триптих: центр

Переступить через порог во второй раз оказалось ещё сложнее, чем в первый; тени, как привязанные, сидели по углам, не подбираясь ближе, свет из золотого плавно перетекал в красный, пульсирующий сердцевиной, живой. Хиджиката не запомнил ни одного поворота, будто лабиринт пропустил его сквозь себя напрямую. – Не думал, что снова тебя увижу, – произнёс Такасуги вместо приветствия. Хиджиката машинально упёрся в стойку перед собой, переводя дух. Мысли текли лениво и плавно; из кимоно Такасуги, кровавого, яркого, рвались золотые птицы. Хиджиката фыркнул. – Много ты обо мне знаешь. Такасуги улыбнулся, дразняще и тонко. – Кое-что всё-таки знаю, не правда ли, Хиджиката? Он вспыхнул – невольно – и отвёл глаза. – Позёр, – буркнул он недовольно, забираясь на стул. – Опять пристаёшь со своими глупостями? – сварливо поинтересовалась Гинко, появляясь из ниоткуда видением, окружённым запахом кондитерской лавки. Хиджиката невольно чихнул, и Такасуги не смог скрыть ухмылки. – Опять, – согласился он с таким мерзким благочестием, что Гинко, перегнувшись через стойку, треснула его по лбу. – Напомни мне, – недовольно спросила она, запыхавшись; ей так шёл этот злой румянец, что Хиджиката залюбовался. – Зачем я вышла за тебя замуж? Такасуги обхватил губами мундштук – так нарочито и невыносимо пошло, что невозможно было смотреть – и предположил в притворной задумчивости: – Ты была очень пьяна? – А ты ещё пьянее? – фыркнула Гинко. – Не пьянее Зуры, который нас поженил, – фыркнул Такасуги ей в тон, выдув колечко дыма. Они ухмыльнулись друг другу, такие непохожие, и похожие, словно отражения в зеркале. – Скоро начнут играть, – сказала Гинко, побарабанив пальцами по столешнице. Ярко-розовый лак на её ногтях чередовался с голубым и был покрыт блёстками в форме звёздочек, облупившись на самых кончиках. Хиджиката заставил себя отвести глаза – только чтобы наткнуться на Такасуги, разглядывавшего его с понимающей и ехидной ухмылкой. – Заткнись, – велел Хиджиката одними губами. – Отдашь мне Хиджикату? – спросила Гинко тем временем; её побрякушки звенели, окутывая пространство мелодией, прохладной, как зимнее небо. Хиджиката, как завороженный, кивнул, и лишь следом встряхнулся. – Может быть, – предположил Такасуги, не скрывая едкой иронии, – Хиджиката может выбрать сам за себя? – Отлично, – не потрудившись дослушать, она соскочила со стула и бесцеремонно дёрнула его за рукав. – Ты идёшь со мной. – У меня были... – начал было Хиджиката, обескураженный; смех Такасуги преследовал его, прилипчивый, словно тень. – Знаю я ваши планы, – она взлетела по лестнице, таща его за собой; её каблуки стучали по полу, так угрожающе, что Хиджиката и не подумал бы улизнуть. – Играть в кости и обмениваться остротами. – Он правда на тебя играет? – выпалил Хиджиката и залился краской. Гинко толкнула дверь в полутёмную комнату и обернулась в проёме, глядя на него сосредоточенно и серьёзно – будто карту перевернули другой стороной. – Он играет тем, что имеет, и никогда не проигрывает того, что действительно важно. Снизу занялась музыка – тем самым привычным сочетанием кото и флейты, которые Хиджиката запомнил с прошлого раза. Гинко тут же расслабилась, отпустив его руку, и с таинственным видом поманила вслед за собой. Хиджиката, очевидно, не мог скрыть сомнений, и Гинко рассмеялась, беззаботно и весело. Закружилась перед зеркалом, заставляя подрагивать свечи, и сбросила с плеч любимую шубу. Хиджиката едва успел её подхватить – машинально, – но, подняв глаза, чуть не упал сам. – А где?.. – пробормотал он, отступая на шаг и комкая в руках прохладный искусственный мех. Свечи, словно нарочно, вспыхнули, став гореть ярче. – Где что? – спросила Гинко. Она, оттянув веко, пыталась выудить оттуда густо накрашенную тушью ресницу. Хиджиката сглотнул. – Бельё?.. – Какое бельё? – буркнула Гинко. Довольно присвистнула, проморгавшись, и осмотрела себя сверху донизу. – А. – Угу, – ответил Хиджиката, упрямо глядя в стену – и замечая краем малейшее её движение. Гинко задумчиво провела по груди, как на ладони видневшейся под полупрозрачным кружевом, и беспечно пожала плечами. – Наверное, забыла утром надеть. Хиджиката закашлялся, согнувшись вдвое, и попытался вслепую нашарить края двери. – Куда-то собрался? – уточнила она подозрительно, заводя руки за спину и выворачивая запястья под не самым удобным углом. – Лучше расстегни платье. – Ты... – Хиджиката сильнее стиснул пальцы на воротнике шубы и закусил