На одной стороне

I've woken up in a hotel room, My worries as big as the moon, Having no idea who or what or where I am. Something good comes with the bad, A song's never just sad. There's hope, there's a silver lining, My silver lining.

Я очнулся в гостиничном номере С тревогами, величиной с луну, Без понятия кто я, что я и где я. Но с плохим всегда приходит хорошее, Песня никогда не бывает просто грустной. Есть надежда, есть луч надежды, Мой луч надежды.

First Aid Kit — My Silver Lining

Путь до дома занял куда больше времени, чем мог. Целенаправленно петляя то тут, то там, вдыхая влажный воздух и заглядываясь на покачивающиеся верхушки деревьев, Саске отстраненно думал о всяком, что попадалось на глаза. Еще минут пятнадцать назад получив сообщение, в котором Узумаки отчитался, что уже дома, Саске наврал в ответ, что тоже и что все хорошо, пока от холода начинало сводить пальцы. Ему не было страшно, нет. Он не боялся грубых слов, грубого отношения — в общем. Уже давно привыкшему Саске было просто-напросто противно. В доме воздух был спертым, порядка за пределами комнаты почти не было. Фугаку, уходя в запой, превращал окружающее его пространство в свинарник. Валялись бутылки, на полу — засохшие пятна пролитого алкоголя, пятна от поедаемой пищи и вечная затхлость. В дни, когда, быть может, становилось хоть немного стыдно, либо же когда просыпалась давно забытая любовь к чистоте, он убирался, зло ругаясь и говоря, что никто ему в этом доме не помогает. Человек, что виноватого видел в каждом, кроме себя. Разговаривали они редко, часто просто дежурными бытовыми фразами. Радовало безмерно то, что находились на разных этажах. Там, где обитал Саске, было две комнаты и санузел, изо дня в день радующий тем, что пользуется им один он. Закрытая же комната брата упрямо игнорировалась. Внутри его вещи, прочитанные книги и так и не выкинутые со школы тетради; одежда, ставшая ненужной, когда спешно уезжал. До сих пор гадко скручивалось что-то на душе, когда думал, что давший кучу обещаний старший брат просто исчез из жизни. Где он, что с ним? Живой ли? Узнавать самостоятельно, однако, не позволяло то же глупое чувство, что и у никчемного отца — обида. Обида, тянущая в болото своими когтистыми лапами, липко касаясь горла и его сдавливая. Обида, после — ненависть, вызванная непониманием и вдруг повторно преданными чувствами. Сначала мать, брат — следом. Когда-то два самых любимых человека. Забавно, что отвращение теперь вызывали оба. Прошмыгнув во двор, параллельно с этим поинтересовавшись, в каком из окон находится отец, Саске удовлетворенно двинулся дальше: тот сидел перед телевизором, вряд ли замечая вокруг хоть что-то. Забежав за дом, к дереву, к открытой веранде, над которой было заветное окно родной комнаты, спустя мгновение — ногой упираясь в выступающую по углу отделку, в перила, он подпрыгнул и, хватаясь за наклонную крышу, подтянулся. Следом он мягко ступил на кровлю, боясь шума, и аккуратно двинулся к убежищу, думая, что мокрый шифер может подвести в любой момент. Перемахнув через подоконник, Саске оказался в ожидаемо холодном помещении. Окно он прикрыл, а после упал на пахнущую улицей подушку. На плечи, придавливая к кровати, рухнуло бессилие. Бесцельность существования в стенах родного дома уничтожала всякие попытки к какой-либо деятельности, не было желания шевельнуть даже пальцем. Тошно. От самого себя воротило, потому что, очевидно, был слабаком, — жертвой каменной конструкции. Стыдно не иметь к подобному каких-либо ресурсов для сопротивления. Снизу раздался хохот, вслед за чем — откровенная брань в сторону одного из мелькающих на экране лиц. Фугаку на эмоции и мерзкое поведение скуп не был, даже если откисал от ночного насилия над собственным организмом. Вздохнув и поморщившись, Саске рукой нащупал телефон в кармане, мазнул взглядом по сообщению: «Ну как? Все нормально?», быстро ответил, что переживать не о чем, и, опустив руку с зажатым в ней сотовым на кровать, перевернулся на спину. Узумаки. Внизу живота приятно потяжелело. Улыбку сдержать не вышло, и Саске понял: надеяться хоть на какую-то здравость ума смысла больше нет. На холодных с улицы кончиках пальцев все еще ощущалось осевшее на них тепло чужого тела, на губах — скручивающая даже поджилки мягкость и влага языка. Лазурь радужки… Любовь, что в ней плескалась. Сердце забилось беспощадно, и Саске, поджав губы, закрыл глаза опущенным на лицо предплечьем. Волнительно и ни разу не мерзко. Признание сводило с ума, подтверждение ему — рвало душу в клочья. Разубеждать себя в том, что мучающая Узумаки любовь, о которой он невольно дал знать, фактом своего существования доставляла невероятное удовольствие, Саске