нижнем Городе. Сейчас, когда нам важно обеспечить темных рабочими местами, это особенно нужно. Конечно, необязательно, чтобы именно Авдеев занимался этим, но, будем честны, у него немалый опыт в таких делах. Он может быть полезен, если найти на него рычаги давления. — Этим я как раз и занимаюсь, — объявляет Марк, поднимаясь с места и подходя ближе, — Я выиграл отсрочку благодаря тому, что смог выдумать причину для отказа, и теперь мне нужно выяснить, как я смогу повлиять на Авдеева. Либо же мне нужно найти кого-то из темных дворян, кто сможет открыть производство в Бене и обеспечить граждан работой. В любом случае этот вопрос будет решен в пользу Нижнего Города. Я слишком долго был оторван от народа, больше такого не повторится. — Не боишься, что если отдашь земли кому-то из темных, Авдеев обозлится и попытается тебе насолить? — Если он настолько смел, что готов идти против короля и главы Легиона в довесок, то я ему лишь поаплодирую. Слова звучат спокойно, но с долей предупреждения, потому Назар и хмыкает беззвучно, поражаясь тому, что проморгал момент, когда Марк вдруг стал королем. Не куклой на троне, не пешкой на шахматной доске, а настоящим правителем с реальной властью в своих руках. Это был какой-то резкий скачок от вынужденного принятия престола до добровольно взятой на себя ответственности. Что удивительно, он был ещё и не такой заметный. Казалось, что только вчера Марк сетовал на то, что отныне и навсегда скован обязательствами, а уже сегодня он с ними справляется. И справляется недурно — прошло совсем немного времени с тех пор, как закончилась война, а Нижний Город уже начал вставать с колен. Тяжело, не столь быстро, с потерями, но начал. Веря в то, что завтра будет лучше. Веря в то, что завтра вообще уготовано. Какую цену за это платит сам Марк, конечно, никому невдомёк. Назар лично убежден, что слишком высокую. — Надеюсь, вопрос решится без потерь, — бросает он вслух, — Если понадобится какая-то моя помощь, дай знать. Я сделаю все, что будет в моих силах. — Разберёмся, — кивает Марк. Он протягивает руки и забирает Надю к себе, та немного ершится, крутится и сопротивляется даже, но, оказавшись уложенной на груди отца так, как ей удобно, затихает и более не капризничает. Марк целует ее в светлую макушку и, улыбнувшись, спрашивает, — Ты уже слышал о том, что натворили Дарио, Роберт и Дима? — Слышал, — усмехается Назар, — Я успел отчитать их вперёд Евгении и велел им извиниться перед ней. Вроде взрослые все, а творят черт-те что. С такими приближенными и назойливых придворных не надо, чтобы возникли слухи и сплетни. Совсем головой не думают. — Не будь столь строг к ним, — миролюбиво просит Марк, — Да, конечно, так вести себя, будучи управляющими, не очень разумно, но ничего дурного они не сделали. Меня даже повеселили рассказы об их приключениях в конюшне. Жаль, что меня не было, чтобы я мог это увидеть воочию. — А где ты был? — Мы с Иданом ездили в дом милосердия в Зирнасе. Он захотел сделать небольшое пожертвование, а мне нужно было взглянуть, как идут дела в школе, открытой Охрой и Лией. Назар задумывается. Он живёт не первый год, и жизнь эта была больше похожа на выживание, нежели на спокойное существование, потому он научен опытом и знает, что у всего почти всегда есть двойное дно. В редких случаях все прозрачно и очевидно, зачастую есть какие-то скрытые смыслы и потаенные мотивы, и дело тут не в паранойе, а в том, что честность и открытость в глобальных масштабах не находят места в этом мире. Они есть между отдельно взятыми эльфами, которых связывает что-то большее, чем пребывание на одной земле или служба одному Творцу, говоря же о чем-то еще, допустим тот факт, что присутствует ложь. Если не ложь, то утаивание, если не утаивание, то недомолвки. Не бывает все, как на ладони, всегда будет что-то между строк. И вот сейчас Назар начинает считать, что что-то спрятано между слов о том, что Марк и Идан ездили вместе в дом милосердия. Конкретно этот визит в Зирнас не наталкивает ни на какие мысли, но совместная стрельба из лука, близкое нахождение рядом с друг другом на свадьбе, вечерние променады в саду и, как вишенка, на торте прогулка Марка на четвертый этаж дворца так или иначе намекают на то, что за этим всем стоит кое-что. Назар был бы идиотом, если бы дальше продолжил думать о совпадениях, но он не идиот. Он догадывается, в чем тут дело, и, признаться честно, чувствует даже некоторое облегчение. Если предметом интереса будет Идан, всем будет лучше. Потому что он надёжный и неглупый, потому что ему можно доверять, потому что Назар, черт возьми, сам воспитал его и может поклясться, что на него можно положиться. От Идана не стоит ждать предательства, плохого отношения или холода. Он достойный и, что важно, располагающий к себе кандидат. Даже если это лишь временное увлечение, завязавшееся на кураже, страсти и горячей крови, это все равно не так уж и плохо. Тот факт, что Марк может быть заинтересован, и не абы кем, а Иданом, своим другом и товарищем, Назара даже немного утешает. Не все потеряно, думается ему. Но, разумеется, он решает не говорить об этом вслух. Раз Марк не сказал сам, значит, пока ещё рано, значит, не готов и пока не уверен, либо же ждёт более подходящего момента. Торопить и подталкивать к признаниям бессмысленно, как захочет, так и скажет. С Назара не убудет, если он притворится, будто ничего не понимает. Как раз потому что понимает прекрасно все, а ещё помнит, что было вчера ночью, и вовсе не обвиняет Марка, а всего лишь хочет дать ему время самому разобраться, что вообще ему нужно. Быть может, он сам не в курсе, к чему склоняется, так и не нужно его подгонять и заставлять принимать решение уже сейчас. У него есть время, и Назар не будет тем, кто это самое время отнимет. Он будет молчать и ждать, и к любому исходу отнесётся спокойно. Даже не потому что обязан, а потому что хочет для Марка чего-то нормального и искреннего. Того, чего сам дать, увы, не может. Главное, чтобы все это не вышло за рамки допустимого законом. Конечно, Назар не один такой умный, другие тоже рано или поздно начнут придавать значение этому близкому общению между королем и его товарищем, но это не столь страшно. Страшно будет, если Марк случайно во второй раз налетит на те же грабли, что и раньше. Даже не столько страшно, сколько проблематично, а им хватает забот и без всяких интриг и сплетен. И тут хорошо было бы, чтобы кто-нибудь из доверенных лиц предупредил Марка, что стоит быть осторожнее, но так, чтобы его подобные слова не обидели и не задели. Назар мог бы сам, ему не впервой вести беседы на щекотливые темы, только вот сейчас он будто не совсем вправе. От него это может прозвучать как претензия, хоть и никаких недовольств с его стороны нет. Потому будет проще, если это будет кто-то ещё. Как минимум один кандидат имеется, и чуть позднее его нужно будет попросить закинуть удочку, чтобы они все вылезли из этой истории без потерь. — И как идут дела в школе? — любопытствует Назар, отгоняя от себя мысли, твердящие теперь ещё и о том, что несносный мальчишка, кажется, снова плетет интриги у всех на виду. — Вполне неплохо, — отвечает Марк, отходя к окну, — Охра с Лией проделали большую работу и даже смогли… Он неспешно вещает о том, что в Зирнасе отныне две школы, и одна из них предназначена для местных детей, а вторая — для тех, кто приехал из близлежащих городов. В ней как раз ребятня не только учится, но и живёт на постоянной основе за счёт того, что их родители вносят определенную небольшую сумму в год, которой хватает на содержание учеников и финансирование деятельности школы. Назар слушает его, признаться честно, в половину уха, но не потому что ему все равно, а потому что внимание его по большей части привлекает все же Надя. А именно то, как она сгибает и разгибает пальцы на одной руке и сама же завороженно следит за своими действиями. Лицо ее становится глубоко задумчивым, когда она, наконец, понимает, что большой палец может как оказаться внутри кулака, так и снаружи. Назару даже чудится, что в ее глазах вспыхивает подобие удивлённого осознания, но не успевает прийти к выводу, так ли это, ведь его окликает Марк. — Ты в порядке? — уточняет он, вновь встав напротив, — Мне показалось, что ты чем-то встревожен. — Я в порядке, — заверяет его Назар, а затем, вспомнив о разговоре с Влади, сообщает, — У меня есть новость. — Какая? — Влади дал мне разрешение на проведение обряда для Ромы. — Правда? — удивляется Марк, вскинув брови, — Так это же отлично. Как ты смог уговорить его после того, как объявил себя духовным отцом Лии? — Я надавил на жалость, — признается Назар, поморщившись, — Вернее, я сказал ему, что родители Ромы отдали свои жизни на войне, чтобы спасти сына, и не смогли провести для него обряд, потому провести его сейчас не будет так уж незаконно. Влади согласился только при условии, если я представлю ему документ, подтверждающий, что Рома рожден в браке. Моих слов ему не хватило, но это было ожидаемо. Теперь мне нужно придумать, как быть дальше. — Документ, говоришь, — вздыхает Марк, достав из кармана штанов носовой платок. Он утирает им слюнявый рот Нади, на что она тоненько пищит, и, нежно ткнув ее пальцем в нос, вновь обращается к Назару, — Побеседуй с Дарио. У