Похожая

      Он, подобно Крисании, влюбился в своего тёмного мага. У неё были чёрные волосы, сухие, жёсткие, колющие пальцы, стоило их коснуться в ласковом жесте, и серые злые глаза, волком смотревшие даже в минуты, когда он старался окружить её нежностью. Всё в ней дышало обманом и опасностью, и тогда ещё он, молодой и глупый, обманывался ею, находил в её чертах одиночество и отчаянную жажду любви, верил, что спасëт её, уберёт эту тоску из глаз и сотрёт печаль с чела.       Что образумит — ведь ей незачем становиться Богом.       Тогда он сам был жрецом в одном из многих безликих храмов, об Истаре не смел и мечтать — те дни, такие далёкие, словно из чужой жизни, казались чем-то, что случилось не с ним.       Тогда Паладайн послал ему, горящему верой, видение, поручив остановить тёмного мага. И он пытался, правда пытался.       И он остановил.       Крисания, прославленная верою своей, самоуверенная, восхищённая Истаром, верившая в то, что сможет помочь тёмному магу Маджере, что спасёт, образумит, приведёт его, заблудшего, к истинному свету Паладайна, такая наивная, такая…знакомая, Король-жрец любил её и ненавидел, столь похожую на того глупца из его прошлого.       Он наблюдал за ней. Крисания приковывала его взгляд: стояла ли в толпе во время мессы, гуляла ли по городу, выходила ли одна против него, праведная в своём гневе, с горящим взглядом и сжатыми кулаками — он смотрел на неё пристально и неотрывно.       За такой открытый протест, этот вызов, она должна была понести наказание. Заточение в храме — сущий пустяк, это и наказанием назвать язык не повернётся, но Крисания…слишком заинтересовала его, так пусть радуется тому, как милосердно он распорядился. А он продолжит за ней наблюдать.       Крисания сидела в тени и хладе храмовых колонн, глубоко задумавшаяся о чём-то, не замечающая ничего вокруг — она и его шагов не услышала, погруженная в свои мысли, такая холодная и отстранённо-прекрасная. Такая уверенная в своей правоте, гордая.       Столь похожая на него.       Он пришёл к ней сам, поговорить, повлиять на неё: пусть укажет врага, пусть скажет, где прячется тёмный маг Маджере, это же так просто! Крисания слышала его, но не слушала. Смотрела так, словно испугалась. Ужаснулась его словам? Что с неё, жизни не видевшей, взять, он тоже не сразу пришёл к этому.       Крисания подступила к нему, неуверенно, задержавшись на первом шаге, несмело подняв ладони, но уже смелее коснулась его груди, сжав белую ткань и поймав взгляд. На секунду ему успело показаться, что она обнимет его, прижмётся своей хрупкой фигурой, признается во всём, согласится с ним, раскроет Маджере и встанет рядом, равная и разделяющая его правду — не была же совпадением их встреча, не просто же так Паладайн привёл её в Истар, как его самого так давно? Он накрыл её нежные ладони одной рукой, второй коснувшись мягких чёрных волн волос. Ему хотелось, чтобы это выглядело жестом наставника, брата, отца. Она ведь была готова согласиться с ним, присоединиться?       Но ослепленная Крисания не узрела истины его слов.       Она — глупая, заблуждающаяся жрица! — попыталась вразумить, так эмоционально, словно ей самой было больно слышать его, будто это он ошибался. Как можно было назвать её холодной? В ней кипели страсти. Она продолжала отстаивать свою правоту, скрывать Рейстлина, и, с ненавистным разочарованием, он услышал в ней нечто неправильное, разрушительное, опасное.       Но столь знакомое.       Жрица влюбилась. В этого Маджере, который не преминет воспользоваться её любовью и выбросить, как утратившую своё значение игрушку, когда здесь её бы боготворили!       Она тоже взрастила в нём любовь, тогда, когда он ещё в неё верил — сыграла на сострадании, такая одинокая, разбитая и несчастная. Она вела обманными тропами, думала, сможет заставить его забыть предназначение, но ведь Паладайн не просто так, не шутки ради явил во сне предостережение — бог выбрал именно его помешать преступным помыслам тёмного мага, так же, как теперь избрал Крисанию остановить Маджере.       Но Крисания сомневалась, металась, не знала, что делать — кажется, и вовсе не думала мешать врагу.       Он в своё время сделал всё правильно, его рука не дрогнула.       Как странно было видеть жрицу на арене. Советник подсказал решение, способное заставить избранного воина света взять в руки меч: дать ему стимул в лице Крисании, беззащитной, которую нужно будет спасти от возможной смерти.       Если что-то пойдёт не так? Он не был готов рисковать её жизнью, однако позволил вывести её к минотавру; он хотел видеть её рядом с собой, но нет, она там, далеко, и между ней и чудовищем один только смертный воин. Если с Крисанией что-то случится… Что ж, это будет второй раз, когда его руки обагрятся кровью человека, захватившего мысли и забравшего покой. Только в тот раз не было мечей в чужих руках, минотавров и толпы зрителей — лишь нож в собственной дрожащей ладони и тишина, нарушаемая своим же судорожным дыханием.       Воин победил, Крисания была спасена, но город разрушался. Разве он сделал что-то не так? Разве дал он Паладайну повод разгневаться? Его бог обрушил на Истар небесную кару, стены и площади падали, погребая под собой паству — рушилось всё, чем он жил, во что он верил. Почему бог так поступил? И спас ли Крисанию? На них обоих лежало Божие благословение. И он, подобно Крисании, влюбился в своего тёмного мага — в её грустно-серые глаза, сухие язвительные шутки, показную грубость, аккуратные боязливые касания и редкие улыбки, причиной которых становился. Он не мог ею налюбоваться; её тихое пение, когда она думала, что никто не слышит, яркая мимика — всё это, казалось, будет дорого ему вечно. Но, в отличие от жрицы, он не позволил своему тёмному магу открыть врата.