не собирался. Удовольствие, и пусть, что внутри оно сметало все подчистую и настойчиво намекало, что пора лечить голову. Рука отпрянула от лица и вновь рухнула рядом на одеяло. Взгляд уперся в уже наизусть выученную карту звездного неба на скошенном потолке, после двинулся дальше — к окну, — и зацепился за пачку сигарет в углу подоконника. Саске поднялся, еле отрываясь от мягкой поверхности. Никотин — глупая зависимость, о себе напоминающая в моменты скуки, когда хочется занять руки и отвлечься. То, чем Саске пытался хоть как-то заполнить пробел, что о себе заявлял с новой силой, стоило светлой макушке скрыться за пределами внимания. Ничтожная, не дающая и капли того, что давал Узумаки, пагубная привычка. Окно он вновь открыл, уселся на подоконник и крутанул колесико зажигалки. Не холодно. Грело тепло надетой олимпийки Наруто. Наруто, что вонь тлеющего табака не мог терпеть. Злился и был готов бить по рукам, лишь бы в тонких пальцах не мелькала объятая белой папиросной бумагой доза яда. Саске это веселило, потому что наркоманом он себя не считал, однако нервы Узумаки берег и при нем почти не курил. Брови Наруто же все равно хмурились, а Учиха в ответ обещал, что еще немного — и бросит. Обещал уже месяца четыре, ровно столько, сколько не звонила мать. Да, не брал трубку, не перезванивал и презрительно кривился, но зато знал, что по ту сторону все еще есть хоть какое-то дело. Дела, видимо, наконец-таки не стало. Сдалась раньше, чем это сделал он. А жаль, возможно, произошло бы долгожданное воссоединение. В негодовании изогнулись губы. Горечь раскаленным свинцом опалила внутренности. Уже и не вспомнить, чем веяло от Микото. То ли с жасминовой ноткой духи, то ли легкая сладость ванили. Готовила она всегда отточено и умело, дела по дому вела быстро, в горшках на каждом окне разводила одной ей известные цветы и всегда, какой бы уставшей ни была, игралась с сыновьями, стараясь уделить им как можно больше своего времени и внимания. От Фугаку хрупкая и хохотливая женщина устала быстро. Любовь, как казалось, способная существовать вплоть до старости, спустя десять лет брака выцвела до безобразия, и ставшие мучительными последние четыре года жизни под одной крышей растерли ее в порошок, не оставив шанса вернуться к тому, с чего все начиналось. Фугаку доводил Микото до слез своей житейской грубостью, в частых случаях ревностью, вразрез с которой шло безразличие, и на манер барана — упёртостью. Он действительно любил, но делал это эгоистично и неумело, с ней мало в чем считаясь. Для него все это стало… обычным делом. Она сама — стала обычным делом, что априори маячит где-то поблизости. Когда ссоры, что становились все страшнее, в один момент дошли до рукоприкладства, Микото, гордо подняв подбородок, пока ресницы хранили влагу, впервые покинула их дом, чтобы показать, что ценить — пора точно настала. Не выдержав и трех дней, она вернулась обратно, пока слезы окончательно не задушили. Злопамятности для того, чтобы этим поступком рассорить мать и детей, у Фугаку хватило с лихвой. Тогда он, не боясь сказать лишнего детям потому, что напился как последняя сволочь, укоренил в голове Саске одно — мать их всех променяла на что-то большее. И если тринадцатилетний Итачи про себя качнул головой, понимая, в чем кроется причина всех этих речей, то Саске, только отпраздновавший восьмилетие, хлопнул глазами и мать, что вновь явилась дома, обнял нехотя. Когда же у Микото действительно кто-то появился, и она наконец поняла, что с Фугаку, кроме детей, ее ничего не связывает, то с собранными чемоданами встала на пороге. Она спросила: «Поедешь со мной, Саске?». Тот, смотря на машину за ее спиной и видя в ней незнакомого мужчину, шагнул назад и отчаянно замотал головой. Поджались губы, вниз по щекам, для нее самой незаметно, покатились горячие слезы. Микото, посмотрев на старшего сына и в глазах того надеясь увидеть поддержку, в ответ получила лишь жалость, приправленную тоской. Раньше, если Саске плакал, то изо всех сил. Обнимался — крепко, любил — себя отдавая полностью. Со стороны вечно улыбающейся мамы, что, хихикая и сияя, тыкала в щеки и нос, предательство подобного рода разбило сердце, омрачило душу и навсегда оставило отпечаток, серостью легший на черную радужку. Когда же спустя пару часов после того, как за Микото закрылась дверь, домой вернулся Фугаку, Саске в полной мере ощутил, насколько страшно может быть в родных стенах. Со дна он поднимался с Итачи, что был рядом и заботился ничуть не хуже матери, а затем окончательно увлекся лучом света, что сквозь гущу облаков пробился в темное царство. К Наруто тянуло, потому что грел, несмотря на все пережитое. С него хотелось брать пример и за ним