него наверняка есть в запасе Старейшины, которые смогут выполнить твою просьбу. Не все они принципиальны, как Влади, кто-то наверняка согласится помочь. Возможно, не безвозмездно, но все лучше, чем оставлять Рому без духовного отца. Если есть шанс, им обязательно нужно воспользоваться, пока Влади не передумал. Осеняет Назара внезапно. Пелагея. Пелагея согласится ему помочь. Потому что она намекала на то, что главе Легиона надо быть подле принцессы, она говорила о том, что народу нужны утешение и уверенность, она просила дать стабильности, и она наверняка поймет его, если он обратится к ней за помощью. Да, подделка документов и обман — не совсем то, что в теории могут себе позволить Старейшины, но Пелагея на первый взгляд не столь принципиальна. Она не Влади, что упрется в букву закона и даже слушать не станет. Если ей сказать, в чем дело, она не откажет и выручит, ведь ничего плохого Назар творить не собирается. Он всего лишь хочет, черт возьми, духовного отца для своего сына, а это не то, за что его стоит порицать. Хвалить не стоит тоже, но он и не ждёт одобрения. Ему нужно не больше, не меньше — кусок пергамента, благодаря которому Рома будет посвящен в таинство и признан законным по всем фронтам. Мелочь, казалось бы, но имеющая немалое значение в их реалиях. Наверное, эти мысли как-то отражаются на лице Назара, потому что Марк окидывает его пристальным взглядом и спрашивает, о чем он думает. — У тебя есть идея, не так ли? — Вроде того, — уклончиво отвечает Назар. Поторговавшись с самим собой пару мгновений, он все же признается, — В Интеритусе живёт одна Старейшина, которая, возможно, согласится помочь мне. Я пока не уверен в этом, но определенно попытаюсь. — В Интеритусе? — переспрашивает Марк вполголоса, заметив, что Надя начала засыпать. Он было хочет перехватить ее по-другому, чтобы затем уложить в люльку и не разбудить при этом, но Назар неожиданно даже для самого себя без слов забирает ее, чувствуя почему-то острое желание пока ещё не укладывать ее. Марк не сопротивляется и отдает Надю без возражений и, когда она удобно располагается в руках отца, говорит, — Ты случаем говоришь не о Пелагее Хановой? — Я не знаю её фамилии, но, возможно, о ней. Насколько мне известно, она единственная Старейшина Интеритуса и всю свою жизнь прожила там. — О, — с долей удивления произносит Марк. Взгляд его теплеет, будто упоминание Пелагеи ему по какой-то причине приятно, — Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь. Мы знакомы с этой Старейшиной с давних пор. Она действительно добросердечная, хоть и никогда не поступается принципами и правилами. Думаю, она не откажет тебе в помощи, если ты честно скажешь ей, в чем дело. Пелагея мудрая женщина, она поймет тебя. Она всех всегда понимала. — Мне она тоже показалась рассудительной, — кивает Назар, а затем, поддавшись порыву, любопытствует, — Ты тепло к ней относишься, не так ли? — Скорее да, чем нет, — подтверждает Марк с мягкой улыбкой, — Я рос у нее на глазах, и в какой-то момент она узнала, что я королевский бастард, но не сдала меня властям. Она всегда была добра ко мне, даже когда я был грубым и несносным мальчишкой. Бывало, что я ссорился с Мироном и сбегал от него, и мне не всегда было, куда идти, потому Пелагея разрешала остаться у нее. Она слушала меня, даже когда я нес полную чушь, и не порицала за такое глупое поведение. Не знаю, как описать это, но иногда у меня складывалось впечатление, что она единственная, кто может если не понять меня, то хотя бы услышать. Пелагея не сделала чего-то невероятного, но она была рядом со мной тогда, когда я действительно нуждался в этом. Наверное, не будь ее, моя жизнь в Интеритусе была бы совсем паршивой. С ее умением принимать и утешать было легче. — Я рад, что ее присутствие хоть сколько-то облегчило твою ношу тогда, — искренне говорит Назар, — Думаю, именно такими и должны быть Старейшины. Умеющими понимать и слушать, а не только напоминать о законе. — Ты прав, — вздыхает Марк, — Было бы славно, если бы наше духовенство равнялось на таких, как Пелагея. Значит, она жива? Я боялся, что она погибла на войне или от какой-нибудь болезни, все же она немолода. Ты видел её? Назар кивает и коротко говорит о том, что встретил Пелагею ещё во время первого визита в Нижний Город, не упоминая детали их разговора и иные моменты. Он лишь озвучивает, что она предложила остановиться в ее доме, вкратце пересказывает беседу на тему того, что народ нуждается в покое (про Надю и политические ходы даже не заикается, опасаясь задеть этим Марка), и завершает свой монолог тем, что Пелагея действительно создаёт впечатление очень мудрой и справедливой женщины. Марк внимательно слушает, все больше показывая всем своим видом, насколько теплым осталось его отношение к ней, и под конец на лице его вновь расцветает улыбка. — Я рад, что с ней все хорошо и она по-прежнему остаётся с жителями Интеритуса в столь беспокойные времена, — заявляет он, — Думаю, ты действительно можешь обратиться к ней. Если хочешь, я попрошу ее сам, уж мне то она не откажет точно. И даже не потому что я король. — Не стоит, — качает головой Назар, осторожно поднимаясь на ноги, — Я благодарен тебе за содействие, но на этот раз справлюсь сам. Будет лучше, если я сам поговорю с ней. Все же это я нуждаюсь в помощи, будет разумно, если я попрошу о ней прямо. Договорив, он подходит к люльке и кладет в нее спящую Надю. Она не ворочается даже, как ложится, так и затихает окончательно, даже когда Назар немного тревожит ее тем, что укрывает одеялом. Он задерживается ненадолго, наблюдая за тем, как дочь дышит через приоткрытый рот, и не может объяснить себе, что именно чувствует, но чувствует будто бы даже много. Будучи всю жизнь скупым на эмоции, Назар с трудом определяет их сейчас, однако душащую нежность отрицать не может, ведь она по ощущениям будто бы плещется в груди волнами, способными накрыть с головой. Крохотная, абсолютно беззащитная, но уже такая капризная и своенравная Надя вызывает желание оберегать ее любой ценой, даже ценой собственной жизни. Назар на мгновение ловит себя на мысли, что без раздумий бы пожертвовал даже всем миром ради нее одной, и не пугается этому. Он, в конце концов, хоть и не самый лучший, но все же отец, земной и духовный. И хранить своих детей он будет как зеницу ока, объявляя войну всему сущему, если потребуется, и выигрывая в вечной гонке со смертью так долго, как понадобится. Для него нет невозможного, если дело будет касаться Нади, Ромы или Гриши. Если дело будет касаться их безопасности и благополучия. — Как там Рома? — тихо спрашивает Марк, неожиданно обняв со спины, — С ним все хорошо? Он свыкся с новым местом? — Он в порядке, — отзывается Назар, — Сегодня у него была целая толпа из нянек в лице Роберта, Дарио и Димы с Машей, так что скучать ему не приходится. — Удобно ты устроился, — смеётся Марк, — Воспитал солдат, чтобы они приглядывали за твоим сыном. Хорошее вложение сил и навыков. — Я тоже своего рода стратег. Его голову вновь начинает терзать мысль об Идане, но он упорно гонит ее и повторяет про себя созданные им самим постулаты. Не подгонять. Не торопить. Не давить. Давать право выбора. Давать время на принятие решения. Давать шанс определиться. Марк заслужил сам, без воздействий извне понять, чего он хочет и с кем, так и нечего заваливать его вопросами и требованиями дать ответ. По большому счету Назару он и не нужен сейчас, потому что на данный момент нет острой необходимости в чем-то конкретном. Он сам не теряет ничего, потому что ни на что и не претендовал никогда. Он был союзником и тем, кому Марк доверился, он им и останется в дальнейшем, даже если благосклонность будет проявлена по отношению к Идану. Потому что Назар не рассчитывал и не рассчитывает на что-либо. Он оказывал, если так можно сказать, услугу и давал стабильность. Если ему скажут прекратить, он абсолютно спокойно примет это и даже не подумает возражать. Он хочет для Марка чего-то чистого и правильного. Пусть с запозданием и не лучшим началом, однако хочет и готов будет сделать все для этого. Но только тогда, когда ему об этом скажут. Ведь молчание возникло не на пустом месте, значит, так зачем-то нужно. Кому именно, одному Творцу известно, и все же нужно. Назар умеет считаться с чужими потребностями и желаниями, когда они не влекут за собой опасности. Опасности сейчас он не видит. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, повернувшись все же к Марку лицом и сложив руки на его пояснице, — Ты отдохнул днём хоть немного? — Не буду врать, я весь день потратил на визит в Зирнас, — вздыхает Марк, заглянув ему в глаза, — Но завтрашний день обещает быть спокойным, так что я успею отдохнуть. Да и пока Надю есть кому укладывать вместо меня, мне определенно будет чуть легче. — Подумай о том, чтобы переселить ее в отдельные покои и оставлять на ночь с няней и кормилицей, — просит Назар и, предупреждая закономерный отказ, добавляет, — Не сейчас. Через пару месяцев или позже, когда она станет немного старше. Ты же сам понимаешь, что это нужно будет сделать. Чем раньше ты свыкнешься с этой мыслью, тем проще тебе будет в дальнейшем воплотить ее в реальность. — Год, — упрямится Марк, — Когда ей будет хотя бы год, я переселю ее в смежные покои. — Здесь нет смежных покоев. — Значит, перееду в другие. Назар вздыхает. Наверное, он поторопился с этой просьбой. Ясно же, как день, что Марк пока ещё не готов отпускать Надю, пока ещё волнуется за ее судьбу и боится оставлять без своего присмотра хотя бы по ночам. На то, чтобы он понял, что бояться нечего, нужно время, и его ему надо предоставить. Перестройка в голове не произойдет так скоро, тем более с таким жизненным опытом, так и нечего настаивать. Назар обещает себе, что в дальнейшем, когда понадобится, убедит в правильности решения выделить Наде отдельные покои, и пока откладывает идею поднимать эту ему вновь. — Хорошо, — соглашается он, — Делай, как считаешь нужным. Вместо ответа или очередного вопроса Марк его целует, осторожно и робко, будто это не он прошлой ночью чуть не перебудил весь дворец. Назару вновь начинает чудится, что вот эти состояния нерешительности с мягкостью и лёгкого безумия с толикой требовательности переключаются вполне осознанно, но он старается не думать, что и это тоже игра. Накрывая губами губы Марка, он старается не думать про Идана, про выбор, про стабильность в нестабильной обстановке, про интриги, заботы и двойные смыслы. Назар старается вообще ни о чем не думать и просто позволяет этому быть сейчас, прекрасно зная, что когда-то все будет иначе. И он не испытывает сожаления вовсе, потому что если прекращение этой связи в дальнейшем сделает жизнь Марка проще и понятнее, он примет это решение без всяких сомнений. Не потому что должен. А потому что так будет правильно.

***

Следующую неделю Назар может описать одним словом: суматоха. Он в целом привык к бешеному ритму жизни, потому что с тех пор, как они взяли Верхний Город, не помнит ни дня, который прошел бы спокойно, но сейчас события развиваются как-то совсем уж стремительно и сменяют друг друга с дикой скоростью. В первую очередь из Пальмиры постепенно удаляются все гости, прибывшие на свадьбу, затем Федор, получив поручение доехать до Интеритуса и передать письмо Пелагее, а также объяснения, зачем это нужно, вместе с Викторией и Дарио, награждённым титулом графа, уезжает в Нижний Город. Сразу после них столицу покидают Роберт, ставший по воле Его Величества виконтом, и чета Банановых, последним коней седлает почему-то ещё и Идан, выразивший желание вернуться к работе в мастерской. Дворец медленно пустеет, и лишь через несколько дней обстановка в нем становится прежней: почти спокойной, но временами все такой же суетной. Назар суетой этой не заражается. Он провожает своих бывших солдат, провожает Федора, предварительно рассказав ему, что было сделано, а что сделать только нужно, и возвращается к своим обязанностям в Легионе. Перед ним встаёт задача даже не столько проводить подготовку новобранцев (это он со спокойной душой сваливает на плечи Худякова и других бывалых командиров, вернувшихся с войны), сколько собирать сирот с земель Верхнего Города и пристраивать их там, где это возможно. А возможно оказывается много где, о чем ему в один из дней во время заседания Парламента сообщает Мирон. — Мы подготовили казармы и полигоны в ещё девяти городах, — объявляет он, протягивая лист пергамента, — Каждый из них может принять около пятиста новобранцев. Из Верхнего Города или из Нижнего, решать вам с Федором, в дела армии мы не вмешиваемся. Лишь обеспечиваем вас всем необходимым по мере возможностей. — Недурно, — комментирует услышанное и увиденное Назар. Пробежавшись глазами по написанному, он приходит к выводу, что подразделения будут открыты в разных уголках страны, и это наблюдение вызывает у него удовлетворение. Чем больше будет точек локализации армии, тем лучше, — Кто выбирал города? — Федор, — отвечает вместо Мирона Марк, — Я попросил его подобрать те города, в которых он считает нужным открыть подразделения Легиона, и в тех, в которых это было возможно сделать, я приказал подготовить казармы и полигоны. Вас все устраивает, капитан? — Более чем, — кивает Назар, даже не удивляясь такому объяснению. Федор дружит с головой, Федор имеет немалый опыт, и Федор знает свое дело, потому и выбор он тоже совершил правильный, благослови его Творец, — С вашего позволения я займусь этим вопросом с завтрашнего дня. Сегодня мне нужно отобрать командующих и старших солдат для организации тренировочного процесса в подразделениях, которые предстоит открыть в дальнейшем. — Делайте, как считаете нужным, — говорит Марк, а затем, окинув взглядом остальных присутствующих, объявляет, — Мне докладывали, что некий маркиз Озеров просил аудиенции. Это так? — Да, Ваше Величество, — подтверждает Мамай, — У него сложилась довольно непростая ситуация. Ему в наследство от деда по материнской линии досталась мебельная фабрика, дела на которой шли из рук вон плохо. Маркиз Степан Озеров, невзирая на свой юный возраст, сумел наладить производство, как объявился якобы племянник его покойного деда и выдвинул требование отдать ему половину от наследуемых средств. Суды длятся уже два месяца, но ни к какому итогу они не привели. Виконт Гордей Глушко, тот самый племянник, предоставил документы, подтверждающие родство с ныне покойным дедом маркиза Озерова, но суд поставил под сомнение их подлинность, поскольку никто из семьи Озеровых никогда не слышал о том, что виконт Глушко является их родственником. Ситуация накаляется с каждым днём, не так давно на маркиза Озерова было совершено нападение, и он опасается, что кто-то попытается навредить ему или его матери. Он обращался в суд неоднократно, но там ему не смогли помочь, потому он просит вас об аудиенции. Я могу пригласит его ко двору? — Очень странно, что суд не в состоянии разобраться в ситуации, — хмурится Марк, — Будьте так добры, пригласите маркиза Озерова во дворец. И виконта Глушко тоже, но позднее. Стоит выслушать обе стороны, прежде чем принимать решение. — Будет сделано, — кивает Мамай, а затем, сверившись с лежащими перед ним бумагами, добавляет, — Об аудиенции просил ещё граф Артем Кулыгин. Его сестра и ее муж погибли во время войны, их пятилетняя дочь, графиня Инна Вознесенская, осталась сиротой, и ее под свое крыло почему-то забрала мачеха графа Вознесенского. По закону, насколько мне известно, она не имеет права воспитывать девочку, граф Кулыгин вот уже несколько месяцев пытается забрать племянницу под свою опеку или хотя бы добиться встреч с ней, но ему не позволяют даже увидеть ее. По его словам местный суд разводит руками и отказывается решать вопрос, он в свою очередь подозревает, что с Инной плохо обращаются, а ему ее не отдают, поскольку она единственная наследница покойного графа Вознесенского. В его распоряжении были виноградники на востоке страны и две винодельни. Сейчас всем этим заправляет его мачеха, поскольку иных родственников в живых нет, а его дочь ещё слишком мала, чтобы вступить в наследство. — Граф Кулыгин претендует на установление опеки над племянницей или на производство ее отца? — уточняет Андрей, — В целом, конечно, это не столь важно, но мне интересен его мотив. — Он готов отписать виноградники и винодельню на имя мачехи графа Вознесенского, лишь бы ему отдали племянницу, — Мамай вчитывается в написанное на пергаменте и добавляет, — Ему нужна только девочка, поскольку она является единственным выжившим членом его семьи. На производство и иные средства он не претендует, у него в распоряжении восемь торговых точек по всей стране. — Чем торгует? — любопытствует Охра. — Специями. Причем довольно успешно, он сколотил на них немалое состояние и точно не нуждается в деньгах. — Если мачеха графа Вознесенского действительно удерживает девочку подле себя только ради наследства и плохо с ней обращается, то она понесет за это наказание, даже невзирая на свой почтенный возраст, — сухо объявляет Марк, — Графа Кулыгина тоже пригласите в Пальмиру. Откуда он родом? — Из Акутуса, — отвечает Мамай, затем вдруг хмурится и говорит, — Не понимаю, почему суд не смог разобраться в ситуации и настолько ее запустил, что графу Кулыгину пришлось обращаться к вам, Ваше Величество. Подобные вопросы должны решаться местным самоуправлением, а не Парламентом и вами. — Потому что судей этих давно пора пустить на мыло, — фыркает Андрей, потирая большой палец об остальные четыре, — У них все решается через одно. Я не удивлюсь, если выяснится, что мачеха Вознесенского заплатила, кому надо, лишь бы Кулыгин не смог забрать племянницу. — Нам только взяток не хватало сейчас, — вздыхает Марк. Он раздумывает над чем-то пару секунд, а затем обращается к Андрею, — С графом Кулыгиным я побеседую сам, а ты будь так добр, наведайся в суд Акутуса в самое ближайшее время. Если выяснишь, что мачеха графа Вознесенского действительно заплатила судье, чтобы оставить Инну у себя, отправь обоих под стражу. Девочку, полагаю, будет правильнее отдать на воспитание дяде. Он женат? — Нет, Ваше Величество, — качает головой Мамай, — Граф Кулыгин холост. — Это будет немного странно, если холостой, молодой эльф возьмёт под опеку ребенка, ещё и девочку, — вступает в обсуждение Мирон, потирая подбородок, — Я понимаю, что он ее дядя, и тем не менее. Будь он женат, было бы несколько проще. — Не проблема, поженим, — отмахивается Андрей, — Он молодой, богатый, знатный эльф. Найти ему достойную