Термодинамическое равновесие

      Лето закончилось.       Пришла осень – сырая и холодная. Ледяная сырость вытягивает из воздуха остатки тепла. Такой особый сезон обогревателей, тыквенного латте с пряностями, тёплой выпечки, шерстяных пледов и всего прочего, противостоящего неумолимой зиме.       Кроули ненавидит холод. Тепло быстро покидает его конечности – и медленно возвращается. От холода он быстро устаёт, и не физически даже – это что-то вроде душевного истощения, и даже сон не помогает ему восстановиться. По его совершенно объективному и совершенно правильному мнению, расселиться севернее Средиземного моря – чудовищная ошибка человечества.       Он заказывает билет на Санторини.       Целую неделю он валяется на белоснежных крышах, позволяя солнцу так сладко пропекать его насквозь, – отсыпается после утомительной английской осени. Еще неделю он ест горько-сладко-соленые оливки, пьёт тёмное вино и бродит то туда, то сюда по бесконечным белым дорожкам и лестницам.       Когда звонит его мобильник, он занят очень важным делом: лежит на залитой солнцем крыше, пьёт яркий коктейль и бросает оливковые косточки на головы ничего не подозревающих прохожих.       И прекрасная, и ужасная черта современности: с вами можно связаться, где и когда бы вы ни были. Если, конечно, вы того пожелаете.       Он прижимает телефон плечом и осторожно целится оливковой косточкой в загорелого туриста:       — Что случилось, Азирафаэль?       Он запускает оливковую косточку. С выдающейся меткостью он попадает в человека на площади у храма. Турист потешно отшатывается и роняет телефон, которым только что пытался сделать сэлфи.       — Хм, — говорит Кроули, — нет, я на Санторини.       Турист в панике бросается за телефоном, проверяет, нет ли где трещинки, баюкает его, словно дитя. И начинает оглядываться, пытаясь понять, что же ударило его по голове.       Кроули отправляет в рот еще одну оливку, выплевывает и изучает обслюнявленную косточку.       — Да, — говорит он. – Ой, серьезно?       Он слегка хрустит шеей. Он прижимает мобильник другим плечом.       — Нет, скорее ты – сюда… Нет. Блядь, нет. Слушай, у них тут есть эти маленькие завернутые штучки, ну, которые ты любишь… Да, да… Ну, в общем, здесь они лучше – в конце концов, это настоящая Греция.       Он бросает косточку наугад. В молоко. Он откидывается на крышу, делает ещё один глоток очень крепкого и очень яркого коктейля.       — Мм.       Солнце так и печёт – действительно, он же с ног до головы затянут в черное. Одежда такая восхитительно горячая. А Англия такая идиотски-холодная, и с каждым днем будет становиться всё более идиотской и более холодной. Он едва не забыл, как приятно там, где может быть по-настоящему жарко.       — Неееет.       Ещё глоток коктейля.       — Но я не хочу.       Еще один глоток – и он допивает залпом.       — Отлично.       Он бросает опустевший стакан на землю. Только чудом тот не разбивается.       Кроули бронирует билеты обратно.

***

      Они едут в Тадфилд. Бентли изо всех сил обдувает Кроули горячим воздухом, но этого недостаточно. Этого всегда недостаточно.       — Я так и не понял, почему мы должны идти на день рождения человека, — говорит он. – Ты ведь знаешь, что у них дни рождения каждый год, правда же? Не успеешь моргнуть – и будет следующий. Ты уверен, что собираешься постоянно ходить по всем их дням рождения? У тебя вообще больше ни на что времени не останется.       — Вообще-то, мы оба туда отправляемся, — говорит Азирафаэль, бережно удерживая на коленях коробку с яблочным пирогом.       — Угу. И почему же я на тебя злюсь, не догадываешься? Втягиваешь меня во всё это, во всякие дурацкие празднования дней рождения.       — Что ж, выскажи свои жалобы прежде, чем мы доберемся, — чопорно говорит Азирафаэль, — я не желаю, чтобы ты ворчал на наших хозяев.       На это Кроули готов согласиться.