следовать, быть с ним рядом и чувствовать, как исцеляется зажатая в клетке из обид и страхов душа. Крепчали узы, Саске цвел и улыбался счастливо, пока под рукой, совсем не мешаясь, болтался Узумаки. Отец долго наслаждаться жизнью не дал, двумя годами позже себя бесповоротно превратив в зверя. Грубая ладонь, сильный удар и оглушающий шум в голове. То ли не так посмотрел, то ли сказал чушь, что показалась Фугаку преступлением, но, убегая вверх по лестнице в свою комнату, Саске захлебывался слезами и дрожал всем телом, еле проталкивая в глотку слюну. Итачи сидел допоздна в школе, готовясь к выпускным экзаменам из среднего звена, а Саске, боясь произвести какой-либо звук, сидел у запертой двери, обнимал колени и вздрагивал, когда казалось, что за ней кто-то есть. Затем из окна повеяло прохладой, качнулась штора. Мысль о голубоглазом мальчишке сподвигла на безрассудный поступок. Страшнее всего было сделать первый шаг за пределы подоконника, и только потом — спрыгивать с крыши веранды. Коленки больно ударились о землю, содралась нежная кожа с ладошек, но Саске уже не оборачивался, пока ноги уверенно несли его в нужном направлении. …Учиха шикнул: фильтр скончавшейся сигареты обжег фаланги. Выкинув окурок прямиком под разлапистый дуб, ветки которого при сильном ветре касались потемневшей оконной рамы, Саске отмахнулся от воспоминаний, словно от серого дыма. Плевать на всех. На мать, на брата. На отца — тем более.

***

По возвращении домой Наруто поднялся в комнату и все же переоделся, поверх водолазки сверху натянув толстовку. С улицы чуть ли не вьющиеся от влажного воздуха волосы падали на глаза, что раздражало. Или же раздражал Саске, вдруг решивший, что врать ему — хорошая идея. По-любому еще не дома и только делает вид, что отправился туда, ни разу не свернув по дороге. Что ж, пусть думает, что так делает лучше. Все равно правду не скроет, как бы ни старался. Взглядом Наруто окинул комнату, быстро убрал всякий мусор, закидывая его в пакет, и, удовлетворенно отметив, что кровать услужливо заправлена Саске, спустился вниз, где и избавился от ноши. — Ну что, как у вас дела? — спросил Наруто, поставив кофе на подогрев. Куда себя деть, он не знал, о чем спрашивать и говорить — подавно. Конохамару привычный уклад жизни перечеркнул, потому что даже беззаботно сидящий и «живой» Хирузен вызывал отторжение. Веселым старика он не помнил, а то, как бездумно он сейчас болтал, заставляло ежиться. Комфортно Наруто себя точно не чувствовал. — Все супер! — с набитым ртом выпалил Конохамару. — Блин, у вас такие эклеры вкусные. Кто-то из местных делает, что ли?! У нас таких нигде не найти. Все искусственное… Наруто усмехнулся. Эклеры, и правда, были вкусными. Из сладкого по большей мере Саске только их и ел. — А вечером погуляем? — вновь подал голос незваный гость, сделав глоток чая. — Я же тут сто лет не был! Помню минимум, и то… Уже смутно. — Без проблем, — кивнул Узумаки, за закрывшимися на мгновение веками спрятав негодование. Тратить целый вечер, учитывая, что к тому времени был велик шанс вытащить Саске из дома… — А ты здесь, вообще, какими судьбами? — отмахнувшись от мыслей, спросил он. Конохамару, пусть и широко, но все же неловко, улыбнулся, а затем, почесав затылок, осторожно глянул на Хирузена. — Да с родителями поссорился… Я экзамены завалил, а они меня под домашний арест, — он вздохнул. — Задолбали! Я из дома свалил, когда они на работу ушли, — утерев рот, продолжил он. — Вы не переживайте, все в порядке. И вам не достанется! Просто знал… что здесь меня точно не прогонят. С Конохамару Наруто перевел взгляд на старика, чьи глаза нервно забегали по лицу внука. — Так получается, отец не знает, где ты?.. — растерянно обронил он, вдруг расстроившись. — Так ему позвонить надо… Сказать, чтобы не беспокоился! Парнишка, замотав головой, подскочил, хватая встрепенувшегося деда за руку. — Не надо, пожалуйста. Я сам потом, хорошо? Да и он на работе сейчас, отвлекать, что ли? Узумаки видел, как на морщинистом лице одна эмоция сменялась другой. Смятение, несогласие, досада, а после — всепрощение и уступчивость. Манипулировать стариком, за плечами которого была целая жизнь, у подростка выходило отлично… — Наруто, — тем временем взволнованно обратился он. — И ты не говори, ладно? Все-таки я в гости приехал не только по этой причине. Меня не пускали, а я давно хотел. Так что давайте суетиться не будем? Я на себя беру ответственность! Узумаки чуть было в открытую не рассмеялся, смотря, что суетится здесь по большей мере только он. — Да у меня номера телефона даже нет, — развёл руками Наруто и вновь глянул на старика. У того его не было, скорее всего, тоже. Если только старый… и чудом сохранившийся. — Ну