I bring you love

Смитерс сидел, гладко выбритый, одетый почти парадно, на краю постели, и очарованно наблюдал за Бернсом. В приоткрытое окно палаты, спрятанное за закрытыми жалюзи, врывался ветер и обрывки разговоров собравшихся на улице людей – день выписки из госпиталя выздоровевшего Вэйлона Смитерса превратился чуть ли не в общегородской праздник. Монтгомери осторожно раздвинул двумя пальцами пластины жалюзи и, щурясь, боязливо глянул в образовавшуюся щель. — Что там, Монти? – нежно-гнусаво мурлыкнул Вэйлон. Старика с непривычки покорежило и от тона, и от фамильярного обращения, но затеплившийся было огонек гнева мигом погас, стоило только старику глянуть в преисполненные обожанием глаза бывшего помощника. — Чернь желает зрелищ.– недовольно пояснил мистер Бернс. – Не понимаю, чем это они так впечатлились. Ну, полежал человек в коме, чуть не умер, а теперь вот восстал. Впрочем, такое их всегда возбуждало, взять хотя бы байку про Иисуса... Вэйлон рассмеялся – просто потому, что был совершенно счастлив, и особых поводов для смеха ему не требовалось. Да к тому же, если честно, сам Монтгомери давно напрашивался на беззлобную улыбку: нервный, слегка всклокоченный, парадно одетый, с букетом цветов, который он с недовольным выражением лица всучил Смитерсу сразу по приходу, словно поспешив избавиться от какой-то радиоактивной гадости. — С выздоровлением, Смитерс. – бросил Чарльз при этом довольно буднично. Вэйлон благодарно улыбнулся: уж кто-то, а он знал, каких душевных (и физических) усилий стоило старику принести этот букет, пусть и тщательно спрятанный в черном пакете. А теперь Монти все никак не решался выйти с бывшим ассистентом из порядком надоевшей обоим палаты, словно на улице ожидали не чувствительные жители Спрингфилда, а какие-то голодные чудовища. — Послушайте, Вэйлон, может, сначала выйду я, а вы – чуть позже? Минут, скажем, через... семьдесят. – наконец предложил Бернс, отойдя от окна. Смитерс поправил очки – их вместе с приличной одеждой Монти любезно кинул ему на тумбочку еще две недели назад. — Вы боитесь, что люди будут осуждать вас? Это глупости. Я ведь жив и здоров, вашей вины нет ни в чем. Правда, останется несколько больших шрамов, но их, я слышал, возможно убрать лазером. — Не стройте из себя дурачка! – Монтгомери с размаху сел на постель рядом с Вэйлоном; тощий матрас заскрипел и заныл, впиваясь своим пружинистым нутром в худосочный стариковский зад. Бернс поморщился от боли и раздражения. – Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. — Нет, Монти, не понимаю. – в тот момент определить, лжет ли Смитерс, не представлялось возможным, однако глаза его замаслились, а рука ненавязчиво легла Монтгомери на талию. Будто не замечая руки́, Бернс порывисто наклонился к уху Вэйлона и нервно, даже почти обеспокоенно, но не без скрытой угрозы, зашептал: — Никто, никто – вы слышите? – никто не должен знать о нашей, так сказать, связи! Я, конечно, остался без станции, и вы больше не мой подчиненный, но мне не хочется уезжать из города из-за всяких разговорчиков. Я все еще остаюсь серьезным человеком и не намерен держаться с вами за ручку на публике! Думаете, если я, допустим, что-то там эфимерное к вам ощущаю и вас поцело... тоесть произвел то действие, которое привело вас в чувства, если я это сделал, то, получается, я у вас в добровольном рабстве?! Нет, дорогой мой! Я нисколько от вас не завишу, и мне совершенно не обязательно ваше присутствие, чтоб быть счастливым! Я, если хотите знать... Но Вэйлон, видимо, не хотел знать: вдруг настойчивым движением притянул бывшего начальника к себе и весьма деликатным поцелуем заставил его замолчать. Пару мгновений Монти еще что-то гудел ему в рот и даже дернулся, пытаясь вырваться, но быстро обмяк и на удивление легко поддался Смитерсу. — Всегда хотел это сделать, когда вы на меня орали. – завершив поцелуй, пояснил улыбающийся Вэйлон. Монтгомери тяжело перевел дыхание: — И вот такого... тоже не надо... на́ людях... — Хорошо, хорошо, Монти, если вам не комфортно... – Смитерс, глядя в сторону, осторожно нащупал бернсову руку и мягко ее сжал. Монти три раза подряд вздохнул, дозволяя трогать свои пальцы, и заговорил уже гораздо спокойнее: — В общем, думаю, сейчас вы меня поняли. Никто не должен знать, что между нами творится такое безобразие. И тут Вэйлон рассмеялся. Рассмеялся так, как смеется человек, который довольно долго сдерживался, а теперь у него просто нет сил. Бернс нахмурился: такие