партию дело пяти минут, если уж это так важно. — А его мнение учитывается? — усмехается Охра, — Или факт принадлежности к дворянству лишает права выбора? — А вот вам лучше ничего не говорить, — осаждает его Мирон с лукавой улыбкой, — Вы, друг мой сердечный, тоже дворянин и женились на дворянке, но что-то я не вижу, чтобы вас что-то не устраивало. — Так я то по личному желанию женился, а не по приказу под венец пошел. Этот разные вещи. — Так мы и графа Кулыгина по личному желанию поженим, — ухмыляется Андрей, — Кто там ещё просил об аудиенции? Маркиз Озеров? Вот и отличная пара получается. Богатые, знатные, молодые. Обет наложим, девочку под опеку отдадим им, и пускай себе живут счастливо. — Будет неловко, если выяснится, что никто из них не может принести дитя на свет, — с видимым трудом сдерживая улыбку, говорит Охра, — Мы их под венец, а они даже ребенка завести не смогут… Серьезное и важное заседание Парламента превращается в какой-то балаган, и Назар устало прикрывает глаза, ожидая, пока предположения, кому втюхать несчастного графа Кулыгина, а кому отдать не менее несчастного маркиза Озерова, закончатся. Марк, сидящий по боку, не спешит успокоить собравшихся, позволяя им отпускать шутки, и тоже молчит. Но молчит не с напряжённым предупреждением, скорее с безмолвным разрешением обсудить всякую ерунду. Наверное, он понимает, что количество забот, свалившееся на их плечи, легко свалит и их тоже с ног, потому и позволяет брать подобные передышки, во время которых не поднимаются срочные вопросы, а превалирует различная болтовня. Какими бы ответственными и разумными не были члены Парламента, им тоже иногда нужны перерывы, во время которых они могут почесать языками без вреда для окружающих. Назару, конечно, все эти глупости слушать не сдалось, но ему ничего не стоит немного потерпеть. Терпение себя оправдывает — через пару минут шутки стихают, и они возвращаются к делам. Ещё через четверть часа заседание подходит к концу, и Назар, пожелав всем доброго дня, идёт в сад. Первое, что он видит, когда оказывается в саду, это то, как Рома и Филипп носятся вокруг беседок, вереща на всю округу, в то время как виконт Светло и Анна приглядывают за ними со стороны и о чем-то беседуют. Графа Машнова рядом с ними не наблюдается. — У вас все в порядке? — уточняет Назар у Анны, поздоровавшись с ней и ее собеседником, и кидает беглый взгляд на смеющегося над чем-то Рому, — Вы успели сходить на трапезу? — Да, все чудесно, — заверяет его Анна, а затем, оглянувшись по сторонам, просит, — Я могу поговорить с вами наедине? Кивнув виконту Светло, Назар отходит к одной из беседок, откуда следить за Ромой и Филиппом проще всего, смотрит на вставшую напротив Анну и выгибает бровь в вопросе. Она не теряется. — Я бы хотела отлучиться завтра, если вы не будете против, — заявляет она, — И если за Ромой будет кому приглядеть. — Отлучиться, говорите, — вздыхает Назар. Сейчас, конечно, это крайне не вовремя, ведь завтра ему нужно начать разбираться с распределением командующих по тем городам, где были подготовлены казармы, соответственно, за Ромой присмотреть сам он не сможет, а доверить это кому-то ещё он не рискнёт. Но и держать Анну, если ей нужно отъехать, он не посмеет. Дилемма, — Вы хотите покинуть дворец на весь день или вернётесь к обеду? — Думаю, что меня не будет до вечера, — отзывается Анна и, приняв нечитаемое выражение лица, объясняет, — Завтра будет год, как я похоронила мужа и сына. Я бы хотела проведать их могилы и помолиться за их упокой. — Да, конечно, — поспешно кивает Назар. Каким бы бесчувственным ублюдком он не был, он умеет с уважением относиться к чужому горю, потому относиться к нему так и сейчас, — Я соболезную вашей утрате. Надеюсь, их души обрели вечный покой от земных страданий. — Благодарю вас, граф Вотяков. Ничего больше не сказав, Анна уходит к Роме, Назар же стоит какое-то время на своем месте, ловит на себя внимательный взгляд виконта Светло и, бросив в ответ не менее пристальный, идёт обратно во дворец, чтобы найти того, кто сможет завтра присмотреть за Ромой. Ему почему-то кажется, что это не должно стать проблемой, но по какому-то стечению обстоятельств становится. — Извини, Назар, но завтра меня не будет в Пальмире, — виновато пожимает плечами Евгения, когда он приходит к ней с просьбой, — Я уезжаю на встречу с господином Рогозиным. Это северный целитель, мы договорились побеседовать с ним ещё месяц назад. Он прибудет в Родарик всего на несколько дней, потому мне нужно успеть увидеться с ним. Так бы я с радостью посидела с Ромой, но завтра я и правда не смогу. — Ничего страшного, — успокаивает ее Назар, — Я попрошу кого-нибудь ещё. И дам распоряжение солдатам сопроводить тебя завтра. — Это необязательно, я отлично справлюсь сама. — Я не спрашиваю. Вздохнув, Евгения все же не лезет в спор и молча принимает решение Назара. Он же идёт к покоям Лии, надеясь, что хоть она не едет ни на какую встречу, и попадает впросак, когда она говорит, что и ее не будет завтра при дворе. — Многие знатные гости в честь свадьбы подарили нам с Ваней немалые деньги, и мы приняли решение распорядиться ими по благо страны, — говорит она, выводя что-то мелким почерком на пергаменте, — Часть средств мы уже передали Его Величеству, чтобы он отправил их в Нижний Город, на другую часть мы решили реконструировать железные рудники в Маллеаторе. Завтра меня ждут там, поскольку Ваня отправится в Витрум на открытие стекольного завода, построенного не без нашей помощи. Извините, капитан, но я не смогу побыть с Ромой. В любой другой день — с радостью. — Тебе не за что извиняться, — вздыхает Назар, — Я все понимаю, у тебя хватает своих забот. Не забудь взять с собой в путь кого-нибудь из стражи. Если нужно, я сам отберу солдат в сопровождение тебе. — Вы правда считаете, что вашему солдату нужен кто-то в сопровождение? — мягко усмехается Лия, вскинув голову, — Я, конечно, понимаю ваши опасения, но я не столь беспомощна, как может показаться. — Даже мы с Федором берем в сопровождение солдат, — осекает ее Назар, — Это делает нас не беспомощными, а осторожными и предусмотрительными. Так что не спорь и не смей ехать одна. Узнаю — доложу Его Величеству. Лия качает головой, но все же соглашается и говорит, что решит этот вопрос, Назар желает ей хорошего дня и в растерянных чувствах покидает ее покои. Из вариантов у него остаётся всего один, и этот самый вариант, увы, отказывает, как и два предыдущих. — Я сегодня должен был быть в Шаригане, но, как видишь, не успел уехать, — сообщает Андрей, ловко переодевая Гришу в чистую рубаху, — Потому завтра мне кровь из носа нужно быть там. Могу постараться вернуться после обеда, но ничего не обещаю. Дела не ждут, сам понимаешь. — Понимаю, — соглашается Назар, — И в этом вся проблема. Я не могу оставить Рому с кем попало, но и откладывать заботы в штабе нельзя. — Даже на один день? — Даже на один день. — Тогда возьми Рому с собой, — пожимает плечами Андрей, — Ты ведь не собираешься уже завтра ехать и распределяться командующих по новым подразделениям. Полагаю, тебе нужно для начала в штабе отобрать тех, кто будет тренировать новобранцев, а уже потом отправлять их по городам. Вряд ли присутствие Ромы тебе помешает. Если так подумать, это даже пойдет ему на пользу. Ты ведь хочешь, чтобы он однажды возглавил Легион. Вот пускай и ознакомится с обстановкой уже сейчас. — Я не повезу Рому в штаб, — морщится Назар, — Ребенку среди кучи солдат не место. — Ты так говоришь, будто эти твои солдаты сами такие уж взрослые. Возразить оказывается нечем. В самом деле далеко не все солдаты и новобранцы такие уж зрелые эльфы, среди них немало юнцов и совсем ещё мальчишек, которые маловероятно причинят вред Роме. Да и кто вообще осмелится что-то сделать ему в присутствии Назара? С другой стороны, он сам может не углядеть за сыном, потому что в Легионе, как правило, занят делами и едва ли успевает поесть, не говоря уже о том, чтобы уделить время чему-то кроме прямых задач. Но помимо него там ведь есть мальчишки Миши, есть Данила, и вот им доверить Рому на один день можно. Они наверняка смогут присмотреть за ним, к тому же будут на виду, так что и Назар краем глаза да проследит за ними. Он думает, что, наверное, Андрей прав, и раз уж при дворе вдруг не осталось эльфов, которые смогут заменить няню, то в штабе они найдутся точно, потому и решает взять завтра Рому с собой и уезжает делать дела. О том, что это решение не такое уж дурное, ему говорит Марк, когда Назар вечером, вернувшись во дворец из штаба, встречает их с Надей в саду без Яны. — Конечно, ты можешь оставить Рому с кем-нибудь из слуг, но если тебе так важно, чтобы с ним был кто-то, кого ты знаешь, то взять его с собой — вполне неплохая затея, — заявляет он уверенно, — К тому же если ты и впрямь собираешься в будущем передать сыну управление армией, то пребывание среди солдат пойдет ему только на пользу. В рамках разумного, само собой. — Я полагал, что начну знакомить его с военным делом чуть позже, но раз все складывается подобным образом, то не буду идти против обстоятельств, — отвечает Назар, — Вряд ли случится что-то дурное, если Рома один раз покажется перед солдатами. Потом, когда он станет старше, я буду брать его с собой почаще. — Для