все… Договорились. Спасибо вам… Не подведу! Может, помочь где-то надо? Просите, я только с радостью! — Да ты чего, Конохамару! — замахал на него руками старший Сарутоби. — Сиди, отдыхай! Жаль только, погода подвела! Вчера-то день хороший был, солнечный… А Наруто вдруг передернуло, будто до этого не думал и не вспоминал. День вчера действительно был хорошим, пока не наступила ночь, до сих пор, очевидно, не до конца осознаваемая. Нервная система хранила панику в клетке где-то посреди груди, и вот она, наконец, дала первую слабину. Мурашки атаковали тело, особенно ощутимо пробежавшись по шее вверх, и затронули кончики ушей на пару с щеками, что разом вспыхнули. Упрямо прогоняемые воспоминания практически задушили. Саске… Придурок поехавший, никак иначе. — Наруто! — вдруг отчетливо услышал он и вопросительно посмотрел на тыкающего за спину Конохамару, что даже удосужился встать из-за стола. — Прием! У тебя весь кофе щас выкипит! К шипящей темной жидкости Узумаки повернулся в ту же секунду и, одной рукой выключая конфорку, другой — хватаясь за деревянную ручку турки, все это дело перенес в раковину. Со стыдом он подумал, что в обращенных на него глазах выглядел крайне глупо, пока краснел на фоне кипящего кофе. Вздох. Бариста из него сегодня был непутевый, потому и готовить сегодня вдруг стало страшно… Мало ли из-за Саске в мозгу опять произойдет замыкание. Опасно. — Не выспался, что ли? — хохотнул беспардонный гость. — Ничего. Всегда можно чай попить, да ведь? Хирузен рассмеялся, с согласием кивая, Конохамару, убедившись, что все в порядке, обратно уселся на стул, а Наруто, включив воду, смотрел, как от нее, льющейся прямиком внутрь, постепенно светлеет черное месиво.

***

Хирузен, не спавший, и по совместительству — пьющий всю ночь, спустя еще час болтовни об общих аспектах жизни новоявленного родственника сказал, что ненадолго приляжет, и как-то виновато попросил Наруто позаботиться о Конохамару. Оба парня его отправили в добрый путь, убедив, что переживать точно не о чем. Тот, хохоча, им удовлетворенно покивал, а после поднялся вверх по лестнице. — Да, жёстко дед постарел. Я думал, он не так плох, а оказалось… — пробормотал Конохамару, пальцем со столешницы собирая крошки. Домывающий посуду Наруто на него покосился, а после спокойно обронил: — Все причины на поверхности. — Да… — уж слишком тяжко вздохнул тот. — Пьет ведь? Отец, конечно, если приедет, рад не будет. Наруто, закрыв кран и стряхнув лишнюю влагу с рук в раковину, невольно поморщился. Теплых чувств к уехавшей семье он не питал и начал это делать довольно давно. Конохамару, конечно, упрекать было не в чем. А вот его отца, что обо всем позаботился, взяв на себя такой непосильный груз, как сволочизм, — было и много в чем. — Да разве ему какое-то дело есть? — схватив полотенце, развернулся Узумаки. — Да вроде есть, — подпер голову рукой Конохамару, заглядывая в голубые глаза. — Иногда даже мялся, я видел… ну, чтобы позвонить. Но так ни разу этого и не сделал. Наруто невесело улыбнулся и покачал головой. Глупость. Если люди и создавались по чьему-то замыслу, то явно ради смеха. Обрубать связь и ругаться, чтобы обезопасить сына от влияния дурного отца, прибегшего к отвратному существованию на пару с бутылкой, — не стоило потому, что оказался не прав. Да вот только осознание это пришло слишком поздно, и теперь вина и опустошение своими объемами давили на грудную клетку. Величайшая трагедия — человеческий разум. — Не улыбайся ты так, — робко бросил Сарутоби, — и так за него стыдно. — Да какая уже разница, — пожал плечами на мгновение прикрывший веки Узумаки, в действительности обо всем этом мало заботясь. — Хорошо, если вся эта история имеет какой-то смысл. И вообще, — по-доброму усмехнулся он, — у меня никаких обид нет. Конохамару, кивнув, поник, но лишь на короткое мгновение. Прищурились глаза, в которых вспыхнул огонек, на губах засияла улыбка. Он, даже подавшись вперед, спросил: — А у тебя жаркая ночка была, да? В голове у Наруто вопрос прозвучал еще несколько раз, прежде чем разум позволил его сути проникнуть внутрь. Фантазия в тот же миг подкинула уж совсем нереалистичные сюжеты того, как Конохамару обо всем узнал. Ресницы опустились, на секунды спряталась за веками лазурь. Легкий румянец, за вчерашний и сегодняшний день уже устало растекаясь по щекам, явился вновь. Наруто невозмутимо спросил: — С чего вдруг? Лицо Конохамару затрещало от улыбки. — Да у тебя вся шея в засосах. Девушка есть, да? — загорелся он. — Красивая? Тебе какие нравятся? Мысленно Узумаки уже висел в петле под потолком. Когда?.. Конохамару на его неозвученный вопрос тут же ответил: — Я еще во дворе увидел. Прости, что так в