Встреча с бессмертием

Около 1500 лет до нашей эры, Крит Утро в тот день выдалось прохладным и тихим. Легкий, почти нежный ветерок с моря кружился у скал, ворошил пожелтевшую за лето траву, растущую у троп, и нес с собой пряную сладость прежней жизни, навеки оставшейся в Кноссе. Раскинувшийся на берегу величественный город не признавал печали и быстро забывал скорбь: здесь уже много сотен лет не ведали войн и не строили крепостей. Ахейцы с их склонностью к трагедиям и легендам о павших в бою благородных героях никогда не поняли бы песен, слагаемых в царстве Миноса. Поэтому и музыка здесь была иной, чем в Афинах или Тиринфе: ноты веселья всегда одерживали победу над аккордами грусти. В Кносс стремился всякий, кто любил жизнь и желал насладиться каждым ее мгновением, а не совершать подвиги во имя богов. Вот поэтому Маркус и не понимал до конца, что привело сюда его самого. Но для себя он все решил уже вчера, когда шел за похоронной процессией и смотрел, как тело его единственной дочери замуровывают в гробницу. Каллидика умерла в возрасте семнадцати лет и так и не узнала, кем в действительности был ее отец: как и много раз до этого, Маркус собирался оставить семью, как только жена и близкие станут слишком часто удивляться, что он не стареет. И все медлил. Семела и вправду все видела. И гордилась им, считая его отмеченным каким-то божеством. Знала бы она, как была права — и как ошибалась. А недавно в Кносс проникла неведомая хворь. Говорили, случилось это ровно после того, как в гавань прибыл корабль из Египта: купцы привезли амфоры с терпким вином и яркие ткани, которые так обожали женщины Кносса. Сначала не стало Семелы. Через неделю лихорадка унесла их дочь. Своих детей у Каллидики не было, и проклятый род Каина оборвался в очередной раз. Самого Маркуса, конечно, никакие болезни не брали: тот, кто оставил ему Печать, позаботился и об этом. Не брали его и стрелы, не брали самые острые из клинков — даже самые чудовищные раны затягивались, не оставляя шрамов, а отсеченные пальцы или отрубленная мечом рука отрастали заново. Он участвовал во множестве сражений на море и суше и всякий раз молчал и отнекивался, когда ему приписывали доблесть — сам он прекрасно знал, что в том, как он вел себя на бранном поле, не было ничего героического. Он шел в бой вместе со всеми — уж так был устроен этот мир, что мужчины время от времени должны были уходить на войну — за трофеями и славой — и вместе со всеми испытывал боль от ранений и ожогов. Только вот его соратники умирали в страшных мучениях, а он излечивался и жил дальше. В самом начале, когда мир был юн, а могилу Авеля еще не занесло песком, он даже не понимал, почему его Проклятие — и вправду Проклятие. Но шли годы, а за годами проходили тысячелетия, и все эти тысячелетия теперь сливались в одну бесконечную колонну мертвецов. И Маркус уже не различал, кто из этих мертвецов был ему врагом, а кто наставником и другом, кого он любил, а кого клялся ненавидеть. Потому что и те, и другие — умирали. И теперь, когда гробницы Кносса приняли в себя Семелу и Каллидику, Маркус решил сделать то, что никогда прежде не пробовал. До вершины оставалось совсем немного, когда тропа, обвивающая крутой скальный склон, вдруг оборвалась. Лезть выше Маркус и не собирался. Он обвел глазами небеса: солнце уже встало и теперь медленно плыло по прозрачной вышине, обещая небывалый зной к полудню. Весь берег внизу был словно усеян острейшими, точно клинки, скалами. Маркус скинул с плеча небольшой мешок. Выудил из него кожаную флягу и сделал глоток, а потом выпил все до дна. Некоторое время он стоял, вглядываясь в морскую даль и вслушиваясь в крики кружащих над скалами чаек, и все ждал, когда же настойка клещевины, аконита и олеандра остановит ему сердце. А потом просто шагнул вниз. Боль была невыносимой, ослепляющей, и в следующий миг весь созданный творцом мир расплылся в черноте. Маркус не знал, сколько прошло времени, когда он пришел в себя. И тем более не понимал, что терзало его сильнее: раскроенный череп, перебитый позвоночник, сломанная шея — или сознание того, что Печать не позволит ему умереть, даже если он пожелает этого сам. — Никогда