щёку изнутри: – уверена? – Зачем бы ещё я тебя с собой позвала? – недоумённо спросила она. Хвостики её опять съехали, болтаясь где попало. Хиджиката зажмурился и, выдохнув, отложил в сторону шубу, походя ближе. Гинко, неловко поскрёбывавшая ткань на спине, показала на крохотный язычок молнии, прямо под выступающим позвонком. На шее сзади лежали маленькие трогательные завитки, выбившиеся из причёски. – Не спи, – буркнула Гинко, вынимая серёжки. Хиджиката медленно потянул молнию вниз; полы разошлись на считанные сантиметры, но всё равно открыли длинную, до самой талии, полоску кожи, неожиданно усеянной шрамами. – Откуда столько? – тихо спросил он, проводя пальцем над ними. Гинко лишь усмехнулась. – У тебя, спорим, не меньше, – и Хиджиката послушно шагнул назад. Её вид не вязался с её поведением; с тем, что проглядывало сквозь пузыри жвачки и крошки туши на веках, катышки помады в уголках рта, нелепые хвостики и кошмарную дешёвую бижутерию. Сердце билось в горле ровно и гулко. Гинко, ничуть не смущаясь, скинула с себя платье прямо у зеркала, оставшись полностью обнажённой. – Что же выбрать, – спросила она вслух, размышляя. Нырнула за ширму, хмыкая и бубня что-то себе под нос, раскидывая во все стороны неподошедшие шмотки. Хиджиката, недолго думая, начал их подбирать. – Для кого ты так наряжаешься? – поинтересовался он, садясь на пол, чтобы не нагибаться в очередной раз. Гинко выглянула из-за ширмы и, увидев его, одобрительно хмыкнула. – У меня выступление, – пробормотала она невнятно, стискивая в зубах какую-то ленту. – Выступление? – повторил Хиджиката. – Я буду петь, – гордо ответила Гинко. – Будешь? – Даже не смей, – буркнула она уязвлённо. – Говоришь как мой... нет, сэнсэй точно бы перевернулся в гробу. У Хиджикаты голова кружилась от той скорости, с которой она меняла акценты и темы. Склонившись под тяжестью собранной им одежды он откинулся на пол, пристроив под головой ворох кислотных футболок. Вечер этот не походил на предыдущий совсем и был не тем, чего Хиджиката от него ждал – но нравился своей простотой; и нет. – Не вздумай засыпать, – возмутилась Гинко, в очередной раз выглянув из-за ширмы, и для верности ткнула его в плечо каблуком. Хиджиката устало моргнул и уставился в потолок. Полосы света сплетались в причудливые узоры, смещались в стороны, как облака. Он выудил из рукава сигареты и добавил к узорам тонкие завитки белёсого дыма. Музыка в зале становилась всё громче, и пол тонко завибрировал, когда к привычной качке добавились барабаны. – Это, – объявила Гинко, вылетая из-за ширмы. Хиджиката перевёл взгляд с её лодыжек выше, к пышным коротким юбкам, переходящим в тонкое, газовое, совершенно прозрачное нечто, украшенное белыми островками аппликаций в форме цветов. Они едва прикрывали грудь, не оставляя простора воображению, и выглядели так невинно, что казались совершеннейшей порнографией. Хиджиката испустил долгий вздох, больше похожий на стон, и побился затылком об пол. – Рада, что тебе нравится, – кокетливо сказала Гинко, перепрыгивая через него, чтобы подобраться поближе к зеркалу. – Не уверен, – буркнул он себе под нос, вставая и сваливая всю подобранную им одежду на столик за ширмой. Гинко же, закусив заколки, пыталась стянуть свою короткие кудряшки в один хвостик, но те выскальзывали из рук. Свечи в углу погасли, и тени сгрудились у самого центра комнаты, закружились как хлопья пепла. – Давай помогу, – предложил он обречённо, и Гинко, просияв, впихнула ему в руки расчёску. Он распутывал её волосы, медленно и осторожно, а она вытирала салфеткой губы, покрасневшие и распухшие от нажима. – Так ты выиграл или проиграл тогда? – поинтересовалась она лукаво. Хиджиката вздрогнул, осознав, что слишком расслабился, завороженный мерным движением. – Что именно? Она рассмеялась; Хиджиката вспомнил, что подумал о ней в первый раз – "бархатная удавка", – о ней и о её смехе. Никогда больше, ни прежде, ни позже, он не был столь прав. – Понимаю, почему ты ему понравился, – сказала она, указав на нижний этаж, где Такасуги, как и в любую другую ночь, играл роль звезды, бледно сияющей сквозь тёмные тучи, далёкий, бесстрастный и совершенно ослепительный в приближении. – А мне казалось, – фыркнул Хиджиката с колкой злостью, изумившей даже его, – выиграть и проиграть здесь значит одно и то же. Он отпустил её волосы, и те рассыпались, мягкой волной кудряшек обрамляя лицо. – Так даже лучше, – согласилась Гинко, будто он сделал это нарочно. Перехватила