открытую! Мне интересно просто очень! Наруто выдохнул, и, вероятно, слишком облегченно. Никто, конечно же, не был в курсе. Он, себя сдержав, усмехнулся, хотя был готов рассмеяться в голос. — Ну, девушки у меня нет… Мы не совсем в себе были. А она… — осекся он, мысленно катаясь по полу от раздирающего легкие смеха, — она нетерпеливая очень. Поэтому… — все же широко улыбнулся он, — вот так все и получилось. Наружу рвалась сгустившаяся внутри истерика. Нервы уже были ни к черту. — А-а-а, — понятливо протянул Сарутоби. — А какая она хоть?! — Таких, как она, нигде в мире нет, — весело ответил Узумаки, так и не сумев связать образ Саске с девчачьим. — Понятно, — надулся Конохамару. — Не хочешь говорить — не надо! Наруто с улыбкой легким движением заправил за уши выбившиеся из общей копны прядки, подумал, что вокруг творится сплошное безумие и, развернувшись к холодильнику, стал доставать продукты. С приготовлением пищи Конохамару вызвался помогать, хотя в деле этом совершенно не смыслил. Наруто поручил ему нарезать морковь, казалось бы, — элементарная механика действий, да и морковь — овощ в общем неприхотливый. Но для Конохамару это оказалось трудной задачей, когда сначала скользил ножом мимо, после — резал не соблюдая равной дистанции, рождая по итогу кругляши друг на друга совсем не похожие. Одни были почти прозрачными, другие же по своему объему обещали не влезть в рот. — Конохамару… — не зная, как подступиться, начал Наруто, — я очень рад, что натура у тебя творческая, и согласен, что художники видят так, как видят, но… Он обвел взглядом изувеченную морковь на еще один раз, после перевел его на обеспокоенного Конохамару и, расплывшись в широченной улыбке, вдруг от всего сердца рассмеялся, пока пытался удержать положение тела, руками уперевшись в тумбу. Конохамару же, свои руки безвольно расположив вдоль тела, сначала просто смотрел на плод своего труда, внимательно слушал, что вещал ему Узумаки, и ждал ругани, но… в ответ получив только смех безобидный и искренний, мгновением позже расхохотался тоже. Когда дело касалось веселья, сил к сопротивлению у него не было. — Прости, — улыбаясь и вытирая скопившуюся в уголках глаз влагу, еле пробормотал Сарутоби. — Мне надо больше практики. Наруто, чувствуя, что ощущение от сведенных щек еще не прошло, кивнул и посмотрел на Конохамару мягко. — А тебя без еды не оставляют, да? Ты макароны хоть варить умеешь? Сарутоби задумался лишь на миг, а после, засунув в рот самый аккуратный морковный огрызок, сквозь хруст сказал: — Умею, если каша из макарон считается едой. А так да… меня к плите никто не приучал, потому что ее хозяйка — мама. Узумаки, сохраняя в глазах веселые искорки, кивнул, а после подумал, что готовит с кем-то, кроме Саске, впервые. Учиха всегда был аккуратен и при нежелании торопиться имел способность делать все быстро. Он мало шумел, и если смеялся, то куда тише, чем это делал громогласный Конохамару. Готовка вдвоем с Саске дарила уют, что собой затапливал все пространство, грел сердце, а после мягко его сжимал и заставлял биться быстрее. Его руки двигались плавно и легко, будто пока кромсал продукты — играл на фортепиано, как бывало в классе музыки. И Наруто всегда изумлялся, как эти руки, красивые и талантливые, били, когда занятия подходили к концу. Руки Саске вообще — умели очень многое. Они рисовали, выводили буквы и цифры красивым почерком, отлично справлялись с любой работой, что требовала развитой мелкой моторики, лепили, конструировали и… Касались мягко, невесомо, даря щекотку и дрожь, а если хотелось и требовалось — наверняка и с силой хватали и уводили в сторону, себе за спину или просто, чтобы держать рядом, обнимая. Нехватка его присутствия с тревогой и болезненным холодом ритмично забила, осев в груди. За свое веселье с чужим человеком стало стыдно и тошно, ведь любую радость Наруто привык делить с Саске, в точности как и горесть, тишину; делить весь мир и видеть в нем только друг друга. От все еще болтающего Конохамару стало некомфортно. Бросить хотелось все и разом, не прощаться, не объясняться, а просто уйти и лишь в одном направлении — к двери дома, за которой скрывался единственный ему поистине нужный человек. — …ну я ему и сказал не есть укроп, когда во рту жвачка. — Я позову Саске? — спросил Наруто, в суть рассказываемого так и не вникнув, пока задумчиво орудовал ножом. Конохамару, прервавшись, окинул взглядом вдруг ставшего каким-то поникшим Узумаки. — Да без проблем, — не видя причин для отказа, ответил он. — Втроем веселее. Наруто усмехнулся, глянув на часы, что висели у холодильника. Веселее или нет — заботило мало. С Саске было, есть и будет хорошо, даже если рухнет мир и начнется вселенский траур.

