Отгремевший Гром из иных миров

Внимательно. Майя слушала Авендаля, внимая каждому его слову. Будто бы страшная сказка, звучал его рассказ о недавнем прошлом, и поверить в такое, по правде, было непросто. Иные миры! Картины — порталы! Война кистей и красок, оживляющих небыль! Миры…. Мастера… искусство, что творит чудеса?! — Так ты… волшебник… — все, что смогла вымолвить она. — Кто? — Ты творишь чудеса! Это ведь волшебство, да? — Это дар, — ответил юноша и тяжело вздохнул. — Дар, от которого я уже пытался однажды отречься. Он не приносит никому радости. — На… войне никогда не бывает счастья… — Майя прекрасно понимала: ее слова звучали глупо, жалко и мало что значили для гостя, но просто промолчать она тоже не могла. — Ты не была на войне, — верно заметил Авендаль. — Но я много о ней читала. — Никакой текст и рассказ не в силах передать ужаса сих бессмысленных разрушений, — возразил Унамар. — Нас с детства учат тому, что война — это плохо. — И это остановило хотя бы одну из них? — поинтересовался юноша, но девочка отрицательно помотала головой. — Вот так… Никакие учения и предостережения не останавливают войну, потому что ведут ее не те, кто стоят на поле боя, а те, кто смотрят на все издалека, пожиная плоды победы или вкушая горечь поражения. Майя не нашла, что ответить на этот раз: так тронул и поразил ее этот трагичный рассказ. И говорил ведь он абсолютную правду, отчего девочка еще раз задумалась о том, насколько сильно могут быть похожи эти два мира. Что, если отличает их только раса? И, ведь, внешне Унамар и люди были, по всей видимости, почти идентичны. Теперь, в человеческой одежде, Авендаль нельзя было отличить от представителя этого мира… И все же был он совсем не отсюда, и, прислушавшись к его речи, это можно быть тонко уловить. По словам, по движениям, поведению пришельца кто-то мог бы сказать, что Авендаль «не от мира сего», в чем был бы абсолютно прав. — А что ты рисовал… ну, до того, как… появился этот дар? — робко поинтересовалась Майя. — Я рисовал природу, — с печальной ностальгией, которая была в его голосе едва различима, промолвил юноша. — Мне нравились горы со снежными шапками. Этот благородный серый цвет камня был так приятен моему глазу: от него будто бы веяло блаженной прохладой ветров. Еще я рисовал лес, но только его верхушки, за которыми был виден необъятный простор цветущих долин. Рисовал озера глазами тех, кто вольно парил в небе… Пока в моей руке не было поручено рисовать машины, разрушавшие все это великолепие. Я ваял из дерева птиц, как живых. Ковал из металла изящные цветы… до тех пор, пока один из таких не расцвел у меня в руках благоухающим бутоном. Я играл в полях на гоньяне, и ноты вдруг начали превращаться в ярких бабочек… я создавал так много, но все это уже не будет иметь никакого смысла. — Но… — Майя подалась вперед, воспылавшая энтузиазмом, какого не доводилось ощущать ей еще никогда. — Ты мог бы вернуть к жизни вымерших животных! Нарисовать лекарство от всех болезней! Еду для тех, кто голодает, одежду тем, кто в ней нуждается! — воскликнула девочка. — Как много… можно было бы изменить с этим даром… в нашем мире… да и во всех других! Рисовать дождь в засушливый год, и спасать урожай! Тушить пожары по взмаху кисти! Дарить всем надежду! Неужели, ты не думал о таком? — Хм… Что говоришь ты, звучит… — вздохнул Авендаль, но так и не окончил. — Вот только ни у меня, ни у других не оказалось времени, чтобы подумать о таком. Опасен тот дар, что может осчастливить всех и каждого, ведь не все хотели бы блага для других, — сказал он, и снова был прав в своих изречениях. — Война мне это не раз показала. — Н… но, разве… война не в прошлом? — Война никогда не забывается полностью. Ее отголоски будут преследовать тебя еще очень долго… даже в других мирах — Много… ты их видел? — радость в голосе Майя почти пропала. — Несколько десятков, я полагаю… сбился со счета. И нет времени, чтобы стоять и любоваться их чарующими красотами, когда на кону твое существование. — Я… — протянула девочка, посмотрев в сторону ванной, — должна запустить стирку. Унамар понимающе кивнул, и Майя отлучилась на несколько минут, пока ее гость принялся разглядывать художественные принадлежности, что не успела убрать хозяйка. Он отвлекся на звук заработавшей стиральной машинки, а после остановил свой взгляд на висящей