любитель

худощавые пальцы хватают алую толстовку и прячут лицо в футере, только пшеничные локоны видны. голова, кажется, сейчас взорвется, но чистые, кристальные слезы продолжают катиться по мальчишеским щекам, доводя их до скрипа. кенма несмело проводит рукой по блондиныстым волосам, мятные глаза сначала округляются, но снова прищуриваются, а с дрожащих губ срываются слова, которые козуме не знает: — блять, — плисецкий молчит, — пизда, — кулаки бьют по груди, — к-какого, — заикается он. кенма понятия не имеет, что забыл в дождливом санкт-петербурге, но цепляется руками за синюю мятую простынь юрия. он не умеет поддерживать, отвратительно, как доказать, что козуме дорожит другом? в его голове каша: волнение за юру, желание поддержать, не ясная обстановка и в конце концов — языковой барьер. всё это давит, как тяжесть планеты, на юный ум кенмы. эта путаница опьяняет его мысли. юра встает с кровати и дрожит, запутывает пальцы в светлых прядках, отводит взгляд в сторону, чтобы никто не увидел слабости плисецкого, но уже поздно. сизая футболка мокрая из-за слез. он быстро подходит к окну, резко дергает за ручку, открывает его, вдыхает смесь запаха дыма и дождя. в полупустую комнату из ржавых окон балкона заглядывает восточный ветер, теперь каждый кусочек тела пронзает холод и непонятное волнение. козуме впервые видит таких людей, таких одиноких, расколотых, взрослых, но при этом незрелых людей. и он удивляется, что, тот кто разъест своим ядом любого, сейчас не может сдержать в себе слезы. кенма хотел собрать юру по малекулам, что бы снова видеть его недовольное лицо, слышать голос и странный акцент, но черт возьми, почему он не может это сделать? почему волейболист буд-то проглотил язык. чувство безысходности всё больше возникает в мыслях. юра устал, очень сильно, ноги, которые выполняют самые сложные прыжки на льду, сейчас его не держат, тело падает на кровать, а лицо утыкается в ткань. плисецкий плачет и не может дышать, он рычит в одеяло, поднимает голову, смотрит в глаза и на мгновение успокаивается, сейчас его разглядывает понимающий взгляд, все же юрий никогда не перестанет восхищаться внешностью кенмы. с первой встречи он любовался кошачьим разрезом, а к этому семейству юра питает нежные чувства, но сам бы сказал: «обожает до пизды» он шмыгает носом и чихает, а козуме, до сих пор непонимающе, вопросительно смотрит на юношу. юра поворачивает голову в сторону и думает, что ему повезло встретить его. юра — пожар, не знающих обжигает, а близких греет, только все хотят его потушить, лишь кенма дает гореть пламени в своем темпе. — башка болит, — шипит плисецкий. — what? тот ничего не отвечает, а просто идет на кухню. кенма провожает взглядом, дыша слишком громко. лишь чайник с другой комнаты слышно. козуме рассматривает свои пальцы и думает, что юрий, как самая тяжелая, но интересная загадка, которую не терпится разгадать. для козуме юра — полная противоположность, что-то экзотичное, но невероятно притягательное, он хочет изучить этого парня, так что бы мог предугадать каждый вздох. кенма поворачивает голову и встречает заплаканного юру, держащего разные кружки. плисецкий подходит и дает в руки кенме одну из чашек, тот отпивает, жмурится, кривится из-за напитка, который обжегает горло и думает, что он на любителя: кажется горьким, но стоит лишь распробовать, так на кончике языка раскрывается сладкий привкус. как знакомо. утренний ветер играет с волосами парней. в голове кенмы всё ещё беспорядок, в разум только привёл пристальный, стеклянный и заплаканный взгляд фигуриста в глаза друга. «всё-таки нужно что-то предпринять» юра кажется слишком уязвимым в данный момент, хорошо, что никто их не видит. он закрывает глаза и делает большой глоток кислорода. нос козуме щекочет смесь выбросов, пота и чая. он поворачивает голову на юру и думает, что если бы не красные пятна на лице от слез, никто и не поймет, что у плисецкого есть слабость.