***

Наконец закончив с готовкой, Наруто, чтобы связаться с Саске, избавился от Сарутоби кратким обещанием, что вскоре вернется, и поднялся в комнату. Пальцами нырнув в карман толстовки за телефоном, он, не глядя, набрал номер и, с ожиданием спускаясь спиной по стенке вниз, вслушался в гудки. Те прервались почти сразу, и в трубке послышался чуть хриплый голос. — Да? — Спишь? — невольно улыбнулся Узумаки. — Читаю, — выдохнул тот, наверняка прикрыв уставшие глаза. — Тебя гости достали? — Это будет неприлично, но да, — усмехнулся он. — Придешь ко мне через часик? Я знаю, не хочешь, но один я с ним сойду с ума. Саске, недолго помолчав, мягко спросил: — Встретишь? — Спрашиваешь? — расплылся в улыбке Наруто, а после с теплом добавил: — Спасибо. Напиши, как выйдешь. В легком выдохе услышав усмешку, а после отчетливое: «Увидимся», Узумаки сбросил. Час пролетел быстро, особенно, когда проснулся Хирузен. По новой началась болтовня, и Наруто, по-быстрому всем сварганив бутерброды и чай, сел от стола с краю, за развернувшейся картиной просто наблюдая. Социальная батарейка была почти на нуле. Сердце и душа требовали только одного. Взглянув на экран телефона раз в третий, он наконец получил заветное сообщение. На губах засияла улыбка. Рука с телефоном нырнула в толстовку. — Я скоро приду, — встав из-за стола, бросил Наруто присутствующим на кухне и развернулся в сторону коридора, когда Конохамару подскочил следом. — А можно с тобой? — выпалил он с мольбой во взгляде. Узумаки опешил, не зная, что именно следует сказать. Соглашаться не хотелось; от чужого общества он ужасно устал — раз, это не понравится Саске — два. Однако за всех все решил Хирузен. — Чего ты спрашиваешь, Конохамару? — будто бы даже удивился старик. — Идите, конечно. Гулять же хотели. У Наруто с силой сжалась челюсть, и почти заскрипели зубы. Сарутоби младший по-прежнему смотрел на него одного, выжидая, и Наруто в итоге сдался, нацепив на лицо выражение куда более доброжелательное. — Можно. Конохамару от счастья чуть ли не запрыгал. Наруто еле подавил тяжкий вздох. Испортить настроение Саске он решил не сейчас, а чуть позже — по факту.

***

Еще час назад Саске, чье сердце приятно щемило от услышанного голоса, двинулся к шкафу. Себя он вдруг окрестил идиотом: в чужой одежде он пробыл целый день. То ли не нашел сил для лишних телодвижений, то ли не хватило смелости избавить оболочку от того, что хоть как-то связывало ее с другим человеком. То, что невольно украл из гардероба Наруто, раздевшийся Саске положил в рюкзак, после чего на себя нацепил футболку, свободные брюки и бомбер в привычных тусклых тонах, надеясь слиться с понемногу темнеющей за окном улицей. Фугаку, судя по всему, спал: криков и смеха не было слышно уже продолжительное время, потому, избегая лишнего шума, дом Саске решил покинуть раньше и способом уже куда более привычным, чем тот, что был связан со входной дверью на первом этаже. Прихватив сигареты с целью покурить по пути, он надел спрятанные под кроватью кроссовки и выбрался на крышу веранды, после чего ловко с нее спрыгнул. Если забытый богом город и был прекрасен, то только на закате и ночью. Сначала плавно стелились по земле тени, сияло солнце, сейчас — скрытое тучами; свой цвет меняла всякая зелень на более теплый, а окна домов на удивление мягко отражали свет. Поздним вечером же или ночью районы и их улицы, уже погруженные во мрак, наконец становились поистине прекрасными, потому что от ничтожно маленького количества фонарей их ни черта не было видно. Исключением были лишь огни в центральной части, что манили своим ленивым мерцанием, пока тьма вокруг, с печалью скрывающая все обшарпанные и потрескавшиеся по углам отделки здания, создавала видимость хоть какого-то уюта. Сначала Саске нырнул в один двор, минуя ряд домов, — в другой, а затем вышел к набережной, когда начало подходить время. Озеро, вокруг которого и возводился их тоскливый каменный «эдем» с постройками этажом не выше пятого, было единственным по-настоящему приятным местом. С утра до ночи оно радовало своей глухой безмятежной гладью, приятно морозило и со склонившихся деревьев попутно с ветром приносило успокаивающий шелест. Набрав в легкие наполненный