такого не видел, — услышал он вдруг. С трудом пошевелился: от срастающихся костей и позвонков все тело немилосердно зудело, а в голове словно бултыхалось расплавленное олово. Один глаз не видел, и Маркус решил подождать. И послушать. — Ничего, если я тут посижу еще немножко? Посмотрю. Если ты не против, конечно. Шейный позвонок щелкнул, но спину все еще жгло, точно он лежал на раскаленных углях. Маркус приподнялся на локте — и наконец кое-как сел. Осторожно ощупал руками голову: по лицу струилась вязкая жидкость, и ему не хотелось думать, что это. И как он сейчас выглядит сам, с зияющим проломом в черепе — теменные кости всегда восстанавливались последними. Зато зрение уже приходило в норму. Незнакомец — судя по усыпанной драгоценностями застежке плаща и золотым браслетам на руках, он принадлежал к самой верхушке кносской знати — сидел на валуне у самого берега. Прибой едва омывал его ноги, обутые в сапоги из тонко выделанной кожи. — Смотри сколько влезет, — бросил Маркус. — Ты как будто не рад. — Тебе? Ну, я не рассчитывал на зрителей, извини. — Как жаль. Люди обычно не против, когда я уделяю им внимание, — заметил незнакомец. Это прозвучало так, будто сам он себя человеком не считал. На какое-то мгновение Маркус решил, что его собеседник и впрямь имеет царское происхождение. Но пелена перед глазами уже рассеивалась, и Маркус, двадцать лет проживший в Кноссе, понимал: перед ним иноземец, просто очень богатый и высокородный. Какой-нибудь самоуверенный сановник, прибывший на Крит из далеких стран. — Но на самом деле я говорил не о себе, — продолжил тот. — Понимаешь, не каждый день встретишь кого-то с такой дырой в черепе. — Значит, ты не участвовал ни в одной войне. — Вот тут ты ошибаешься, — возразил иноземец. — Я участвовал в войне, которая предопределила всю судьбу этого мира. На минуту Маркус задумался, о чем именно говорит странный иноземец, и понял, что не угадает, да и раскаленное олово, будто наполнявшее его голову до краев, все еще не остыло и мешало привести мысли в порядок. — В общем, я еще не видел человека, который бы мог спокойно разговаривать, когда его мозги размазаны у него по лицу. — Иноземец вытянул голову, будто желая рассмотреть Маркуса повнимательней. — То есть, конечно, я видел и кое-что похуже, чего уж там. Но все-таки не здесь. Тебе не нравится, что твои поломанные кости срастаются прямо на глазах? Кстати, о глазах. Ты хотя бы почувствовал, что один глаз у тебя вытек, но на его месте уже вырос другой? Как новенький. Маркус не знал, что отвечать. — Подумать только. Люди каждый день приносят жертвы богам, которых сами же и придумали, умоляя их о подобной неуязвимости. А ты совсем не рад, правда? — Это другое. — Я уже понял, — кивнул иноземец, поднимаясь со своего валуна. — Ну и как тебя величать? — Маркус. — О, то есть тебе не нравится имя, которым тебя наградили родители? Темные глаза иноземца весело сверкали. — Зачем спрашивать, если ты уже все знаешь? — Я и не говорил, что все знаю, — возразил иноземец. — Но я действительно слышал о тебе. Или, по крайней мере, о таком, как ты. Впрочем, я могу ошибаться: мои братья и сестры о тебе мне ничего не рассказывали. Но Земля полнится слухами. И не только Земля. В голове все еще гудело, а вот спина пусть и ныла, но уже не горела. Пошевелив ногой — расколотая коленная чашечка уже полностью срослась — Маркус попытался встать. Голова закружилась, но он сделал пару шагов. Иноземец даже не шелохнулся. И сейчас Маркус рассматривал его сам. Тот был одного с Маркусом роста, но немного уже в плечах. Вот поэтому Маркус и принял его поначалу за кого-то из царских приближенных: стройный и гибкий стан у мужчин в Кноссе считалcя признаком красоты и благородного происхождения. — Значит, ты ангел. — Ну, — тот пожал плечами. Помедлил и лишь потом кивнул, — можно сказать, что да. — Пришел посмеяться? — Зачем ты так. Мне стало любопытно, и я остановился посмотреть. Не каждый день увидишь кого-то, кто смог настолько рассердить моего Отца. Скажи, кто же оставил тебе Печать? — Я не разглядел, — бросил Маркус. — Какой-то из твоих, как ты выразился, братьев. В общем, у него были крылья. За спиной