заколкой несколько прядей у уха, а затем посмотрела ему прямо в глаза – поймав в зеркале, словно насадив на булавку. – Ты прав. Хиджиката отвернулся, резко, и хвост хлестнул его по плечам. – Я же говорила тебе в первый раз, помнишь? Чтобы попасть, ты должен перейти мост. – Ваши загадки, – бросил Хиджиката в раздражении. Гинко повернулась к нему и мягко сжала рукав на локте. – Каждый заходит на мост со своей стороны, – пояснила она. – И сам знает, что хочет найти, перейдя через реку. Хиджиката смотрел на неё с каменным лицом. – И что я по-твоему хотел здесь найти? Она улыбнулась, дразняще и тонко – так же, как и... – Ты мне скажи. После недолгих размышлений она поменяла туфли; и ещё, и ещё раз, пока не нашла те, что бойче звенели набойками. Её юбки взлетали, когда она подпрыгивала, выбивая ногами несуразную, немелодичную дробь. – Теперь мы можем идти, – сказала она довольно. Хиджиката молча распахнул дверь, отступив, и она прошла мимо него – в миллиметре, но не задев, и свечи погасли за её спиной, как одна. Хиджиката крепче сжал пальцы на створке, ловя реальность за край и удерживая, рядом, подле себя. Гинко вдруг обернулась; её глаза загорелись смутным, неясным ему предвкушением, и сейчас она вновь напомнила Такасуги – как никогда. – К нам обещал зайти один гость, – сказала она; удавка сомкнулась на шее, отнимая воздух глоток за глотком. – Что-то мне подсказывает, что тебе он понравится. – Сомневаюсь, – буркнул Хиджиката, отбрасывая за спину мешающий хвост. Гинко, усмехнувшись, вновь вцепилась в его рукав. – Не узнаешь, пока не проверишь? Они спустились вниз, и их подхватила толпа. – Я узнаю, если ты вдруг уйдёшь, – сказала Гинко серьёзно. Её тёплые губы коснулись щеки, её руки обвили его шею – и оттолкнули, на то самое место, где в прошлый раз он познакомился с Такасуги. С Такасуги, который в этот вечер, очевидно, был занят. Хиджиката с непонятным для себя раздражением выбил сигарету из пачки и стиснул фильтр в зубах. Позади Такасуги стоял человек в бирюзовом плаще, и тот опирался на его грудь плечами, спиной, разлётом лопаток, расслабленный; настолько, что золотые птицы, рвавшиеся прочь с алого шёлка, осели вниз, рассыпавшись мелким узором по краю. Человек, скользнув рукой от ключиц выше, по горлу, приподнял его подбородок – не жестом, намёком на жест, самым тонким из обещаний; и Такасуги повело следом. Позволяя разом и это, и то, что случится потом, он изогнул губы в усмешке; произнёс имя – "Бансай" – с неудовольствием, с обещанием кары за каждую секунду задержки, и Бансай медленно подался вперёд. Хиджиката спрыгнул, вниз по плато реальности – гладкому, как лёд, обжигающему, – и заодно со стула. Ноги держали его, но пол под ними качался; наверняка собирался шторм: с чёрными облаками, раскатами молний, хлёсткими ударами ливня. Голос Гинко, настойчивый и серьёзный, вплёлся в сознание, задавая ритм каждому шагу. Она действительно пела, и её пение было ужасно – бесконечные, повторяющиеся слова. Каждый убивает тех, что любит, каждый убивает тех, что любит, каждый убивает, каждый… [1] Хиджиката помнил её напутствие, помнил, что негласно, но определённо обещал ей остаться и встретить того самого "особого гостя", но не хотел. Он отступал, пока не оказался надёжно скрыт лабиринтом, спрятан между сужающихся стен. Сквозь пустые, лишённые бумаги квадраты глаза улавливали осколки, фрагменты: взмах веера; целомудренный поцелуй; руку на ширинке, крепко сжимавшую член; руку под юбкой; дрожь по телу; капли пота, стекавшие по позвоночнику; танец, одетыми, совсем не в такт музыке. За одним из поворотов его внимание привлёк вдруг шлейф дыма, сигарета в углу крепко сжатого рта, запрокинутое лицо, сомкнутые веки и длинные ресницы, строгий плащ и белый платок вокруг шеи. – Не может быть, – недоверчиво прошептал Хиджиката и зажмурился, чтобы, открыв глаза, обнаружить в проёме лишь пустоту. Он припустил шаг, пока не оказался у самой двери – и сквозь неё он увидел яркое, тёмное предзакатное солнце. Дверь открылась, кого-то впуская, и они столкнулись плечами, когда Хиджиката, не замедляясь, решил пройти мимо. – Извини, – произнёс голос; тот самый голос. Хиджиката посмотрел вверх. – Кто бы мог подумать. – Что ты... – Я тоже рад тебя видеть, – усмехнулся незнакомец; сигарета зависла в углу его рта. Знакомые синие глаза щурились на него из-под полусомкнутых длинных ресниц; те самые глаза, что Хиджиката каждый день видел в зеркале, из-под тех же самых ресниц. – Тоширо.