сыростью воздух, Саске прикрыл глаза, пока вышагивал вдоль берега, минуя деревянный причал, что однажды подарил безмерно ценное. Безмерно ценное, что, завидев его издалека, радостно замахало рукой и крикнуло: — Саске! Обрамленные чернотой ресниц веки явили черноту радужки. Довольный прищур глаз будто бы облегчал высматривание светлой фигуры впереди, позади которой… едва ли поспевал Конохамару. Тот, что по прошествии многолетнего отсутствия стал для их города лишь гостем. Саске нахмурился и почти остановился, резко разочаровавшись в наметившейся прогулке. Наруто его нагнал сам, оторвавшись от преследователя, и, с чуть сбитым дыханием положив на плечи руки, тихо и безрадостно заверил: — Я его не звал, он сам. Саске, взглядом пробежавшись по растрепанным волосам, виновато сияющей лазури и слегка приоткрытым губам, поднял ладонь, между пальцев надеясь ощутить мягкость светлых прядей, однако Наруто, слишком близко услышав: — Куда рванул? …ее перехватил и довольно резко, что только-только успокоившемуся Саске крайне не понравилось. Вновь нахмурились брови, взгляд, от непонимания потяжелевший, метнулся в сторону подошедшего чужака, а после обратно — к Узумаки. Без надобности в пояснительных словах освободив запястье, Саске в отместку сказал холодное: — Давно не виделись. Не заметив, как Узумаки, чтобы ответить, открыл рот, Конохамару с горящим в глазах рвением подался в сторону Учихи, что от потревоженного личного пространства еле удержался на месте, и бессовестно открыл рот сам. — Саске! Прости, что я вам планы попортил. Надеюсь, ты не в обиде, — заискивающе промолвил он, сложив руки в молебном жесте. — Не в обиде, — превозмогая себя, ответил хмурый Учиха и, быстро потеряв всякий интерес, с укором вернулся к голубым глазам. — И что делать будем? Руки Наруто уж слишком неловко засунул в толстовку, что от Саске не скрылось. Он вздохнул, посмотрел мягко. Если Узумаки при Конохамару решил избегать всяческих прикосновений, пусть так. Хотя нарушение приветственного ритуала напрягло и сильно. С ним-то что было не так? С ним, в отличие от навязчивого Сарутоби, все точно было в порядке. — По заброшкам не ходите? — в какой раз не дав Наруто сказать и слова, с прищуром поинтересовался Конохамару. Саске не на шутку начинал злиться. Наглое кареглазое отродье. — Ты молчать умеешь? — еле скрыл раздражение в голосе Саске, стрельнув в того глазами. Наруто, огладив взглядом лицо заступника, едва улыбнулся, а после ответил на вопрос Конохамару: — Не ходим. Тебе общей картины мало? Тот поднял руки, сдаваясь: — Понял, молчу. Тогда, может, что-то колоритное? Саске пожал плечами, глянув на Узумаки, и, поняв, что тот подумал о том же самом, озвучить мысль позволил ему, потому что желания открывать рот не было. — Водонапорная башня. Если у ее подножия будет парочка или труп, я не ручаюсь за твою психику. Учиха хмыкнул. Сарутоби загорелся. — Давайте туда сходим?! Они двинулись вокруг озера к противоположному берегу, за спиной оставляя жилой квартал. Конохамару как житель миллионника эмоционально комментировал провинциальные прелести, ахал и охал, когда Наруто скупо ему что-то пояснял, мельтешил где-то спереди, а затем перешел все границы, когда, поравнявшись с ними со стороны Узумаки, явил еще одну свою черту — чрезмерную тактильность. В его пальцах, пока болтал, только и делало, что сжималось плечо или предплечье Наруто. Он ладонями касался его спины, ее похлопывал, когда тот на озвученные глупые каламбуры еле выдавливал улыбку, лез чуть ли не в те же волосы, касаться которых даже ему, Саске, запретили с самого начала, и ко всему вдобавок своими карими глазами пытался выловить голубые, потому что смеяться ему отчего-то очень сильно нравилось, когда Узумаки смотрел в ответ. То, как паршиво тянуло на душе и с каким рвением хотелось обрубить чужие пакли и выколоть глаза, описать Саске был не совсем в состоянии. Клубилось, грубело и скручивалось в тугой жгут мерзкое чувство в районе солнечного сплетения. Подобно ему Саске сжимал кулаки в карманах и, чуть ли не материализуя всю свою злобу, скользил по бессовестным рукам горящими от ненависти глазами. — …представляете?! — в очередной раз явил миру свою излишнюю впечатлительность