на стене картине, которая была темной и едва заметной в полумраке, где из освещения была лишь лампочка в коридоре. Немного небрежные мазки, смесь фиолетового, синего, зеленого и ярко-розового. Что было на ней изображено, понять сложно, но, кажется, суть ее была не на поверхности. Авендаль бережно провел пальцем по полотну, тихо проговаривая вслух свои мысли: «Мечтательность… — он прошелся по серо-фиолетовым мазкам и перешел к бирюзоватым. — Свежесть и ясность, — Унамар переключился на вишневый со вкраплением багрового. — Счастье и решительность». — Что это значит? — поинтересовалась Майя. — У нас картину принято понимать на нескольких уровнях. Первый — это ее содержание, сюжет, что лежит на поверхности и легко читается: все, что изображено на ней, все символы и предметы — оно имеет смысл. Второй уровень — цвет: палитра, которой пользовался творец, сочетание, оттенки, насыщенность — у всего есть свое значение в зависимости от общей композиции. Третий уровень — ощущения: то, что мы чувствуем, что нам представляется, какие еще образы всплывают, глядя на картину. Так бы сказал тебе любой Унамар. Но я все же считаю, что есть и четвертый уровень, который стоит не первым, не последним, а как бы лежит поверх всех — личность автора. А это значит — нужно учитывать и то, кто он, чем живет и что ценно для него… Эта картина написана твоей рукой, и цвета будто складываются у меня в буквы. Это цвета твоего имени, «Майя». Картина, что отражает суть твоего естества… Порой творец и сам не замечает, как оставляет частичку себя истинного в своей работе. — Я ни о чем не думала, когда рисовала это, — совершенно спокойно ответила девочка, глядя на свою работу с легким отвращением. — В ней нет никакого смысла. — Тебе так только кажется. Все, что существует, преисполнено смыслом… все, кроме войны… — Если бы я рисовала войну, — задумала Майя, — то рисовала бы всеми оттенками зеленого и коричневого. — Почему? — Ну… лес, окопы, зеленые одежды с камуфляжной расцветкой. — В моем мире военные не носят особых нарядов. — А как тогда отличают «чужих» от «своих»? — удивилась хозяйка, покосившись на гостя и тот, пожав плечами, присел на край кровати. — Свой не пытается уничтожить то, что тебе дорого, — произнес он. — А что дорого тебе? — Майя развернула кресло и уселась напротив, слегка поджав ноги. — Я… — Авендаль прикоснулся ко лбу кончиками пальцем, — уже и думаю о таком. Быть может… лучше и не дорожить ничем? — Ну, как же? — тихо воскликнула девочка. — А семья? — У меня нет семьи… — А… а я… — Майя снова словно проглотила язык. Так неловко. И как продолжить? — Твои глаза почти серые, — заметил пришелец, — это тоже болезнь? — Возможно. — Блеклые… Авендаль встал на ноги и очень медленно прошелся по комнате: сначала до двери, а после до окна. На противоположной стороне. В этом полумраке он был для девочки мутным пятном. Приятный звук шагов: высокий широкоплечий юношу ступал так, словно шел по мягкому ковру в комнату, где спал ребенок. Подойдя к столу, Мастер взял с него кисть и, судя по звуку, обмакнул ее в воду. Легким движение он распахнул акварель, которая иной раз самой Майе поддавалась с трудом. «Эльф» долго водил кончиком кисти в одной из ячеек с краской. — Ты сегодня сказала, — молвил Авендаль, повернувшись к Майе, — что этот дар мог бы принести пользу кому-то… дать то, чего не хватает… спасти… излечить… Сердце девочки замерло, когда юноша сделал шаг и слегка навис над ней. С кисточки в его руках готова была упасть лиловая капля. Взгляды пересеклись, и Майя различила в глазах гостя безмерную печаль. Кажется, они давно пропитались ею. — Может… в чем-то ты была права… Так медленно поднимал он руку с кистью, дабы ни одна капля не пропала даром, но все же одна сорвалась и ударилась об пол драгоценным камнем. — А может… мне просто страшно… — прошептал Авендаль. Теперь сердце Майи ужа колотилось как бешеное, но все прекратилось уже через мгновение, когда изящным движением Авендаль коснулся ее щеки, тело обдало жаром, и веки резко закрылись от странного чувства. Девочка вздрогнула, ухватившись за подлокотники кресла, и попыталась открыть глаза, но что-то тянуло ее во мрак, словно она тонула в чем-то вязком и теплом, а пошевелиться и вскрикнуть стало так же тяжело, как в глубоком сне, которые закончится, она всегда знала, с первыми лучами солнца.