***

      — Привет! – Анафема открывает им. Она ослепительно улыбается.       «Никто, думает Кроули, не имеет права так радоваться, когда на улице плюс десять по Цельсию и пасмурно».       — Спасибо, что пришли на мой день рождения!       — О, это мы должны благодарить за приглашение, дорогая, — говорит Азирафаэль (довольно неискренне). – Ты просто обязана рассказать нам, как прошла Путь Глиндура.        — На самом деле это было не очень-то интересно, — говорит Анафема и забирает у Азирафаэля пирог.       — Не интересно? – восклицает Азирафаэль, и тут же шагает через порог не без помощи Кроули, который настойчиво подталкивает его сзади. — Ты прошла сто тридцать пять миль в одиночку – и это было не очень-то интересно? Ты уверена, что всё сделала правильно?       — Пожалуй, с некоторых пор меня сложно чем-то удивить. Знаешь, даже дождь из рыбы не пошел.       Кроули не обращает внимания на их болтовню и бросается к камину. Он стоит так близко к потрескивающему пламени, что недолго и обжечься.       — Отойди от очага, Кроули, — откуда-то издалека говорит Азирафаэль, — ты засыплешь пеплом всё вокруг.       Кроули дипломатично воздерживается от замечания, что Анафема сама виновата — пригласила его. Он отходит от камина и забирается в ближайшее кресло, словно растворяясь в нём. Таинственным образом на ковре за ним остается пепельный след.       — Боюсь, осень всегда делает его несколько колючим, — говорит Азирафаэль, — это всё холод и дождь, не стоит на него обижаться.       — Хорошо-хорошо, — голоса теперь доносятся из другой комнаты, — Винни! Это Азирафаэль, у него книжный магазин в Лондоне, только не умирай от зависти, пожалуйста. Азирафаэль, это Винни, она моя хорошая подруга, мы защищались у одного профессора…       Кроули уже собирается устроиться поуютнее и сладко вздремнуть вместо всяких надоедливых социальных плясок, когда кто-то стучит в дверь. Он делает вид, что не услышал. Кто-то снова стучит. Он приоткрывает один глаз и щёлкает пальцами. Дверь открывается сама, и человек входит.       Он весь какой-то незапоминающийся, как статист в кино: очки, невзрачная сутулая фигура – как будто он старается выглядеть незаметным. Кроули не взглянул бы него второй раз, если бы лица всех участников несостоявшегося Армагеддона не врезались ему в память.       Человек замечает его и приближается. Он выглядит так, как будто планирует начать какой-нибудь очередной невыносимый бессмысленный разговор.       — Привет, — говорит человек, останавливаясь возле кресла. – Ты был на Нермагеддоне, верно?       — И что?       — Ой, извини, — говорит человек, — мы с Анафемой называем его Нермагеддоном, понимаешь, вроде как Армагеддон, но не?        — Это ужасно, — говорит Кроули, еще сильнее утопая в кресле.       Человек хихикает.       — Не поспоришь. Эм. Извини. Слушай, я не помню твоего имени. Кажется, мы вообще тогда толком и не…       — Отъебись, а? – говорит Кроули, который вообще-то тоже не помнит имя этого человека, но у него есть отличное оправдание: ему вообще-то шесть с лишним тысяч лет, не мог же он запоминать имя каждого человека, которому не повезло неловко споткнуться на его пути.       — Извини, — говорит человек, отступая на шаг. Теперь он выглядит слегка запаниковавшим. – У меня просто ужасная память на имена.       — Ну так пойди подлечись, — говорит Кроули. Он встаёт и сбегает на кухню, кружит там у стола, и, обнаружив фаршированные яйца, быстренько проглатывает три штуки.       Азирафаэль тем временем оживленно болтает с Винни и еще какой-то безымянной женщиной об ужасно скучной литературе.       Кроули наклоняется к уху Азирафаэля и шепчет намного громче, чем стоило бы:       — Сколько мы должны еще болтаться на этой жалкой днищенской вечеринке?       Азирафаэль смотрит на него. Кроули смотрит в ответ. Азирафаэль смотрит на него вдвое сильнее. Кроули ссутуливается, признавая поражение, и отходит к столу за очередной порцией фаршированных яиц, а потом и вовсе отступает через заднюю дверь. Он вышел бы через парадную, но в дверь стучали еще какие-то друзья, родственники или знакомые Анафемы по Нермагеддону. Он стоит у стены, глядя на промокший от мороси сад. Его нос и ладони уже совершенно ледяные, да и остальное тело не слишком-то от них отстает. В своём бегстве из душно-социальной атмосферы дома он абсолютно забыл, что снаружи совершеннейший кошмар.       Кроули на секунду чувствует себя виноватым за то, что вёл себя как мудак с этим человеком с Нермагеддона. Он даже задумывается, не должен ли он вернуться и извиниться. Впрочем, вместо этого он складывает две фаршированные половинки яйца вместе и отправляет всю конструкцию в рот. Он проглатывает яйцо и наблюдает, как изморось превращается в настоящий ливень.       Сад Анафемы – зеленый и совершенно неухоженный. Больше всего там, конечно, разных съедобных растений, но между ними отлично себя чувствуют всякие цветы, сорняки и даже кое-что ядовитое. Этот сад дикий, неуправляемый, недисциплинированный, свободный и бесстрашный. Ветер и дождь треплют его как хотят, взъерошивают и пригибают.       Он думает о первой буре в Раю. Тогда, конечно, еще не было так холодно, но все ливни на свете имеют какое-то общее настроение.       