Белладонна

Ещё один удар, ещё один, ещё... Чёртова белладонна — эти два слова крутились в голове у Утера всю ночь после произошедшего. Чёртов цветок, чуть не заставивший его убить одного из самых дорогих людей, которые когда-либо были в его жизни. Человека, которому он столько раз доверял свою жизнь. Непростительная ошибка, непростительная глупость. Бессмысленная жестокость, страх. Аредиан понёс своё наказание, но Утеру — никогда не искупить своей вины. Утер бьёт себя по руке, каждый раз сгибаясь пополам от боли. Кажется, он скоро сломает её себе, со своей силой удара он вполне на это способен. Иного и не заслуживает. Дрожащей рукой, наносящей удары, он хватает очередной бокал вина и выпивает его до дна. Алкоголь развязывает руки, усиливает осознание вины. Реальность расплывается под воздействием опьянения. Утер ненавидит себя за всё, что происходило и происходит. Как он мог так поступить? Как мог так безоговорочно довериться человеку, которого видел едва ли не впервые? Как мог, пусть и с огромной тяжестью на сердце, поставить под удар Гаюса, едва ли имея доказательства? Гаюс признался сам, но... Утер должен был почувствовать подвох с самого начала. Как он мог позволить себе быть настолько слепым? Мысли роятся в его голове, будто ядовитые муравьи. Что он стоит как король, если так легко готов убить невиновного? Что он стоит как человек, если предал самого надёжного и близкого друга? Отравлен. Он насквозь отравлен страхом. Настолько сильно отравлен своим ужасом перед повторением прошлого, что готов убить лучшего друга без доказательств. Гаюс имеет полное право его ненавидеть. Имеет полное право желать ему смерти. Он имеет право уйти после всего, что случилось. Он правильно сказал — виноват не Аредиан. Виноват Утер. И то, что он напился, и то, что он бьёт себя — только подтверждает его слабость. Утер одурманен ядом слабости, словно подставные свидетельницы были одурманены белладонной. Ослеплён ядом своей памяти, прожигающей разум насквозь. Даже Гаюс не может его вылечить, не может удалить из мозга червя, который грызёт его подсознание, причиняя страшную боль. Этот червь руководит всеми его действиями, и Утер виноват в том, что не может с этим справиться. Может быть, искупить это могла только боль, которую Гаюс причинил бы Утеру. Он имеет полное право на это. Имеет полное право уйти от него навсегда, имеет полное право наказать его избиениями. Утер всё ещё слишком горд, чтобы просить об этом. Он может только представить. Он представляет, как Гаюс хватает его за горло и бьёт об стену. Он мог бы даже применить магию, чтобы сделать Утеру ещё больнее и убедить в том, что теперь может уничтожить его любыми средствами. Гаюс никогда бы так не сделал, хотя бы в силу возраста - это выглядит даже смешно и абсурдно. Но... Гаюс должен его ненавидеть. Должен потерять доверие к Утеру навсегда, ведь это правильно. Ведь так и должно быть. Разве может быть иначе? Это справедливо — обращаться так с теми, кто тебя предал. С теми, кто заставил тебя страдать. И Гаюс имеет полное право наказывать его своим холодом, отстранённостью, отвержением. Ведь именно этого больше всего боится Утер. Так боится, что предпочёл бы умереть сам. Холодность Гаюса - это страшнее всего. Этот холод будто плеть обжигает спину огнём, Утер вздрагивает, кричит и умоляет о пощаде, но Гаюс остаётся беспристрастным. Утер желает быть разрушенным и уничтоженным — это единственный путь к искуплению. Единственный путь к полному осознанию своей вины. Покаяние, оправданные мучения. — Ты сам для себя как белладонна. Твоя кровь отравлена. Ты видишь то, чего нет. — В воображении Утера, Гаюс бьёт его по лицу, произнося это. Утер никогда не видел его злым, никогда не видел, чтобы Гаюс бил кого-то, но будто бы был уверен, что тот должен обращаться с ним именно так. Говорить тихо, но чуть жёстче, чем обычно. Пощёчины, удары об стену при помощи магических заклинаний. Утер представляет, как забивается в угол и умоляет убить его. Он обнаруживает себя забившимся в угол уже вне своего воображения. Вино разлито по полу, бокал дрожит в его руке, по которой стекает смешанная с вином кровь. Утер не помнит, что сделал. Он не понимает, что происходит. Нож в его руке только что работал слаженно и быстро, без всякого контроля. Утер причинил себе боль. Он наказал себя. И он накажет себя одиночеством снова. Он снова пьёт до самого утра, не пуская никого в свои покои. Он отчаянно скрывает боль, не позволяя себе плакать громко, даже если хочется кричать. Утер царапает ногтями стены, кусает подушку, чтобы не издавать ни звука, только тихо всхлипывает и рвёт простынь руками, пачкая её своей кровью. Ему не стоит так делать. Это стыдно и жалко, особенно для короля. Но он больше не может терпеть. Пусть это не видит никто, кроме него. Даже Гаюсу не стоит этого видеть. Утер знает, если Гаюс всё-таки появится в этой комнате, если только постучится к нему, он не сможет сдержаться. Он едва ли поборет желание рыдать и молить о пощаде. Ему стоит найти хотя бы немного сил. Утер делает быстрый глоток вина. Он прячет раны под рубашку, он приводит себя в порядок и вытирает с лица слёзы, прячет кровь на простыни, подошвой наспех стирает следы на полу. Будто бы Гаюс должен явиться сию секунду. Ах, если бы... Утер не может справиться со своим чувством вины и боли — он не должен с ними справляться. Он должен утопиться в них, хотя это жалко. Это жалкое желание быть прощённым, желание истерически умолять о пощаде. Нет, это всё же не наказание. Это поведение труса. Утер повторяет мысленно: "Зачем бы он ни пришёл, я попрошу лишь одно: "Вылей на меня всю свою ненависть и уйди навсегда". Это будет честно и справедливо.". Тишина звенит в ушах, разум затуманен вином и шоком. Будто бы душа немеет и всё чувства начинают казаться нереальным. Чужими, не принадлежащими Утеру. В дверь неожиданно стучат. Король знает, кто это. У него замирает сердце.