незнакомца — то есть, ангела — вдруг раскрылись два белоснежных крыла. Перья блестели на солнце, и Маркус нечаянно залюбовался, глядя на них. А проклятый ангел, как назло, еще и улыбался. Вот только в его глазах не было ни насмешки, ни убежденности в своей божественной правоте. Маркус помотал головой, желая прогнать наваждение. И все-таки подумал, что будь этот ангел человеком, о нем бы говорили, что он очень хорош собой. Да и описать его можно было только одним словом, и слово это было «прекрасен». Или даже «прекраснейший». Маркус надеялся, что читать его мысли ангел был не в силах. — У того крылья были другие. Темно-серые, кажется. — А, — обрадованно кивнул ангел. — Значит, это был Аменадиэль. Я так и думал. Не сомневаюсь, что он был рад выполнить эту работенку, равно как и любую волю нашего божественного Отца. Между прочим, он Его первый и любимый сын. — А ты что, нелюбимый? Ангел пожал плечами — белоснежные крылья мгновенно схлопнулись и спрятались. Маркус подумал, что на мгновение в темных глазах промелькнула горечь, но потом ангел улыбнулся снова — еще шире. — Как тебе сказать, — начал ангел. — Тринадцать миллиардов лет назад у нас с Отцом возникли разногласия в некоторых вопросах. И я поднял восстание на Небесах. Увы, в той войне я проиграл, и меня сослали в Ад в качестве наказания. Навечно. Как ты сам понимаешь, мои отношения с Отцом после этого безнадежно испортились. Лишь теперь Маркус понял, кто перед ним. Конечно. Кем же еще мог оказаться прекраснейший из ангелов. — Ты дьявол. — Люцифер, — представился тот. — Конечно, я дьявол, но предпочитаю, чтобы знакомые называли меня по имени. Дьявол — это моя работа, если уж на то пошло. Видишь ли, царь, который сидит в Кносском дворце, управляет страной. А я правлю Адом. — Но сейчас ты здесь, — заметил Маркус. — На Земле. — Сейчас я здесь, — согласился Люцифер. — Я тут бываю время от времени. И нет, я никого не утаскиваю в Ад. Я вообще не могу повлиять на то, попадет человек в Ад или в Рай. Даже дьявол устает от своей дьяволовой работы, особенно если он ее не выбирал, Каин. Маркус вздрогнул. — Тебе правда не нравится твое имя? — Нравится, — бросил он. — Но не на людях. Не хочу, чтобы они знали, кто я такой. — Хорошо, — кивнул Люцифер. — На людях я буду звать тебя «Маркус». А когда мы вдвоем, я иногда буду использовать имя «Каин», идет? — Идет, — ответил Маркус. И сразу же переспросил. — Мы вдвоем? Это как понимать? Люцифер пожал плечами. — Я удивлен, что мы с тобой встретились только сейчас. Мы же оба прокляты Богом. И мне кажется, нам есть о чем поговорить. — Ладно. Маркус и сам не знал, почему он согласился с дьяволом. И уж точно не знал, о чем тот пожелает с ним разговаривать. Сощурив глаза, Маркус задрал голову и все пытался понять, сколько же он лежал на камнях, раз солнце уже прошло зенит и теперь здорово пекло голову. Чуть усилившийся ветер мерно катил волны к берегу, и все громче кричали чайки, будто предчувствуя шторм. Люцифер выбрал этот момент, чтобы шагнуть ближе. Покружил вокруг Маркуса, внимательно его разглядывая, и наконец сказал: — Ты бы не мог смыть кровь? И все остальное. Конечно, ты уже не похож на отбивную с костями, но я бы хотел вернуться в город, чтобы на нас при этом не таращились. Спорить с ним Маркус не стал. Окунулся в воду, а после не стал ждать, пока его одежда высохнет. Кивнув, Люцифер поманил его за собой. Когда они прибыли в Кносс, город уже застилали первые сумерки. Маркус отчего-то знал: Люцифер специально устроил так, что они шли пешком, пусть и по мощеным дорогам. Дьявол желал больше знать о городе — или о самом Маркусе, И лишь в самом конце пути, когда они уже стояли перед входом в один из дворцов кносской знати, Маркус понял, что рассказал если не всю историю своей жизни, то все, что случилось с ним за последние двадцать лет. Рассказал даже про Семелу и Каллидику. И не только про них. Во дворце этом Маркус прежде никогда не бывал, но уже ничему не удивлялся. Конечно, не он один принял вылезшего из Ада дьявола за богатого иноземного сановника, которого вот уже вторую неделю, как оказалось, приглашали на самые важные празднества Кносса. Вот и сама Элефтерия, владелица