Он засовывает ледяные руки в карманы, но это не слишком-то помогает. Просто теперь у него мерзнет еще и передняя поверхность бёдер.       Наступает вечер, в углах сгущается тьма. Никто не ищет его, не собирается за ним выходить. И это… И хорошо, и плохо.       Он твердой рукой распахивает дверь и заходит внутрь. Еда на столе в основном уничтожена. Из гостиной доносится хор, распевающий Happy Birthday. Кроули таится в дверях и наблюдает, как они поют, наблюдает за крошечными огоньками свечей на торте, наблюдает за широкими улыбками и аплодисментами.       После Азирафаэль подходит к нему с тарелкой, на которой лежат два куска торта. Он предлагает тарелку Кроули, но тот только качает головой.       — Ты в отвратительном настроении, — замечает Азирафаэль и накалывает кусочек на вилку.       Кроули пожимает плечами.       — Тебя просто угнетает погода, или дело в чём-то ещё?       Кроули снова пожимает плечами. Он и сам не знает, как это сформулировать. Возможно, позже он сможет описать это чувство скребущей ностальгии по неизбежности вечности, пламени и морозу на коже – таким одинаковым и таким разным чувствам. Возможно, нет – сейчас сложно было сказать.       — Цикличность времени? – спрашивает Азирафаэль, — неопределенность будущего? Переосмысление прошлого?       — Ангел, — говорит Кроули тихо, — ты очень хорошо угадываешь мои сокровенные мысли, чувства и всякое такое, но, пожалуйста, не надо. Не сейчас.       — Хм, — говорит Азирафаэль с полным ртом торта. Он глотает. – М-м. У меня есть идея, но она тебе не понравится.       — Не сомневаюсь, — беззаботно говорит Кроули. – Давай, добей меня.       — Прошло столько тысячелетий на Земле, а я ни разу не видел северное сияние.       Кроули стонет и сгибается пополам, как будто его ударили в живот.       — Ангел. Вот сейчас прям больно было. Нет.       — Не устраивай сцен, дорогой мой.       Кроули выпрямляется.       — Если ты хочешь увидеть северное, блядь, сияние, то давай справляйся сам. Скатертью дорожка! Я уверен, что оно выглядит чертовски круто. Тебе точно понравится!       — Ты поедешь со мной?       Кроули снова стонет, у него драматично подкашиваются колени.       — Ты же знаешь, я ненавижу холод. Мы живем в Лондоне – это уже достаточно отвратительное…       — Заткнись: ты любишь Лондон, — говорит Азирафаэль. Он ухмыляется.       — … самое промозглое, ледяное три четверти года место! И ты хочешь, чтобы я отправился с тобой посмотреть северное сияние. Почему бы сразу не собрать вещи и не переехать на Уран? Я даже думать не собираюсь об этой, как её…       — Исландии.       — Исландии! У них там столько льда, что они даже свою чёртову страну назвали в его честь!       — Я видела северное сияние, — говорит Анафема, подошедшая с тарелкой торта. – Это потрясающе! Вы обязательно должны это увидеть. Поверить не могу, что вы двое до сих пор его не видели.       Кроули стонет и прикрывает лицо всё еще ледяной рукой.       — Господи боже блядь.       Азирафаэль кивает на Анафему.       — Смотри, ей всего двадцать, а она видела северное сияние.       — Я хотела успеть увидеть его до Конца Света прошлым летом, — говорит Анафема.       — Двадцать? – рассеянно переспрашивает Кроули, убирая руку от лица. – Двадцать? У меня есть заколки для волос старше тебя, а эти сволочи исчезают при малейшей возможности. Черт возьми…       Азирафаэль кивает.       — Видишь? Ей двадцать, а у нее есть докторская степень, и дом, и она видела северное сияние. Эта женщина умеет жить.       — Ну, на самом деле неплохо родиться в богатой семье, с книгой пророчеств, которая подробно описывает всю твою жизнь, — мрачно добавляет Анафема. – Но деньги для вас двоих – не проблема, правда же?       — Пожалуй, что нет, — говорит Азирафаэль.       — М-м, — говорит Анафема, откусывая еще кусок торта, — м-м. Ок. Я хотела спросить, но, если что, смело посылайте меня, ну, если это не моё дело. Но вы двое типа, — она неопределенно шевелит пальцами в их сторону, — пара?       — О, ну конечно, — стонет Кроули, — Ангел, это ты с ней подружился и притащил нас сюда. Смотри, мы задержались – и люди задают личные вопросы.       — Ну, я ведь и правда просто человек, — говорит Анафема, — но ты называешь его ангелом…       — Так он и есть ангел, — защищается Кроули.       — А ты зовешь его «мой дорогой»…       — Он всех называет своими дорогими, — говорит Кроули. Азирафаэль улыбается. Кроули бесит, что Азирафаэль улыбается.       Анафема откусывает еще кусок торта и многозначительно смотрит на них обоих.       — Ну, и да, и нет, — говорит Азирафаэль. И, ёбаный ад, это значит, что просто-человек-Анафема Девайс – достаточно близкий друг, чтобы заводить такие разговоры, это значит еще лет пятьдесят человеческих дней рождений, на которые Кроули теперь будет вынужден пойти, бля.       — Боюсь, это довольно сложно объяснить смертным. Но мы очень давно знаем друг друга. Можно сказать, мы близкие друзья.       — Можно сказать, мы близкие враги, — говорит Кроули.       Азирафаэль неопределенно мычит.       — Да, пожалуй. Но никто из нас больше не подчиняется главным офисам. Принадлежность к ним, пожалуй, не имела никакого смысла еще до Армагеддона…       — Ну да, конечно, ангел. Кажется, я припоминаю, как ты до последней секунды не решался порвать с Небесами.       — Ну, и всё же…       — Тебе понадобилось достаточно много времени, чтобы понять, что я был прав, а ведь я всегда…       Азирафаэль отламывает ребром вилки еще один кусочек праздничного торта и просто говорит:       — Женева.       — Эй, заткнись на счёт Женевы, я думал мы договорились не говорить больше о Женеве!       Азирафаэль приподнимает брови:       — Я бы никогда на такое не пошел: это слишком полезно в спорах.       — … Господи Иисусе, — говорит Анафема.       Кроули властно поднимает оба указательных пальца:       — Не надо! Давай-ка обойдёмся без Иисуса, Анафема.       Она улыбается.       — Ну, так или иначе, мы друг к другу в определенной степени привязаны, — говорит Азирафаэль. – Шесть тысяч лет с одним источником лёгкого раздражения и хорошей компании – и вы прорастаете друг в друга сами того не замечая.       — Спасибо, ангел, — говорит Кроули, — ты умеешь сказать что-нибудь приятное.       Анафема улыбается еще шире:       — Ну, то есть это такие квирплатонические отношения?       — Квирплатонические? – Азирафаэль перекатывает слово во рту, как будто это какие-то новое восхитительное лакомство. – Какое интересное слово. Я просто обязан поискать его в словаре.       Кроули уверен, что это так называется. Странные – это точно. Платонические? По большей части, если считать периодические секс-марафоны платоническими. Впрочем, почему бы и нет? На самом деле в сексе не было ничего сакрального и трансцендентного, это было не какие-то там высшее признание в любви, как часто считают излишне романтичные люди.       Кроули искоса смотрит на Азирафаэля. Любовь? Он влюблён в Азирафаэля? Кроули уже не раз задавал себе этот вопрос – и всякий раз он отзывался неприятным покалыванием в позвоночнике. Ну конечно, ему нравился Азирафаэль. Так что, можно, конечно, было сказать, что он влюблён в Азирафаэля, чтобы не заморачиваться с формулировками. Но, естественно, не так, как это обычно бывает у людей, со всякими там страстями, серенадами и шоколадом. Ну ладно, он приносил иногда Азирафаэлю шоколадные конфеты, но не в этом смысле. Просто Азирафаэль очень любит шоколад.       Но его отношения с ангелом быль глубже и сложнее любых человеческих чувств, даже если это и не была ослеплённая концентрация на объекте страсти, которую у людей принято называть любовью.       В любом случае, он всё время откладывал эти размышления, и, наверное, ему стоило попытаться найти ответ, но ведь тут не о чем было волноваться . Да и Азирафаэль вроде бы не жаловался, если не считать всяких глупостей вроде «Бога ради, ты едешь на сто миль в час быстрее, чем разрешено, КРОУЛИ!»       Как бы это ни называлось – всё было в порядке.       Почему люди жить не могут спокойно, если не придумают название для непостижимого? Квирплатонические. Ёбана мать.       — Азирафаэль, — говорит он, стараясь (безуспешно) не ныть, как трёхлетка, — давай уже пойдём, а? П-пожалуйста? Видишь, я сказал «пожалуйста» и вообще…       — Да, я тоже устал от всех этих людей, — говорит Азирафаэль. И только после до него доходит, что он, кажется, сказал это вслух. – То есть, я имею в виду, Анафема, это была просто прекрасная вечеринка, спасибо огромное за приглашение. Я не простил бы себе, если бы пропустил ее.       — Ты слегка переигрываешь, — комментирует Кроули.       — Да, пожалуй, — добродушно говорит Азирафаэль и машет рукой. — Ньют! Иди сюда, попрощаемся.       Из ниоткуда материализуется не такой уж и безымянный человек с Нермагеддона. Он выше Анафемы, но всё равно умудряется прятаться за ней.       — Чёрт, — говорит Кроули и тоже пытается скрыться за Азирафаэлем. Тот, конечно, не позволяет, обхватывает его одной рукой за ребра и притягивает, чтобы Кроули встал рядом с ним.       — Что происходит? – спрашивает Азирафаэль, — Кроули, ты сделал какую-то пакость? Мне казалось, ты перестал этим заниматься.       Кроули чувствует, как проваливается в яму Социальной Неловкости.       — Ньют, — язвительно говорит он, — серьезно? Это и есть твоё имя?       — Э-э, — говорит Ньют       — Кроули! – говорит Азирафаэль.       — Да бля! – говорит Кроули.       Все смотрят на Кроули с разной степенью недоумения, упрёка и веселья. Он тяжко вздыхает:       — Извини. Эм-м. Я вёл себя как мудак, Ньют. Тогда. Ну и сейчас тоже. Извини.       — О, и всего-то? – с облегчением говорит Азирафаэль.       — Ничего страшного, — нервно говорит Ньют.       — Ну, почти, — говорит Кроули, и быстро добавляет: — я тоже забыл твоё имя, так что заткнись.       — Ты такой смешной, — говорит Анафема.       Кроули смотрит на неё. Они вчетвером плетутся через гостиную, как какое-то кошмарное восьмилапое социальное чудовище.       Анафема открывает перед ними дверь.       — В любом случае, спасибо, что пришли на мой день рождения, и спасибо за пирог – он очень вкусный. Удачно добраться домой! И отличного путешествия в Исландию!       Кроули оборачивается к ней.       — Нет! Я не поеду отмораживать задницу в эту проклятую Исландию, чтобы посмотреть, как небо взрывается фантасмагорией. Даже не думай. Это не обсуждается!       — Кроули, — раздраженно говорит Азирафаэль и тащит его за локоть к машине.