тебя это будет ещё и неплохой возможностью проводить с ним больше времени, — подмечает Марк, — Ты ведь днями и ночами пропадаешь в штабе и почти не видишь сына. А так он будет подле тебя, даже если ты будешь занят делами. Это лучше, чем вообще ничего, не так ли? Марк говорит об этом настолько спокойно, что Назар на мгновение даже теряется. Он, признаться честно, до сих пор немного удивлен подобному отношению. Не то, чтобы он ожидал обиды, но некоторого расстройства, на фоне которого могло возникнуть недовольство — да. Он ожидал, что Марка будет задевать тот факт, что Назар забрал Рому из приюта и называет его своим сыном, в то время как Наде уделяет не слишком много времени в силу обстоятельств. Но на деле все иначе, и нет ни претензий, ни возмущений, ни упрёков. Есть почему-то поддержка и понимание, и не то, чтобы Марк никогда их не проявлял, просто… Назар не может объяснить, но ему казалось, будто все будет сложнее. Будто придется сглаживать углы, прощупывать почву, быть осторожным. А всего этого не нужно, и это немного сбивает с толку. — Я знаю, о чем ты думаешь, — внезапно заявляет Марк, перехватив Надю удобнее, — Ты ожидал, что я буду недоволен тем, что ты проводишь время с Ромой и не уделяешь его Наде. Но это не так, Назар. Я понимаю, что ты дорожишь Надей и делаешь все, что в твоих силах, лишь бы она была в безопасности. Как понимаю, что ты по-своему привязан в Роме и хочешь воспитать его, как родного сына. У меня нет к тебе никаких претензий, и мне не в чем тебя упрекнуть. Рома чудесный мальчик, и я буду только рад, если ты станешь для него хорошим отцом. В конце концов, он просто ребенок, и он не виноват в том, что Надя рождена не в законном браке. Здесь нет места моей обиде, потому что если я и должен на кого-то обижаться, то только на самого себя. Но и этого я делать не стану, потому что не считаю появление Нади на свет ошибкой. Я счастлив тому, что она есть у меня. — У нас, — машинально поправляет его Назар, даже не подумав над своими словами. Кинув на него внимательный взгляд, Марк едва заметно улыбается. Он было хочет сказать что-то еще, но Надя не даёт ему сделать этого, тоненько пищит, намекая на то, что ее покладистость имеет лимит, и брыкается. Понимая, что вот сейчас она по классике расплачется, Назар забирает ее к себе и, в который раз придя к неутешительному выводу, что из него снова умело вьют веревки, качает ее, лишь бы успокоить. Вспомнив, о чем шла беседа, он смотрит на Марка и говорит то единственное, что считает уместным сейчас. — Спасибо. Марк снова улыбается и ничего не отвечает на эту благодарность. Ночью Назар не наведывается в королевские покои, о чем предупреждает заранее, и сам идёт уложить Рому спать, а заодно рассказать, какой у них план действий на завтра. — Поедешь завтра со мной в штаб? — спрашивает он, — Я покажу тебе, как там все устроено, и познакомлю с солдатами. — Да, — кивает Рома, — Хочу. — Отлично. Только запомни — от меня ни на шаг. Ты должен слушать меня и никуда не уходить без моего ведома. Это понятно? Рома смотрит на него несколько секунд с непониманием, и тогда Назар повторно, но немного проще объясняет свои требования. — Держись рядом со мной. Договорились? Немного подумав, Рома все же кивает ещё раз, а затем, будто поддавшись порыву, садится на постели и обнимает Назара за шею. Тот впадает в секундный ступор, возвращает себе самообладание и проводит ладонью по спине Ромы, едва ощутимо прижимая его к себе. Душащая нужность вновь окольцовывает глотку так, что не продохнуть. Утром Рома ещё более активен, чем обычно, но тем не менее удивительно покладист. Он послушно съедает все, что ему принесли слуги, послушно надевает дорожный плащ, послушно идёт за Назаром в конюшню и не отстаёт от него ни на шаг. Так же послушно он садится в седло, позволяет закрепить себя специальными ремнями к нему и ждёт, пока они отправятся в путь. Назар, запрыгнув на лошадь и удостоверившись, что Рома перед ним сидит удобно (он бы на самом деле заморочился, взял бы карету, но зачем, если ехать недалеко?), довольно неторопливо покидает дворцовый сад и скачет в штаб. Там его встречает ровный строй солдат, что вышли на утреннюю тренировку. Назар, опустившись на землю, даёт им команду разойтись и принимается отцеплять ремни. Пока он возится, он то и дело косится на Рому, опасаясь, что тот мог испугаться такого количества незнакомых эльфов, но понимает, что это не так, когда видит на лице мальчишки очевидную заинтересованность, ещё неясно, чем вызванную. Уточнить кажется нужным. — Все хорошо? — спрашивает Назар, отвлекая Рому от разглядывания толпы новобранцев, отрабатывающих на поле навыки боя на мечах, — Ты не испугался? Рома пару секунд молчит, глядя во все глаза на то, как Никита повалил на землю какого-то светлого мальчишку и приставил к его горлу деревянный тренировочный меч, затем смотрит на Назара и отрицательно качает головой. — Нет, — говорит он, подумав ещё пару секунд, указывает рукой в сторону поля и добавляет, — Покажи? — Покажу, — усмехается Назар, снимая его с лошади, — Но от меня ни на шаг. Запомнил? — Да. К делам так скоро, как предполагалось, приступить не получается, потому что привезти Рому в штаб и не показать ему хоть что-то кажется кощунством. Потому Назар, предварительно отдав распоряжение одному из солдат, чтобы он наказал Даниле найти его после своей тренировки, проводит сыну короткую экскурсию. Поскольку сам он привык ходить быстро, ему приходится передвигаться в разы медленнее и следить, чтобы Рома не отставал. Но Рома в силу возраста и роста все равно отстаёт, хоть и старается поспевать, потому Назар, понимая, что так они потратят массу времени, принимает нетипичное для себя решение и сажает мальчишку к себе на плечи. Тяжести он почти не чувствует (о какой тяжести речь вообще идет, дай Творец, веса в ребенка фунтов двадцать), зато исходящий от Ромы восторг — более чем. Назару думается, что детям порой, оказывается, угодить крайне просто, но он на этой мысли не зацикливается и бодро шагает по территории штаба, демонстрируя его основные объекты и объясняя их предназначение. — Это казармы младших отрядов, — сообщает он, указывая рукой на три здания, вставших в один ряд, второй придерживает Рому за свисающую на плече ногу, — Там живут мальчишки от восьми до двенадцати лет. Чуть дальше расположены казармы средних отрядов и старших, а на противоположной стороне живут взрослые солдаты. Конюшня находится ближе к главному въезду, мы видели ее с тобой, когда шли к тренировочному полю. Ты ведь помнишь, как оно выглядит? — Да, — подтверждает Рома, а затем, потрогав Назара по затылку, чтобы привлечь его внимание, спрашивает, — Что это? — О чем ты? — уточняет тот. Он поворачивается туда, куда по его предположениями смотрит Рома, и, увидев полигон, по которому бегают мальчишки из старшего отряда, объясняет, — Это тоже тренировочное поле, но с полосой препятствий. Видишь эльфа, который ближе всех стоит к нам? Это командир одного из отрядов, его зовут Уланс Познакс. — Длинный, — даёт краткую характеристику Рома. — Высокий, — поправляет его Назар со смешком, — И очень опытный солдат. Он спас немало жизней в Нижнем Городе во время мятежей и вернулся в Пальмиру, как герой. — Герой, — задумчиво произносит Рома, будто пробуя это слово на вкус. Он какое-то время молчит, следя за тем, как на полигоне старший отряд слаженно и четко проходит полосу препятствий, а затем поворачивает голову куда-то в сторону и снова задает вопрос, — Кто это? — Рядовой Данила Мелихов, — бодро рапортует за спиной знакомый голос. Назар оборачивается на отдающего честь Данилу и кивает ему. — Вольно, — велит он и обращается к Роме, — Это новобранец из старшего отряда. Он родом из Нижнего Города и попал в Легион совсем недавно. — Грязь, — вдруг говорит Рома, — Тут. Поскольку Назар не может видеть, на что он показывает, он смотрит на Данилу и замечает на щеке у того пятно грязи, которое, вероятнее всего, осталось после утренней тренировки на поле. Данила и сам понимает, что, похоже, где-то успел запачкаться, и хлопает себя по карманам в поисках носового платка, но найти его не успевает, поскольку Рома, провозившись, достает откуда-то свой и протягивает его. — Держи. — Благодарю, — кивает Данила с улыбкой, принимая платок. Он стирает грязь с щеки, поднимает взгляд на Назара и уточняет, — Это ваш сын, верно? — Верно, — подтверждает тот, только в эту секунду осознав, что прибыл по меньшей мере полчаса назад, а к делу так и не приступил, — Это Рома, и он очень нуждается в том, чтобы за ним кто-нибудь присмотрел. Его няня отлучилась, а оставить его во дворце одного или со слугами я не смог. Было бы славно, если бы здесь кто-нибудь составил ему компанию, пока я буду отбирать командующих для новых подразделений Легиона в Верхнем Городе. Справишься? — Легко, — отзывается Данила, — Раз уж я справился с восемью безбашенными мальчишками Миши, с одним вашим справлюсь подавно. — Охотно верю, — усмехается Назар, снимая Ромы со своих плеч. Он опускает его на землю, сам присаживается на корточки и, заглянув сыну в глаза, просит, — Я отойду ненадолго. С тобой будет Данила, ни на шаг не отходи от него и слушайся его во всем. Если я понадоблюсь, он отведет тебя ко мне. Договорились? Рома