Добро пожаловать ко мне в голову

Цзинлю если бы в себе: во рту металлический привкус, вены вздуваются алыми нитями и кажется, будто тонкая кожа вот-вот лопнет; в глазах Цзинлю — кровавое месиво, и вокруг, на самом деле, ничем не лучше. Проклятье пульсирует в ней, напоминая о том, что ей пора, пора, пора уходить, пора закругляться, ее время пришло, потому что, на самом деле, ничего не может длиться вечно, и бессмертие жителей Лофу — всего лишь верхушка айсберга. Настоящий кошмар наступает позже. Что страшнее смерти? Блейд познал истину, но не смог до нее дотянуться, потому что Цзинлю сама ее показала, когда меч свой в его груди прокручивала излюблено-нежно — и так каждый раз, снова, снова и снова, пока что-то темное, что-то не человеческое протекает под кожей, смешивается с кровью, тянется к разуму, застилает рассудок ядовито-красной пленкой. Блейд познал истину и понял, что бессмертие страшнее любой пытки и любого наказания. Честно признаться, сначала это было всего лишь тренировкой для него — Цзинлю думала, что уж лучше он впервые умрет от ее рук, чем в бою. Потом это превратилось в ритуал. Цзинлю думает, что она не хотела, но воля Мары говорит ей обратное. Воля Мары вечно голодна, ей хочется еще и еще, ей хочется свести с ума носителя, который очень долго живет на этой земле, и Цзинлю, увы, лакомый кусочек. Грешники захлебываются в рыданиях, пока Везувий копотью окрашивает задыхающийся Помпеи, и Цзинлю неиронично ощущает, что это и ее последний день тоже. Ну давай же, Цзин Юань! Ее самый лучший ученик, творение, которое она же создала, оружие, существующее специально для того, чтобы сразить великого Мастера Меча Сянчжоу Лофу. Давай же, Цзин Юань, нанести последний удар, чтобы Цзинлю сделала свой последний вдох — она ведь устала, честно-честно, она так устала бороться, в первую очередь - с собой. Капилляры в ее глазах лопнули, они теперь красные, вокруг нее — такой же ярко-алый, и под ногами хлюпает кровь. Цзинлю не знает, чья она, но воля Мары шепчет ей из раза в раз: «Убить, убить, убить». Цзинлю — холодная вечность, неприступная крепость, нечто неземное, возвышенное — яркая луна над темным небом; Цзинлю всегда держалась отстраненно, находилась близко и при этом далеко — не угнаться за ней, не схватить ее. Цзинлю не существует — она создала образ всесильного Мастера Меча Лофу, ей кланялись в ноги, ее благодарили за спасение, ее возносили в абсолют, ее обожествляли, и за ответственностью, за вымышленным образом идеального защитника жители Лофу своими руками похоронили истинную личность Цзинлю. Ей, однако, не жаль. Хороните ее живьем, закапывайте под толстым слоем пожухлой земли, спрячьте ее среди опавшей листвы кленов и кедра, заколотите гроб, чтобы не выбралась никогда, замуруйте в бетон, чтобы не осталось ни шанса на кислород — Цзинлю будет не жаль, потому что она Мастер Меча, потому что ее удел — защищать священную землю, потому что она, она… «Хочет убить». Это не ее мысли. Не ее слова. Не ее действия, она этого не хочет, Цзинлю не хочет убивать своего ученика, но он все равно медлит, почему он медлит? Цзин Юань, ее не спасти, ты знаешь? Вспомни обещание и вспомни, о чем тебе говорил твой учитель, когда ты был еще ребенком. Оборви ее вечную жизнь, одним ударом отсеки человечность, преврати в смутное воспоминание, а потом сожги все книги, в которых фигурировалось ее имя — Цзинлю больше нет, есть лишь пустая оболочка и первородный голод проклятья. Воля Мары сжирает, превращает в труху кости, распахивает ребра, терзает внутренности, ты просто не представляешь, как больно бороться с тем, что проснулось внутри тебя, ты просто не представляешь, как трудно бороться с вечно голодным, вечно ненасытным существом. Цзинлю не может дышать, но даже сейчас она холоднее зим и неистовее метели. Самые страшные монстры живут внутри нас. Воля Мары развинчивает и показывает суть каждого, а потом разрывает на части, наслаждаясь чужой болью. Боль — это бессмертие, Блейд, и Цзинлю жаль, что ты понял это при таких обстоятельствах. Но если тебе нужен повод, если для того, чтобы сражаться, если для того, чтобы продолжать дышать тебе нужно кого-то ненавидеть, то пускай будет так. Ненавидь ее, Цзинлю, первопричину твоих страданий, потому что Цзинлю никогда не проявляла ни ласки, ни теплоты к своим единственным ученикам, Цзинлю никогда не проявляла свою человечность, и причины не важны, главное — ненавидь ее, Цзинлю, которой больше нет. В секунды осознанности, в редкие секунды адекватности Цзинлю смотрит в лицо Цзин Юаня и не понимает, почему _так_. Ненависть — ее окончательная точка, с ненавистью проще убить человека, и Цзинлю никогда не проявляла теплоты, так почему ты не ненавидишь ее, Цзин Юань? Почему? Почему? Почему? Цзинлю больше нет, вместо нее — пустая оболочка и первородная ненависть, но когда Цзин Юань делает свой последний удар, когда глаза застилает ослепительный свет, когда Цзинлю смотрит на того, кого сама взрастила и сама создала, к ней вдруг возвращается здравомыслие. И она улыбается. Ярко. Очень ярко. Свет Цзин Юаня очень яркий. … Цзинлю от него сгорает.