***

      Кроули отвозит их обратно в Лондон и останавливается перед книжным магазином.       — Увидимся, — говорит он.       Азирафаэль приоткрывает дверь, впуская холодный воздух.       — Ты возвращаешься на Санторини? – спрашивает он.       — Возможно, отправлюсь прямиком в Сахару, чтобы прийти в себя после всех этих разговоров об Исландии, — отвечает Кроули.       Азирафаэль смотрит на него, его глаза нечеловечески мерцают в слабом свете уличных фонарей, пробивающемся сквозь мокрое лобовое стекло.       — Может зайдёшь выпить на ночь?       Кроули смотрит на него, открыв рот, а затем бьёт ладонью по рулю.       — Если ты собираешься заняться со мной сексом, чтобы уговорить поехать в Исландию, то тебе стоит придумать что-нибудь другое.       Азирафаэль невинно поднимает брови:       — Да неужели?       Он распахивает дверцу Бентли, впуская в машину порыв холодного осеннего воздуха. Наклоняется, опершись одной рукой на крышу машины.       — Последний раз приглашаю, — говорит он.       — Просто закрой нахрен дверь, Азирафаэль, — отвечает Кроули.       — Как хочешь, мой дорогой, — весело говорит Азирафаэль и закрывает дверь. Кроули смотрит, как он переходит улицу, как открывает книжный магазин, как оборачивается и машет рукой на прощание.       Прошло так много времени с тех пор, как Кроули занимался сексом. Кажется, целое десятилетие. Или, пожалуй, даже около двух. И ночь такая холодная, и так неохота возвращаться домой, в пустую квартиру с ненадёжной системой отопления, и тело Азирафаэля всегда такое горячее – он отлично это знает…       — Ублюдок, — бормочет Кроули, заглушает двигатель и отправляется вслед за Азирафаэлем в его книжный магазин.       — Красное или белое? – спрашивает Азирафаэль.       — Красное, — отвечает Кроули, заваливаясь на диван в задней комнате и заворачиваясь в пушистый плед, который хранил там Азирафаэль.       Азирафаэль наливает два бокала красного и садится рядом с Кроули на диван. В задней комнате, пожалуй, даже жарковато (по крайней мере для большинства людей) и, конечно, намного теплее, чем обычно бывает у Азирафаэля.       — Ты действительно хочешь увидеть северное сияние, да? – медленно говорит Кроули и отхлёбывает из своего бокала.       — Ну да, — признаётся Азирафаэль, болтая вино в бокале. – Тебе не обязательно ехать, если ты и правда не хочешь. Просто мне было бы приятно разделить этот опыт с тобой.       — Хм, — говорит Кроули, потягивая вино, — ты настоящий зануда, ты же в курсе?       — Мы найдём тебе самое большое и тёплое пальто, — предлагает Азирафаэль.       — Угу, — говорит Кроули, — вот еще что меня раздражает в холоде: самые тёплые пальто – самые уродливые.       Азирафаэль фыркает и одним глотком осушает бокал, а затем притягивает Кроули к себе.       Рот Азирафаэля обжигающе горячий и на вкус как вино: сладкий и немного кисловатый. Кроули целует его так, словно разом тонет и умирает от жажды. Он проводит рукой по плечу Азирафаэля, ведёт к шее, нащупывает большим пальцем пульс – жёсткий ровный ритм, набирающий скорость.       Они целуются так долго, что, будь они людьми, наверное, потеряли бы сознание от нехватки кислорода. Кроули, наконец, отстраняется, задыхаясь. Его рука всё ещё на шее Азирафаэля, он всё еще отслеживает его раскалённый пульс.       — Секунду, — выдыхает Кроули, — секундочку. Слушай. Тебе лучше не трахаться со мной, если это только для того, чтобы убедить меня поехать в Исландию. Потому что… хм… с одной стороны, это и правда может сработать, а с другой…       — Дорогой, заткнись, — говорит Азирафаэль и притягивает Кроули поближе, чтобы вернуться к поцелуям.       — Ммм!       Азирафаэль снова целует его, затаив дыхание, а потом скользит губами вниз по его челюсти, к шее, и сильно посасывает кожу.       — Ох, блядь, — говорит Кроули и проливает половину вина из бокала, который всё еще сжимает в руке. — Ох. Чёрт.       — Поставь его, пока ты тут всё не залил, — говорит Азирафаэль, отстраняясь и забирая у Кроули бокал.       — Поздно, — усмехается Кроули, откидываясь на диван. – Но, э-э, я серьёзно, ангел. Мне не нравится идея заниматься сексом в обмен на что-то.       Он наблюдает, как Азирафаэль делает глоток и ставит бокал куда-то в сторону.       — Но ведь это отличное оправдание для занятия сексом, разве нет? – спрашивает Азирафаэль.       — Подожди, — говорит Кроули. По затылку у него от волнения бегут мурашки. – Но зачем нам вообще оправдания? Нам совершенно не нужно ни перед кем оправдываться.       — М-м, ну, возможно, ты прав.       — Постой-ка, мне нужно записать дату и время! – взволнованно говорит Кроули и делает вид, будто пишет что-то прямо у себя на ладони. – Ты это признал!       — Прекрати, — Азирафаэль внимательно смотрит на Кроули, чуть склонив голову на бок. – Ты же не станешь придавать этому слишком много значения? Ты всегда слишком увлекаешься анализом.       — Нет, я увлекаюсь анализом настолько, насколько это необходимо, — возражает Кроули. – А секс иногда приводит к странным результатам. Помнишь 1350-е? Ты сказал: «Дорогой мой, нам лучше пожениться».       Азирафаэль фыркает:       — О Боже, я уже и забыл совсем. А ведь мы и правда поженились.       Кроули тычет в него пальцем:        — Понимаешь?       — Кроули, — говорит Азирафаэль, — давай договоримся так: я ни слова не скажу сегодня об Исландии, если ты не захочешь. Но, мне кажется, это может быть очень забавным.       Кроули прищуривается:       — Какие же забавы ты имеешь в виду?       — Хм, — Азирафаэль пожимает плечами. Его глаза блестят. – Ну, знаешь, как это бывает, когда мы начинаем соревноваться.       Кроули чувствует дрожь, которая начинается в его позвоночнике и заканчивается в паху.       — Ах, — безо всякой мысли выдыхает он.       — Итак, — подталкивает его Азирафаэль.       — Неплохая идея, — признаёт Кроули, — попробуй убедить меня на счёт этого дурацкого сияния. Кто кончит первым – тот проиграл.       И Кроули бросается вперед, прижимает Азирафаэля к дивану, открытым ртом касается его шеи, засовывает руку под пояс брюк.       Азирафаэль стонет и дрожит под ним, когда Кроули берет его член в ладонь и дразнит, другой рукой расстёгивая чёртовы бесконечные пуговицы, тянет вверх рубашку, чтобы коснуться его мягкой, нежной груди.       — Давай, ангел, — шипит Кроули и целует его до синяков. Он с неумолимой скоростью гладит его член скользкой от смазки – небольшое чудо – рукой.       Ангел задыхается, вскрикивает – и Кроули уже думает, что победил, но тут Азирафаэль распахивает глаза и переворачивает их обоих так, что они скатываются с дивана. Кроули ударяется спиной об пол, и воздух стремительно вылетает из его лёгких. На секунду он дезориентирован – и Азирафаэль успевает расстегнуть его штаны и резко стянуть их.       — О, бля-ааа! — вскрикивает Кроули, когда горячий влажный рот Азирафаэля опускается на него.       Кроули пытается вырваться, но Азирафаэль лежит у него на ногах, придерживает обеими руками бёдра. Лижет и посасывает его клитор и издаёт абсолютно непристойные звуки – такие, словно он лакомится кофе и тирамису в «Ритце» — и, блядь, Кроули не сможет долго это выносить. Азирафаэль весь отдаётся процессу и, если бы это длилось еще хоть немного, то он и сам бы скользнул за край…       Азирафаэль делает особенно глубокий вдох – и стонет. Громко. И это ощущение слишком сильное, слишком быстрое, острый осколок удовольствия скользит по позвоночнику Кроули.       — Ааа! Нет-нет-нет, блядь! – Кроули отчаянно извивается, изо всех сил борясь с оргазмом. Он отчаянно вцепляется в ковёр на полу.       Азирафаэль на секунду останавливает свой натиск и поднимает голову. Его губы алые и влажные.       — Ой, извини. Мы выбрали стоп-слово?       — Ты с-с-с-серьёзно сейчас? – требовательно спрашивает Кроули, приподнимаясь на локтях и чистой силе воли. А вообще, если он отвлечет Азирафаэля разговором… Он хватает подушку с дивана и бьёт ею Азирафаэля. Азирафаэль хмурится:       — Это не слишком-то спортивно с твоей стороны.       Кроули снова взмахивает подушкой, но как-то нерешительно:       — Неспортивно лежать у меня на ногах!       — Как насчёт того же стоп-слова, что и в прошлый раз?       — Это было… это было так давно, что я уже и не помню, — говорит Кроули. Он лжёт.       Они смотрят друг на друга, не желая произносить стоп-слово и рисковать всё закончить прямо сейчас.       — Тогда я напомню. С-А-Р, — начинает Азирафаэль, и тут Кроули посещает идея.       Он поворачивает ногу, всё еще прижатую, и просовывает ступню между ног Азирафаэля.       — …С-П-А-Р…       И поднимает ее.       Азирафаэль спотыкается о следующую букву.       — Извини, что? – спрашивает Кроули и снова прижимает ступню.       Азирафаэль стонет, безотчётно трётся о ногу Кроули.       — Кроули! Пожалуйста, прекрати и дай мне закончить.       — С удовольствием, — говорит Кроули и хватает Азирафаэля за волосы, нежно, но настойчиво тянет вверх. Азирафаэль, забывшись, следует за его рукой, подползает навстречу.       Всё тело Азирафаэля подобно солнцу излучает тепло, такое нежное и такое пылающее. Кроули проводит рукой по его груди, нежно скользит ногтями по спине, пока они целуются, и Азирафаэль дрожит в его руках.       — Аз-с-сирафаэль, — шипит Кроули и целует его голодный, открытый рот, а потом уделяет внимание уху Азирафаэля: втягивает мочку в рот, осторожно прикусывает и слышит, как Азирафаэль пытается, но не может сдержать всхлип. – Ты ведь з-с-снаешь, что ты с-с-сверху?       Кроули отбрасывает болтающиеся на одной ноге штаны и обвивает ногами бёдра Азирафаэля. Он направляет в себя член Азирафаэля и ловит его слегка ошалелый взгляд. Он и сам немного пьян. Он в восторге от этого чувства и всё еще собирается победить. Он хочет чувствовать жар Азирафаэля везде: внутри и снаружи.       Он подталкивает Азирафаэля туда, где он должен быть.       Азирафаэль резко, со всхлипом, вдыхает, а затем начинает двигаться. Сильные, короткие толчки прижимают Кроули к полу, вытягивают из него тихие звуки.       Кроули позволяет себе закрыть глаза. Ему кажется, что он купается в солнце, только есть вдобавок ещё что-то острое и блестящее.       — С тобой так хорошо, Азирафаэль, — шипит он, — так… ах!.. Так, так, так хорошо.       Он может наслаждаться этим какое-то время и сможет первым довести Азирафаэля до оргазма, он уверен.       Он прижимает Азирафаэля ближе к груди, чтобы чувствовать ещё больше тепла от его кожи.       Он шепчет:       — Чёрт.       Лижет солоноватую от пота, но такую сладкую кожу Азирафаэля.       — Да, да, пожалуйста, да…       — Кроули, — бормочет Азирафаэль ему в шею, — ты такой милый.       Ой. О, нет.       Азирафаэль толкается сильнее, вырывает задыхающееся «Ах!» из лёгких Кроули. В его глазах появляется решительный блеск. Он твердит, мягко, но непреклонно:       — Ты замечательный. Ты самый милый, самый, о-о, самый добрый, самый умный…       — Ааааа, блядь! Блядь, заткнись! – Кроули тяжело дышит и пытается зажать Азирафаэлю рот рукой, но Азирафаэль ловит его запястье и прижимает руку к полу.       — …самый лучший…       — Ннгкх!.. — Кроули стремительно теряет контроль над ситуацией. Он чувствует себя так, словно он бутылка шампанского, которую хорошенько взболтали, пороховая бочка с зажжённым фитилём.       — Ты так восхитительно принимаешь мой член, — говорит Азирафаэль.       Да ёбана же мать! Кроули лихорадочно пытается перечислить в уме простые числа до ста, но не может соображать достаточно ясно даже для того, чтобы начать. Азирафаэль продолжает трахать его, уверенно, непоколебимо, неумолимо накрывая его волной тепла. Он протягивает свободную руку к очкам Кроули:       — Не мог бы ты, хнн, дать мне увидеть твои прекрасные – ах! – глаза, Кроули?       Кроули коротко скулит, заворожённый тем, как ангел снимает с него очки. А затем они смотрят друг другу в глаза – и Кроули кажется, будто он падает в глаза Азирафаэля, которые сейчас похожи на два тёмных блестящих солнца. Азирафаэль снова резко двигает бёдрами.       — Кончи для меня прямо сейчас. Пожалуйста, дорогой.       — Ааааа… О, ебать, — шипит Кроули и кончает. Он запрокидывает голову, оргазм прошивает его насквозь, добирается до кончиков пальцев, накрывает тёплой волной.       Вскоре за ним следует и Азирафаэль.       Некоторое время они лежат неподвижно, переводя дыхание. Затем Азирафаэль осторожно выскальзывает и ложится рядом с Кроули, а тот сворачивается клубочком под его тёплым боком.       — Я почти достал тебя, — говорит Кроули, стягивая на них одеяло с дивана.       — Несколько раз, — соглашается Азирафаэль. – Если бы у тебя был член, я бы заставил тебя кончить быстрее.       — Что? – возмущается Кроули.       — Ты кончаешь почти мгновенно, когда я делаю тебе минет. Вот – что. Ты такой чувствительный.       — Во-первых, это не так. Это клевета. Клевета! Я могу подать на тебя в суд, ангел.       Азирафаэль зевает.       — Попробуй доказать это в следующий раз. Например, в Исландии.       — О, бляяяя, — стонет Кроули.       — Ну, тебе совершенно не обязательно ехать со мной, если ты не хочешь.       — Да нет. Нет, я поеду. Ублюдок.       — Змей, — ласково говорит Азирафаэль

***

      — Я жалею буквально обо всём. О существовании Бога и о том, что Она создала меня, и о том, что она создала Небо и Землю, я жалею, что встретил тебя, я жалею, что я с тобой подружился…       — Кроули, мы ещё даже не приземлились.       Кроули хмуро показывает пальцем в иллюминатор:       — Ты видишь, что там, внизу? Это снег. Вода умерла и подверглась трупному окоченению. Весь проклятый остров покрыт огромным слоем дохлой воды.       — Я прошу за него прощения, — говорит Азирафаэль женщине рядом. Та, впрочем, вцепилась гигиенический пакет от воздушной болезни и не замечает ничего вокруг.       Международный аэропорт Кеблавика, построенный США во время Второй Мировой в качестве военной авиабазы, в наше время стал гордой опорой исландского общества, ежегодно принимающей миллионы туристов (и, что значительно важнее, их денег).       В этом году среди туристов оказались ангел и демон. Ну, или экс-ангел и экс-демон.       Все силы, отведённые на нытьё, Кроули потратил ещё в самолёте, и теперь он погружается в то, что считает угрюмым молчанием. Они регистрируются в отеле в Рейкьявике и отправляются в кафе в центре, чтобы выпить чаю с пирожными. Азирафаэль распахивает перед Кроули дверь, и их накрывает сладким тёплым воздухом, полным запахов выпечки и кофе.       Кроули выбирается из своего огромного пальто и растекается по стулу – Азирафаэль наблюдает за ним. Он чувствует, что Кроули вот-вот будет готов снова заныть.       — Скон? — предлагает Азирафаэль в надежде предотвратить новый поток жалоб.       — Нет, спасибо, — отвечает Кроули. – Ангел, здесь даже холоднее, чем я думал.       — О, глупости, — говорит Азирафаэль и делает глоток чая, — здесь едва холоднее, чем дома.       — Да ладно! Дома и близко нет такого мороза!       — Сейчас плюс два – технически это и вовсе не мороз, — говорит Азирафаэль, глядя в окно. Был только полдень, но уже начинало смеркаться. – Жаль, что сегодня ночью обещают бурю – придётся остаться в отеле.       — Действительно, какая неудача, — саркастически тянет Кроули, покачиваясь на стуле.       Азирафаэль поворачивается к нему:       — Разве тебе не кажется, что здесь довольно красиво?       Кроули со стоном проводит рукой по лицу и шумно опускает стул обратно на четыре ножки.       — Пожалуйста, ангел. Пожалуйста. Не надо решать, что сюда стоит переехать после – скольких? — четырёх, пяти сотен лет в Лондоне. Мне придётся всерьёз напрячь воображение, чтобы придумать хоть одну причину присоединиться к тебе на этой богом забытой ледяной скале.       Азирафаэль улыбается ему и думает, как болезненно-остро он любит этого древнего змея и всю его не злую вовсе чертовщину.       — Ты такой милый.       Кроули издаёт странный булькающий звук и поспешно хватает какую-то булочку. Он проглатывает ее целиком.       Какое-то время они едят молча. Когда пирожные кончаются, Азирафаэль встаёт и заказывает еще.       — Пожалуй, мне больше нравится холод, — признаёт Азирафаэль за очередной чашкой чая.       — Хм? – лениво реагирует Кроули. Он занят игрой на телефоне. Возможно, даже той самой «Змейкой», хотя это было бы немного банально. Даже если она и стала популярной благодаря Кроули.       — Знаешь, мне не просто нравится смотреть на морозную улицу из окна уютной тёплой кофейни, — говорит Азирафаэль, — и дело не в том, что мне не нравится жара, хотя не без того. Мне нравится настоящий холод сам по себе.       Кроули поднимает на него глаза, но их выражение не разглядеть сквозь очки. Он брезгливо кривит губы.       — Это похоже на тепловую смерть Вселенной, — мягко продолжает Азирафаэль. – Идеальная тишина – до того, как всё было создано, и после того, как будет разрушено. Холод – это память о смерти. Я думаю, это важное напоминание для того, кто фактически бессмертен. Впрочем, это, наверное, довольно глупо.       — Нет, — совершенно серьёзно говорит Кроули, — это не глупо. По-моему, я понимаю, что ты имеешь в виду, хотя, если честно, пусть мне лучше вырвут глаз за зрительный нерв, чем заставят терпеть холод.       — О боже, звучит ужасно, — говорит Азирафаэль.       — Я преувеличиваю, — отвечает Кроули. И, помолчав, добавляет, — немного.       — И всё же ты отправился со мной.       — Не усложняй. Ты слишком много думаешь, — хрипло говорит Кроули и утыкается обратно в телефон.       — Я полагаю, это из-за того, что я создан из Святого Пламени, — размышляет Азирафаэль. – Мне нравится возможность выплеснуть часть этого тепла, понимаешь?       — Не уверен, — говорит Кроули.       — Ну, — продолжает Азирафаэль, — представь, что ты невыносимо горячий…       — Невозможно. Но продолжай.       — Ну, то есть это вполне можно вынести…       — И?       — Но ты не осознаешь, что пылаешь, пока однажды не находишь оазис в пустыне, зеленую жизнь, цветущую вокруг единственного источника воды. Воздух, раньше сухой и горячий, здесь напитан влагой. Вокруг растения, фрукты и птицы, настолько яркие, что ты и не думал, что такие бывают на самом деле.       Он замолкает. Кроули снова смотрит на него.       Азирафаэль откашливается и продолжает:       — Ты шёл по раскалённой пустыне бог знает сколько, только песок и солнце, куда ни глянь, и ты подходишь к этому живому, прекрасному оазису, идёшь вглубь и тут, в самом его сердце, находишь родник. И вода в нём такая прозрачная и кристально чистая. И холодная.       У него невольно перехватывает дыхание.       — Здесь холодно – ты никогда раньше не знал холода. Он ледяной – самое освежающее, что ты испытывал в жизни. Ты хочешь упасть в него, вдохнуть его, погрузиться в него с головой.       Кроули смотрит на него слегка приоткрыв рот. Он захлопывает его, щёлкнув зубами.       — Мне кажется, — хрипло говорит он, — это и есть разница между нами. Ты как будто весь сделан из неисчерпаемого тепла и света.       — Да, — Азирафаэль сияет, — ты понимаешь.       — Но ведь, — замечает Кроули, — если бы в этом прекрасном раю не было солнечного света, то не было бы ни растений, ни птиц.       — Ну, это правда. Пожалуй, оазис нуждается и в том, и в другом.       — Даже не знаю, — продолжает Кроули. – Саду, конечно, нужна вода, но совершенно непонятно, почему она должна быть холодной.       — Но мне нравится холод, — говорит Азирафаэль немного раздражённо, — разве ты не слушал? И… и, по твоей логике, совершенно непонятно, почему солнечный свет должен быть горячим.       Кроули вздрагивает.       — Ангел, ты никогда не пробовал ужасы писать? Ты иногда такое говоришь – жуть. Холодный солнечный свет. Бля.       — Холодный солнечный свет, — восхищённо повторяет Азирафаэль. – Даже звучит прекрасно.       Кроули кривится от отвращения:       — Бррр, аж мурашки по коже.       Азирафаэль улыбается и протягивает через стол руку ладонью вверх и слегка манит его. Кроули сперва смотрит на руку Азирафаэля, а затем протягивает свою, позволяя Азирафаэлю переплести их пальцы – холодные и горячие – вместе.       — Спасибо, что поехал со мной, — говорит Азирафаэль.       — Я сделал это только для того, чтобы ты чувствовал себя обязанным, — отвечает Кроули. Азирафаэль совершенно уверен, что он лжёт.

***

      Снежная буря то утихает, то возвращается несколько дней подряд. Они вдвоём без особой цели бродят от магазинов к ресторанам, а однажды Азирафаэлю даже удаётся заманить Кроули к самому активному вулкану Исландии, который, по слухам, был Вратами Ада. Конечно, это оказалась просто гора и ничего адского в ней не было, но поездка была хороша.       И наконец они отправляются в Тингвеллир, чтобы глубокими темными ночами ждать, когда небо расцветет огнями. Конечно, не обходится без ледяного ветра, срывающегося снега (и громких стенаний Кроули).       На седьмую ночь небо ледяное и ясное как по заказу. Азирафаэль молча смотрит на холодный звёздный свет, льющийся на холодную Землю.       Кроули стоит рядом с ним, укутанный в десять слоёв и подпрыгивает на месте, переминаясь с ноги на ногу.       — Смотри, — внезапно говорит Кроули. И Азирафаэль смотрит. Он замечает слабое зеленоватое мерцание на горизонте и ахает – дыхание срывается с губ облаком горячего пара, и ледяная ночь тут же поглощает его.       Они смотрят, как огни растут и танцуют, извиваясь по всему небу: зеленые, синие, фиолетовые – светящейся рекой тянутся от одного края Земли до другого. Огни выглядят так, словно их должно сопровождать крещендо, но вокруг стоит абсолютная тишина. Северное сияние сплетается само с собой и оплетается вокруг себя, изумительное и нежное, холодное и светящееся.       Азирафаэль смотрит на Кроули и видит, что тот снял очки, стянул с лица шарфы, и в его глазах, мерцая, отражаются частицы солнечного ветра, вспыхивающие в магнитном поле.