внимательно слушает его, краем глаза глядя на Данилу, закусывает щеку изнутри, будто пытаясь таким образом справиться с сомнением, и все же кивает в знак согласия. — Да. — Вот и славно, — заключает Назар. Он выпрямляется, смотрит на Данилу и говорит, — Постарайтесь быть на виду и не уходите далеко. Если Рома попросит, отведи его мне, но всем капризам не потакай. Захочет спать — уложи его в моем кабинете или в казарме младших отрядов. Там вроде были свободные койки, если мне не изменяет память. — Будет сделано, — обещает Данила, а затем, наклонившись, потягивает Роме руку и спрашивает, — Хочешь посмотреть, как средний отряд стреляет из лука? Рома соглашается не сразу. Он сначала смотрит на Назара, будто уточняя, можно ли, получив приободряющий кивок, улыбается едва заметно и делает шаг к Даниле, хватаясь за его ладонь. Они вместе неспешно уходят в сторону стрельбища, о чем-то беседуя между собой, Назар провожает их взглядом и, лишь когда они скрываются из поля зрения, приступает, наконец, к делам. Девять подразделений по пятьсот мест в его понимании — это не так много, но для каждого нужно выделить по меньшей мере девять командующих, по одному на отряд. Отрядов, предположительно, тоже девять: три младших, средних и старших. Следовательно, в общей сложности нужно отобрать порядка восьмидесяти эльфов, которые смогут управлять тренировочным процессом и поддерживать порядок. И не то, чтобы это много, однако в послевоенное безрыбье сложно найти таких, что точно справятся, потому Назар и прилагает массу усилий, лишь бы солдаты, которых он отправит по всему Верхнему Городу, точно осилили поставленную перед ними задачу. Сложность заключается ещё и в том, что он, то ли к счастью, то ли к сожалению, считается с личным мнением каждого, поскольку знает: тот, кто не хочет быть капитаном, хорошим капитаном стать не сможет. Приказ то будет выполнен, но вот как именно, имеет значение, потому Назар в ходе всей этой суматохи ещё и спрашивает о желании, а не только о готовности. К его удовольствию, многие, кого он выбирает на должность командиров, опираясь на их опыт и качества, действительно горят этим, потому на мертвой точке дело не замирает, хоть и отнимает определенное время. После полудня Назар, сумев все же сформировать необходимый набор командования для пяти новых подразделений, пускается на поиски Ромы и Данилы и обнаруживает их в общей столовой одного из старших отрядов за дневной трапезой. Рома, сидя за столом в окружении новобранцев, активно жует армейскую мясную кашу и внимательно слушает, что ему говорят Данила и остальные. Заметив Назара, он по привычке демонстрирует свою почти пустую тарелку, и от его собеседников это не скрывается. Они тут же вскакивают со своих мест, чтобы отдать честь, но Назар только машет на них рукой. Война войной, а обед по расписанию. — Отставить, — коротко велит он, — Не отвлекаться от трапезы. Мальчишки усаживаются обратно, но особо не расслабляются и уже не галдят так живо, как галдели до появления Назара. Он, не желая держать их в напряжении во время их полноправного отдыха, ловит взгляд Данилы и указывает головой в сторону двери, намекая ему подойти вместе с Ромой после трапезы, а затем покидает столовую. На улице, наплевав на любые меры приличия, он опускается прямо на землю, подогнув ноги в коленях, и задирает голову вверх. Солнце на небе светит ярко, облака, словно пажи, плывут к нему, стремясь облепить со всех сторон, будто почетного гостя, но так и не настигают, потому полуденные лучи ласкают и греют все вокруг. Назар жмурится, подставляя под них лицо, и открывает глаза, когда Рома оказывается сбоку от него со своим дорожным плащом в руках. Данила, застыв рядом, сообщает, что с трапезой они закончили. — Что прикажете делать дальше? — Сончас, — отзывается Назар, поправляя загнувшийся ворот рубахи Ромы, уточняет у него, — Тебе понравился обед? — Да, — просияв, словно все то же солнце на небе, кивает Рома, — Вкусно. — А ты неприхотлив, в отличии от многих новобранцев, — смеётся Назар, поднимаясь с земли и подхватывая сына на руки, — Сейчас ты идёшь отдыхать. Отдыхать Рома не хочет, он отрицательно качает головой, брыкается и пытается выбраться на волю, но Назар не выпускает его из рук и, слегка встряхнув, привлекает к себе его внимание, заставляя замереть и слушать. — Я знаю, как ты не любишь спать днём, но нужно, — с нажимом говорит он, — Потом я покажу тебе конюшню изнутри и свой кабинет, но перед этим ты должен отдохнуть. Хотя бы немного. — Нет, — упрямится Рома, — Не буду. — А если я скажу тебе, что если ты сейчас поспишь, то вечером мы съездим к озеру? — предлагает Назар, — И я покажу тебе, как запускать «блинчики»? Взгляд Ромы проясняется, перспектива посмотреть что-то ещё ему явно нравится, потому он прекращает сопротивление и кивает несколько раз, давая понять, что принимает выдвинутые ему условия. Назар едва слышно усмехается, сажает его к себе на плечи, как и утром, и перед тем, как уйти, обращается к Даниле. — У тебя тоже час отдыха, — коротко бросает он вслух, — После присоединяйся к своему отряду на тренировке. — Так не положено ведь, — возражает Данила, — Старший отряд после обеденной трапезы идёт сразу на стрельбище. — Это приказ, — осекает его Назар, — Так что не перечь. Ты выручил меня, теперь иди отдыхать. — Мне было несложно. — Я понимаю, но тем не менее. В качестве благодарности я даю тебе час на свои дела. Данила больше не спорит, он с мягкой улыбкой отдает честь и уходит обратно в столовую. Назар же, удобнее усадив Рому на плечах, следует к главному зданию, там — сразу на второй этаж, где Федор давно ещё в одной из пустых комнат поставил кровать на случай, если ночевать придется в штабе. Сейчас она приходится кстати, потому что дневной сон по словам Виктории пропускать нельзя, а кто Назар такой, чтобы спорить с помощницей целителя? Он то вообще не в зуб ногой во все эти тонкости ухода за детьми, потому и доверяет мнению тех, кто смыслит в этом больше него, и укладывает Рому спать, предварительно забрав у него плащ и сняв с него рубаху и сапоги. — Я буду тут, — заверяет его Назар, чтобы мальчишка, проснувшись, ненароком не испугался и не растерялся, — Ложись спать. Рома широко зевает, натягивая одеяло по самые уши, какое-то время крутится, но вскоре все же успокаивается и затихает. Когда он засыпает окончательно, Назар осторожно выскальзывает за дверь, идёт до своего кабинета, откуда забирает личные дела тех, кто войдёт в состав командования новых подразделений, перо, чернила и графин с водой, и возвращается обратно. Он не особо следит за временем, поскольку никуда не торопится, потому даже не замечает, как быстро оно пролетает. От своего не самого увлекательного занятия, заключающегося в оформлении документов, он отвлекается, когда Рома садится на кровати и трёт глаза, озираясь по сторонам. — Пить, — просит он, почесывая левое плечо. Назар наливает ему воды, поит с рук, после чего надевает на него рубаху и просит посидеть спокойно ещё немного. — Я закончу, и мы сразу пойдем на улицу, — обещает он, — Потерпи немного, я постараюсь быть быстрее. К его удивлению, Рома прислушивается и даже не капризничает. Он сначала немного лежит на кровати, свесив за край одну ногу, которой болтает в воздухе. Когда ему это надоедает, он садится и ползёт к изголовью, упирающемуся в стену рядом с окном. На подоконник Рома не лезет, только кладет на него обе ладони и, встав на цыпочки, наблюдает за тем, что происходит на улице. Назар же краем глаза наблюдает за ним, пока быстро дописывает то, что нужно, а когда заканчивает, зовёт его к себе. Тот мигом спрыгивает на пол, готовый хоть босиком пойти гулять, потому приходится немного угомонить его и сказать ему о необходимости обуться. — Сапоги, — напоминает Назар, — Надень хотя бы их. Рома проворно натягивает их, настолько быстро, что позавидовал любой бы солдат после утреннего подъёма, подает руку Назару и не столько идёт за ним, сколько ведёт его поскорее наружу. Он не сильно ориентируется в бесконечных коридорах, но каким-то неведомым образом находит выход и, оказавшись на улице, избавляется от сопровождения. Правда что-то его останавливает, что-то заставляет его замереть и вернуться, схватиться снова за руку Назара и остаться послушно стоять. — Договорились, — как-то невпопад бросает он вслух и поднимает взгляд. Назар только в эту секунду понимает, в чем дело. Рома, подумать только, запомнил условия их договоренности, запомнил про «ни на шаг», и хоть забылся на пару мгновений, все же не потерял голову и выполнил то, что от него требуется. От ребенка его возраста (да и от любого ребенка в принципе) подобного обычно глупо ждать, все же дети переменчивы и непостоянны, легко переключают свое внимание и отвлекаются, но Рома почему-то поступил иначе. Он не пренебрег словами Назара, он прислушался к ним, невзирая на то, что никакого наказания ему не обещали за неповиновение. Назар вздыхает. День какой-то необычный, много новых открытий. — В конюшню? — уточняет он у Ромы. — Да, — соглашается тот и, подпрыгнув на своем месте, издает звук, похожий на ржание лошади. До вечера они ещё задерживаются в штабе. Назар, не желая откладывать, все же подбирает командование для оставшихся четырех подразделений, в