бурные эмоции были ему непонятны, а все, что Бернс не понимал, его бесило. — Что вы хохочете? Разве я шутил, чтоб вы так хохотали? Смитерс? Сми-итерс? – он нетерпеливо потряс Вэйлона за плечо. Совладав с собой, Смитерс напоследок ухнул, словно нырнул в холодную воду, и наконец пояснил: — Монти, поймите меня правильно, но об этом, как вы выразились, безобразии и так уже все знают. – и, увидев, как старик гневно взметнулся, приложил палец к его губам: – Не кричите, я сейчас все объясню. Помните, когда я только-только пришел в себя, что́ вы сделали? — Я не собираюсь тут с вами в загадочки играть! – огрызнулся Монти, и тутже ощутил успокаивающие поглаживания на своих плечах. — Хорошо, хорошо, я сейчас сам все расскажу. Вы обняли меня, потом снова поцеловали, – обещаете еще хотя бы разик так сделать, сэр? – и во время нашего поцелуя вошли доктора. Хибберт и еще какие-то, кажется, из психдиспансера. Но они, как я понял, настолько удивились, что ваше сердце дало отклик на мои недостойные чувства, что тутже вышли. Я думал, вы заметили их, просто не захотели обратить внимание. А после у меня неоднократно спрашивали... — И вы, конечно, отвечали правду, как наивный пятилетка? – нехорошо сощурился Монтгомери. Вэйлон, пользуясь отвлеченностью старика, снова нежно его приобнял. — Конечно нет, Монти, я врал, как мог. Но шило в мешке не утаишь, и вы, простите, сами виной тому, что теперь весь медперсонал делает ставки на дату нашей свадьбы. Чарльз задохнулся от возмущения. — Вот как! Пр-ревосходно! Получается, мне не следовало вас целовать? Не следовало тянуть до последнего с отключением аппаратов? Не следовало вовсе брать вас на работу?! Конечно, я сам виноват! Я много вам позволил, и теперь... стойте, куда вы руки свои суете?! Я один раз позволил себя заткнуть, но во второй раз у вас этот номер не пройдет! Тут Монтгомери осознал себя лежащим на кровати с языком Смитерса во рту и руками Смитерса где-то ниже допустимых пределов. Хоть старик и заявил, будто второй раз у Вэйлона не получится унять его таким способом, однако все прекрасно получилось: Монти молчал, ощущая на коже возбужденное дыхание бывшего помощника, и спокойненько размышлял, как он докатился до жизни такой. Время, за которое Смитерс восстановился и окреп, пролетело мгновенно; Монтгомери часто посещал ассисента, то ругаясь, то радуясь, и Нусбаум говорил, что уже близка стадия принятия. Относительно давно Бернс собрал самые необходимые вещи и из проданного за долги поместья переселился в квартиру Вэйлона Смитерса – благо, среди вещей в его кабинете обнаружился ключ. Правда, Смитерс пока об этом не знает, но ничего, ничего, будет сюрприз... Тут Монтгомери спохватился: губы Вэйлона преступно приятно ласкали его шею, а нахальная рука, воспользовавшись его задумчивостью, заползла в какие-то такие области, о существовании которых старик уже забыл. — Вэйлон, вы что делаете? Я не говорил, что мне жарко, зачем снимать с меня пиджак?! Поаккуратнее обнимайте, вы так мне ребра сломаете! Не надо тут целовать! И там тоже не надо! Нигде не надо! А, вот здесь ладно, здесь можно, но не увлекайтесь... Не увлекайтесь, я сказал! И поосторожнее с ремнем! Вы хоть знаете, сколько этот ремень стоит, мартышка криворукая?! Вы мне всю рубашку измяли! В каком виде я сейчас на улицу выйду?.. О, зря стараетесь: там уже давно ничего не функционирует... Нет, нет, ничего не чувствую... А тут... О-о... Так, это что?! Нет, такого быть не может... ах... Все, хватит! От резкого толчка в грудь Смитерс пришел в себя и, густо краснея, сел. Монти, чертыхаясь, принялся приводить себя в порядок. — Смитерс, черт вас подери, извращенец! Измяли мне пиджак... — Простите, сэр, я не сдержался. Может быть, мы наконец пойдем? — Конечно! Полчаса вас жду! Я уж думал, вы собирались позагарать в госпитале еще денек! Когда, отвязавшись от репортеров и любопытных горожан, Вэйлон и Монтгомери уединились в Смитерсовой квартире, окна уже подкрашивались алым светом заката. Странно притихший Бернс покорно позволил себя любить, и тогда-то Вэйлон подарил бывшему начальнику все обожание, которое он зажимал в себе долгие годы. До самого утра в животворных поцелуях растворялись недосказанные фразы, и, может, вы, услышав их обрывки, не просекли бы даже слова «люблю». Однажды Бернс прекратит звать Смитерса на «вы», а сам Смитерс прекратит говорить ему «сэр». Но для этого нужно время. Хотя бы год. Так сказал доктор Нусбаум, и у нас нет оснований ему не верить.