дворца, сочла за честь принять у себя такого гостя. Усадив Люцифера — а с ним и Маркуса — на лучшее место в зале для торжеств, Элефтерия прислала к ним своего личного виночерпия. Люцифер с нескрываемом интересом поглядел вслед Элефтерии, попросил виночерпия разлить вино по кубкам и произнес: — Знаешь, мне здесь нравится. Темные глаза его снова блестели, пока он присматривался к Элефтерии и окружавшим ее столь же знатным подругам, и сейчас Маркус был готов поклясться, что дьявол не лгал. Не лгал даже тогда, когда после следующего — или даже третьего — кувшина вина добавил: — Иногда мне кажется, что этот чудесный кусочек мира творила моя Мать, а не Отец. — Твоя Мать? — Богиня всего сущего, — объяснил Люцифер, поднимая кубок. — Да, выпьем за здоровье моей Мамы. И за ее вечную и мучительную жизнь в Аду. К сожалению, она так и не смогла полюбить это нелепое человечество. А после пары наводнений и особенно жестокого морового поветрия у Отца закончилось терпение. — В нашем царстве тоже чтут Богиню. Ну, или богинь. — Я заметил это в первый же день: по фрескам и по тому, как здесь ведут себя женщины. — Ну, здешние традиции и вправду отличаются от ахейских. — И это прекрасно, — Люцифер пригубил еще вина. — Хотя на самом деле ни моя Мать, ни мой Отец не имеют к этому никакого отношения. Люди все делают сами: и хорошее, и плохое. И мне это известно лучше, чем кому-либо другому. — Не нравится, что тебя считают прародителем Зла? Люцифер нахмурился, и Маркус тут же пожалел, что спросил. — Сам как думаешь? — Я знаком с тобой ровно день, — Маркус старался, чтобы его голос звучал спокойно. — И если честно, твоего Отца я в каком-то смысле знаю лучше. Ты на него не похож. В смысле, ты не похож на кого-то, кто будет устраивать людям бесконечные мучения. — Это именно то, чем я занимаюсь в Аду, — бросил Люцифер. — Но сейчас ты не в Аду. Люцифер промолчал. И на Маркуса он больше не смотрел: взгляд его скользил по сторонам, где шло веселое празднество. — Я прожил на Земле достаточно, — начал Маркус и осекся, — да, знаю, это очень смешно звучит, учитывая, что сегодня я пытался покончить с собой. Но я правда прожил достаточно, чтобы видеть — ты очень любишь этот мир и людей. Пауза затянулась: Люцифер все еще ничего не отвечал. В зал как раз вошли приглашенные на торжество музыканты. Сперва зазвучала лира, потом флейта, и все вокруг наполнила прекрасная мелодия. Люцифер тотчас выпрямился. И даже улыбнулся. У Маркуса отлегло от сердца. Ему почему-то не хотелось видеть Люцифера грустным. Или просто не хотелось больше говорить о богах и своих несчастьях, хотя кто бы еще понял его досаду на Создателя, если не сам дьявол? — Людьми всегда владеет желание, — вдруг сказал Люцифер. — Наверно, это мне и нравится. — Да? — Сейчас я кое-что покажу тебе. Снова улыбнувшись, Люцифер ловко поймал виночерпия за запястье и спросил: — Чего ты желаешь на самом деле, юноша? Виночерпий смутился. Но оторвать свой взгляд — это уж Маркус видел точно — от темных, бездонных глаз Люцифера тот не смог. И наконец признался: — Чтобы Мирра, племянница госпожи Элефтерии, обратила на меня внимание. — Тогда удачи, — Люцифер выпустил его запястье. — Видишь, как все просто, Маркус. Этому юноше сейчас вообще не нужны никакие боги и богини. — Вот поэтому он и счастлив. — Да. Но сегодня я, возможно, все-таки узнаю, как же устроен этот мир на самом деле. И почему он прекрасен вопреки воле всех его творцов и совсем не похож на тюрьму, которую они пытались здесь возвести. Маркус вскинул на него взгляд, успев подумать, что юный виночерпий недостаточно разбавил вино водой. Впрочем, Люцифер тут же все объяснил. — В полночь у меня назначено свидание с главной жрицей Кносса. Или, скорее, это у нее назначено свидание со мной. В общем, она пожелала видеть меня в своих покоях. И кто я такой, чтобы отказать столь великолепной и могущественной женщине? Всего лишь дьявол. Надеюсь, она и вправду расскажет мне что-нибудь интересное про наше мироздание. — Всего лишь дьявол, — повторил за ним Маркус. — Ты так ей и сказал? — Я никогда не лгу. Меж тем, Люцифер уже поднялся на ноги. — Мне пора, — сказал он. — Я найду тебя завтра.