то время как Рома в компании теперь уже Матвея и Богдана носится по полигону, затем ведёт сына на трапезу и, оставив напоследок кучу поручений, все же уезжает вместе с ним во дворец. Однако путь Назар прокладывает не напрямую, где-то в середине он сворачивает к дороге, которая ведет к небольшому озеру, спускается к нему и останавливает лошадь недалеко от воды. Рома, невзирая на то, что явно устал, оживляется и принимается ёрзать в седле. Выпустить его на волю приходится. Он довольный и все такой же активный бегает по берегу, в воду не лезет, поскольку ему запретили, но то и дело поглядывает на нее, будто ожидая увидеть что-то необычное. Назар следит за ним, сев чуть поодаль, и ищет плоские камни. Когда набирает штук десять, зовёт Рому к себе и, усадив его на колени, показывает своего рода фокусы. — Это называется «пускать блинчики», — объявляет он, — Отводишь руку назад, замахиваешься и… Не договорив, он бросает камень в озеро, тот отскакивает от воды трижды и лишь после этого уходит на дно. Рома издает удивленный возглас, смотрит на Назара так, будто он сделал что-то из ряда вон выходящее, и просит. — Ещё. Назар показывает снова, затем уже учит Рому тому же, объясняя, как нужно держать и кидать камень, чтобы он не утонул сразу. Ни с первого, ни со второго раза у них, разумеется, не получается, но вот с седьмой попытки Роме все же удается запустить блинчик, чему он неимоверно радуется, будто это достижение в его жизни самое главное. В качестве похвалы Назар треплет его по голове и, ещё немного посидев на берегу, говорит, что пора возвращаться. — Смеркается, — вздыхает он. Заметив на лице Ромы непонимание, поясняет, — Солнце садится, скоро дороги будет не видно. Нужно успеть доехать до дворца до того, как станет темно. — Почему? — любопытствует Рома. — Потому что в темноте очень просто заблудиться, — наиболее нейтрально отвечает Назар, решив не пугать ребенка рассказами о дорожных разбойниках, нападениях и убийствах, — И потерять дорогу. Никогда нельзя задерживаться допоздна на улице в незнакомом месте. Тем более одному. — Почему? — не сдается Рома. — Это может быть опасно. Слово «опасно» как-то странно влияет на Рому. Он тут же затихает, спешно кивает и поднимается с коленей Назара, выражая всем своим видом готовность выдвигаться в путь. Тот удивляется мысленно такой реакции, но никак ее не комментирует и, взяв Рому на руки, идёт к лошади, привязанной к дереву чуть выше берега озера. Во дворец они возвращаются ещё до темноты. Там Назар сразу укладывает измотанного количеством впечатлений и дорогой Рому спать и собирается было навестить Надю, но передумывает, поскольку встречает в коридоре Анну. Она замечает его, замирает напротив и, поправив на плече лямку дорожного мешка, кивает. — Добрый вечер, граф Вотяков. — Добрый вечер, — приветствует ее Назар, рассматривая ее с ног до головы. Выглядит она, мягко говоря, уставшей и крайне подавленной, а ещё немного бледной и очевидно опечаленной. Впрочем, понять ее можно — скорбь всегда отражается на внешнем виде, как ее не прячь и не скрывай, — Как вы себя чувствуете? Вместо ответа Анна заглядывает ему в глаза, и в них плещется настолько ядовитое море боли, что будь оно реальным, оно бы растворило в себе даже камни и железо. Назар замирает и теряется, и не потому что впервые сталкивается с чем-то подобным, а потому что оно кажется ему слишком знакомым. Он не терял семью на войне, но он терял тех, кого любил, кого считал своей семьёй, терял по собственной вине и умирал внутри ежеминутно от осознания этого горя. Анна умирает тоже, тихо и незаметно, смотря воспаленным и заплаканным взглядом так, что внутри все перекручивается. Назар всегда накладывал бесчувствие на сочувствие, но на этот раз что-то идёт не так, сожаление выигрывает у цинизма, он не молчит. — Я соболезную вашей утрате, — слова звучат беспомощно и бесполезно, но кроме них у него ничего нет, а если бы и было, вряд ли это бы помогло. От боли нет лекарства, если она заключена не в теле, — Мне жаль, что вам пришлось похоронить свою семью. — И мне, — почти беззвучно шепчет Анна, а затем вдруг просит, — Выпьете со мной? Совсем немного. Я не в силах остаться сейчас одна, но здесь мне не к кому идти, кроме Евгении, а ее нет при дворе. В любой другой раз Назар, наверное, отказал бы, но сейчас он не отказывает. Он коротко кивает и позволяет Анне увести себя в ее покои. Там он садится за стол, помогает ей открыть бутылку с вином и разлить его по бокалам. Пьют они, не чокаясь, сразу до дна и молча. Потому что говорить что-либо бесполезно и бессмысленно, груз горечи, облаченный в слова, не исчезнет и не станет легче. Он будет все так же давить на плечи, на голову, на сердце, будет все так же изматывать и лишать покоя. Может, через десять лет сила этой боли не будет столько разрушительной, но Назар лично в этом не уверен. Прошла целая жизнь с тех пор, как он отдал Творцу тех, кого любил, и он все ещё не может сказать, что ему стало лучше. Притупилось, то бесспорно, но, увы, не растворилось бесследно, как сахар в кипятке. Все осталось где-то там, где должна быть душа. Назару проще, у него ее нет. Но у Анны она имеется, вот она и не выдерживает и после третьего бокала принимается тихо плакать. — Ему было всего четыре, — дрожащим голосом говорит она, накрыв лицо руками, — Моему сыну было всего четыре года, когда эльфы Савченко убили его и моего мужа. Меня не было рядом с ними, потому что я уехала в Пальмиру по делам. Я каждый день жалею о том, что оставила их в тот день. Может, я бы смогла их спасти. Во всяком случае умереть вместе с ними было бы правильнее, чем остаться здесь без них. — Вы не виноваты в том, что эльфы Савченко забрали жизнь вашей семьи, — уверяет ее Назар, — Как не виноваты в том, что остались живы. Возможно, вы думаете, что вы не имели права выжить и должны были погибнуть вместе с мужем и сыном, но это не так. Сейчас вы можете не верить мне, однако знайте, что Творец не забрал вас к себе не просто так. Вы нужны на земле. — Кому? — жалобно всхлипывает Анна, вскинув голову и посмотрев на него с чудовищной тоской. — Хотя бы моему сыну, — предполагает Назар, не имея никакого другого ответа, как не имея сил на ложь, в которой не найти утешения. Анну, впрочем, ничего и не утешает. Она все продолжает плакать, тихо и горько, и Назар не пытается ее успокоить, потому что знает — не сможет. Не существует ничего не свете, что уймет такую боль, так и зачем тратить время и бесполезные слова на глупые, пустые заверения? Пройдет время, и не станет проще, но станет немного легче, станет привычна эта пробоина в груди. Назар вот живёт с ней который год и не жалуется. Потому что единственный, кто виновен во всем, это он сам, потому он и не сетует на судьбу и не спрашивает, почему Творец был так жесток. К тому же себя он уже казнил в тот день, когда нашел Валерию с Зоей мертвых в их доме. Большего наказания для него не было и нет, а последствия… А что последствия? Назар научился смиряться с тем, что все, кого он любит, обязательно умирают. Как научился менять хоть что-то в этой дурной закономерности, лишь бы не отдавать смерти тех, кем дорожит. Анне такой навык ни к чему, но боль свою ей бы утихомирить не помешало. Может, не сейчас, лишь со временем. Главное, чтобы она не обезумела от горя, а все остальное как-нибудь приложится. Уж в этом Назар уверен. — Моя мать однажды сказала мне, что ничего не происходит зря, — вполголоса говорит он, привлекая к себе внимание уже не плачущей Анны, — Что если что-то случилось, то это зачем-то было нужно. Я не говорю, что смерть вашей семьи была необходимостью. Это страшное горе, и я могу понять, что вы чувствуете. Но раз уж вам было суждено выжить, значит, не просто так. Когда-то давно я тоже похоронил тех, кто был мне дорог, и каждый день я спрашивал себя, почему они, а не я. А потом, спустя ещё несколько лет, мне пришлось возглавить Легион и помочь Его Величеству занять трон. Я не могу ничего утверждать, но, возможно, если бы я погиб раньше, Нижний Город не был бы освобожден, и наш с вами народ так бы и страдал под гнетом деспотии. Но я не погиб, потому мы сидим здесь с вами. — Боюсь, что мое предназначение куда скромнее вашего, — вздыхает Анна, наливая в бокал ещё вина, — Я не умею воевать и не умею освобождать целые страны от гнета деспотов. Темные эльфы были благословлены тем, что вам было суждено выжить. Мое же спасение будто бы и не играет никакой роли. — Жизнь — это великий дар, и о ней нельзя говорить как о чем-то, что не играет роли, — качает головой Назар, вспомнив о словах Пелагеи, — Я сказал вам об этом не для того, чтобы вы сравнивали. А для того, чтобы вы поняли, что вы уцелели не просто так. Это не утихомирит вашу боль, но позволит вам не думать, будто вы должны были погибнуть со своей семьёй. Если бы были должны, погибли бы. — Творец никогда не ошибается, — задумчиво тянет Анна, а затем вдруг спрашивает, — Вы сказали, что потеряли тех, кем дорожили. Что помогло утешить вашу боль? Помогло ли? — Ничего. Почти правда. — Выходит, и мне ничего не поможет. — Вовсе нет, — возражает Назар, — Просто у меня дурная натура. Моя жизнь состояла и временами до сих пор состоит из того, что я отнимаю чужие жизни. Я не могу не думать о том, что мои потери — мое наказание за все содеянное, потому моя боль и не стихает. Я слишком часто пачкаю руки в крови и расплачиваюсь за это. Вы же не сделали ничего, чтобы держать ответ перед Творцом, потому когда-то вам станет легче. Во всяком случае я на это надеюсь. — А вам? — спрашивает Анна, — Вам разве не должно однажды стать легче? Разве вы не заслужили покоя? — Я сделал слишком много плохого, чтобы просить о покое. Окинув его хмельным и заплаканным взглядом, Анна стучит своим бокалом об его, выпивает до дна и, немного помолчав, вновь подаёт голос. — Возможно, вы и сделали много плохого, но вы к тому же совершили немало добра, — уверенно заявляет она, — Потому и ваша боль обязательно стихнет когда-то. Ничто не вечно на земле, и страдания души тоже когда-то закончатся. Конечно, закончатся, думается Назару. Когда он окажется перед Творцом, вот тогда и закончатся, потому что начнутся уже совсем другие, представляющие собой плату за все грехи. Но вслух он об этом не говорит, не желая тревожить своими мрачными словами Анну ещё больше. Вместо того, чтобы описывать вполне реальную перспективу, Назар осушает свой бокал до дна, ловя себя на мысли, что успел непорядочно охмелеть, раз уж пустился в откровения, и почти не удивляется, когда Анна задает ему очередной крайне личный вопрос. — Те, кого вы потеряли, — осторожно начинает она, — Они были вашей семьёй, да? — В том числе, — уклончиво отвечает Назар, — Я отдал Творцу почти всех, кого мог бы отдать. Сейчас я уже даже не смогу посчитать, скольких я схоронил. — Значит, вы все же были женаты? Назар прикрывает глаза. Под веками почему-то возникает образ Валерии, такой же, какой он видел её в последний раз живой. В груди что-то болезненно екает, сердце, наверное, кровью обливается за то, что не сберёг, но Назар игнорирует этот болезненный спазм и, решив, что ничего особо и не теряет, кивает. — У меня была невеста, — признается он, посмотрев на Анну. Зачем он так откровенничает с ней, он сам не в курсе, но в голове его рисуется аналогия со взаимным обменом. Она была честна с ним, значит, и ему не грешно быть честным с ней. В конце концов, они вместе воспитывают Рому, так что кое-что друг о друге знать имеют право, — Ее дочь я считал своей дочерью. Я не смог вовремя защитить их, потому они умерли от рук моих недоброжелателей. А я выжил. — Мне очень жаль, — глаза Анны вновь блестят, на них почему-то наворачиваются слезы, она стирает их быстро и добавляет, — Так не должно было быть. Никто не имеет права покушаться на жизнь ни в чем неповинных эльфов. Тем более детей. — Я сам виноват, что так вышло, — пожимает плечами Назар, — Я был обязан обеспечить их безопасность, но не сумел. Они умерли, потому что я был наёмником, и один из тех, чьего сына я убил, пришел за моей семьёй. Это была моя плата за грехи. — А вот и неправда, — качает головой Анна, — Я не знаю, почему вы убили сына того эльфа, но вы были лишь исполнителем приказа. Виновен был тот, кто сказал вам убить, а не вы. И ваша семья не должна была погибнуть. Это неправильно — мстить тому, кто всего лишь действовал от имени другого. — То, что я пошел на убийство, тоже нельзя назвать правильным. Я лишил жизни эльфа и заставил его отца вкусить горечь этой потери. Он ответил мне той же монетой. — Но виновны все равно не вы, а тот, кто отдал приказ, — настаивает Анна. — Быть может. Но я мог его не исполнять. — Почему же тогда исполнили? — Потому что этот эльф изнасиловал одну юную эльфийку и остался безнаказанным, а ее отец не смог с этим смириться и заплатил мне, чтобы справедливость восторжествовала, — объясняет Назар, — Как видите, она восторжествовала не совсем так, как предполагалось изначально. Анна какое-то время молчит, неотрывно глядя перед собой, затем закусывает щеку изнутри, вздыхает шумно и говорит. — Я все равно убеждена, что вы не виноваты, — не сдается она, — Вы выполняли чужой приказ, а не шли убивать по собственной воле. К тому же вы лишили жизни не самого добропорядочного гражданина и, возможно, спасли немало девушек от его порочности. — Но свою семью я не спас, — вздыхает Назар, — Как бы там ни было, это давно осталось в прошлом. Я зачем-то остался в живых, хотя должен был умереть неоднократно. И вы остались в живых. А это значит, что так нужно, и не нам перечить воле Творца. — Наверное, вы правы, — соглашается Анна. Подумав немного, она признается, — Когда граф Логвинов связался со мной и предложил мне стать няней для вашего сына, я не сразу согласилась. Мне не очень хотелось ехать ко двору, где я никого не знаю. Но потом он сказал, что мальчика зовут Рома, и я не смогла отказать. — Вашего сына звали Ромой? — догадывается Назар. — Да, — кивает Анна, — Он был таким же темным и таким же славным малышом. Смотря на вашего сына, я вспоминаю своего Рому, и мне становится немного легче от того, что я действительно могу сделать что-то хорошее. Не для своего ребенка, так хотя бы для вашего. Назар едва заметно улыбается. То, что он доносил до Анны, неся всякую чепуху о воле Творца на спасение, она восприняла так, как надо. Значит, не все потеряно. Значит, у нее ещё есть шанс оправиться и не потерять голову от горя, а научиться жить дальше. Как говорил Федор всякий раз, когда после штурма очередного города они считали количество погибших солдат и, не имея даже возможности устроить панихиду, шли дальше. «Опять надо жить». И Анне надо точно. И Назару, наверное, все же тоже. Он как-то невольно задумывается, может, действительно не был он всецело виновен в том, что Валерия и Зоя умерли, но гонит от себя эту мысль и вновь тянется к бутылке. Раз уж ночь выдалась слезной и полной откровений, пускай и хмельной будет тоже. Ничего страшного не случится. — Пусть души вашего мужа и вашего сына обретут покой, — объявляет Назар, поднимая бокал. — Аминь, — отзывается Анна. Она поддерживает Назар в этом неясно откуда взявшиеся стремлении опьянеть, потому они вместе выпивают вино и беседуют уже о каких-то глупых и не столь важных вещах. Анна, тоже выросшая в Нижнем Городе, вспоминает, каким он был раньше, и они невольно погружаются во времена и события, давно канувшие в лету. К слову приходится все: и то, как сбегали от королевских солдат, и то, как в детстве воровали яблоки у соседей, и то, как ходили на рынок с родителями. Внезапно выясняется, что и Анна однажды видела того самого кукловода, или не того же, но похожего, чему Назар удивляется и смеётся, думая о том, что все они были свидетелями одинаковых событий. Во всяком случае части из них — он тоже и яблоки воровал, и от стражи сбегал, и все это не столько совпадения, сколько те реалии, в которых они жили. Анна, конечно, младше, но и она застала времена, когда ещё Нижний Город не был свободен. А ещё был другим, не то, чтобы плохим, скорее таким, каким они его знают. Моментами очень родным. — А в лесу за Тимором стояла избушка, — говорит она, — Так вот мы в ней часто играли с братом в детстве, когда ещё его отец на рудники не забрал. И вот однажды, Творцом клянусь, я видела, как в этой самой избушке окотилась рысь. Не смейтесь, я правда видела! — В тех лесах не водятся рыси, — не внимая ее просьбе и продолжая посмеиваться, качает головой Назар, — Да и в тех краях — тоже. Не рысь это была. Лиса, быть может. — Что же я, по-вашему, лису от рыси не отличу? — возмущается Анна, — Я, может, и не самым умным ребёнком была, но и не настолько глупым, чтобы одно с другим спутать, граф Вотяков! Рысь это была. Назар морщится. Титул режет ему слух, кажется неуместным и глупым, тем более в такой обстановке. Он решает от него избавиться хотя бы здесь. — Да какой я граф, — машет рукой он, — Называйте меня Назаром. И можно на ты. — А я Анна, — улыбается она, тем самым принимая предложение не соблюдать все эти формальности, а затем добавляет, — И я видела, черт возьми, рысь, а не лису. И ты не сможешь убедить меня, что это не так! Ну не белены же я объелась, в самом-то деле. В конце концов, они приходят к выводу, что это была скорее всего не рысь, а лесная кошка, причем очень крупная лесная кошка, настолько крупная, что ее можно было спутать с рысью. Назар, конечно, про себя думает, что ерунда все это и Анна что-то путает, но спорить больше не рискует. Впрочем, она тоже не лезет в словесную баталию, взглянув на часы, она округляет глаза и всплескивает руками, выражая тем самым свое удивление. — Спать осталось без малого пару часов, — объявляет она виноватым тоном, — Прости, что задержала. Тебе отдохнуть надо было, а я тут со своей болтовней. — Ерунда, — отмахивается Назар, поднимаясь со стула, — Пару часов — это даже много. Как раз успею отдохнуть. — Вояки абсолютно не умеют заботиться о себе, — причитает Анна, вставая следом, — И здоровье не берегут вот совсем. — Что поделать — служба. В коридоре Назар оказывается почти бесшумно и сразу идёт к своим покоям. Благо, путь близкий, потому он вскоре добирается до нужной двери и замирает перед ней, почувствовав на себе чей-то взгляд. Он озирается по сторонам, думая, кого могло принести сюда в столь поздний час, но никого не видит, потому и заходит внутрь со спокойной душой. Спит он, черт возьми, крепко и беспробудно до самого утра, и снится ему почему-то мама, крутящаяся в темно-зеленом платье на тесной кухне их дома в Летуме.