Конохамару, мельком глянув на Саске, а после — с концами устремив свой взгляд на Наруто. Глаза его сияли, словно в Узумаки он видел кумира. Наруто под взглядом ежился, но все же улыбался, зачем-то ко всему этому относясь до тошнотворного терпеливо. Улыбался. Глаза Саске, смотрящие из-под полуопущенных век, потемнели гневливо. Он сдался. — Куришь? — вдруг слишком громко спросил Учиха, остановившись резко. — Не, прости, но это же та еще гадость… — скривился повернувший к нему голову Конохамару, преодолев легкое удивление. Саске передернул плечами, о его мнении не переживая от слова совсем, а после с горящей в глазах злобой глянул на Наруто, как бы спрашивая: «И в этом с ним спелся?». Вынырнула из кармана пачка, тонкие пальцы ловко выхватили сигарету. Губы зажали фильтр, мелькнул огонек зажигалки и тонкая полоска дыма устремилась вверх. Наруто на Саске посмотрел недовольно, промолчал, однако продлилось это недолго. Горький жгучий дым Учиха изящно выпустил прямо в лицо Конохамару и спросил без тени улыбки: — Не нравится? — Саске! — выпалил Наруто. — Ты чего?! — взвыл Сарутоби следом и сморщился, активно замахав ладонью перед лицом. — Мне тоже. Но терплю, — со скрипом, но все же нарочито спокойно, продолжил Учиха, явно намекая на неприятную для себя компанию, а затем свободной рукой скользнул к смуглым угловатым пальцам и, осторожно их сжав, двинулся вперёд. Наруто за ним шагнул по наитию и, только собравшись выдернуть руку, чтобы в голове у посторонних не плодить вопросы, ощутил, что Саске отпустил. Вмиг внутри утихла буря, уступив, однако, место другой. Дошло. Саске ревновал. Ревновал и так открыто, что под ногами на несколько секунд Наруто перестал чувствовать землю. В груди неподъемной тяжестью осела тревога; работать сердце начало на износ. Об учтивости, гостях и прочих тягостях Наруто забыл тотчас, нагнав уже успевшего уйти вперед Саске. Незаметно для Конохамару он поймал холодную ладонь и, бережно ее сжав, с беспокойно бегающим по рассерженному лицу взглядом обронил: — Саске… Хочешь, мы домой пойдем? Чуть ли не выпалив глупое: «Вдвоем с Конохамару?», злящийся Учиха второй рукой, меж пальцев которой была зажата сигарета, схватил свободное запястье Узумаки и, дернув на себя, шикнул чуть ли не в самые губы: — Мне ему нос разбить, или как? Я с радостью, ты только скажи. Черные глаза смотрели прямо и выжидательно, наверняка надеясь получить разрешение. От порыва ветра у обоих всколыхнулись волосы; они стояли на пустыре, от города уже успев оказаться на небольшом расстоянии. Опускался на землю мрак, крадучись заползал в углы дворов и там обживался, понемногу собой покрывая и стены, и крыши; в грязный зеленый окрашивал высокую траву поля, небо — в железный серый. За спиной Саске в отдалении стоял недовольный Конохамару, подойти не решаясь, а впереди — Узумаки, что, усмехнувшись, с мягкостью в голосе, взгляде и всей своей сути попросил: — Потерпи еще немного, ладно? Наруто, к себе будто бы притянув весь оставшийся свет, на фоне всеобщей меланхолии казался ненастоящим. Голубизна его глаз, на тон опустившаяся от сумрака, в себе хранила как минимум яркость всех звезд их нескромной по масштабу галактики. В голове Саске вдруг мелькнула мысль, что интересоваться теми он начал только потому, что их скопления напоминали радужку Наруто. В легких от трепета застрял воздух; на видимое расширенными зрачками отозвалось сердце. К проглядываемой вдалеке башне, что обслуживала весь их город водой, Саске двинулся стремительно. Перехватив освободившейся рукой сигарету, он затянулся, ранее взятое запястье — сжал в пальцах, а после, не докурив, истлевшее наполовину на выдохе кинул в заросли. Не желая расшатывать психику Саске, Наруто покорно позволил тащить себя за руку вперед и, шагая невпопад от слишком быстрого темпа, повернулся к Конохамару. С призывом к продолжению пути он махнул свободной рукой; фигура вдалеке двинулась следом. Серо-коричневый цилиндр высотой в восемь этажей спустя чуть более пяти минут явил себя в полной красе: потрескавшиеся и со временем потемневшие каменные стены; черные провалы окон с проржавевшей решеткой и подтеками, что рыжей грязью от них разошлись вниз; широкая обзорная терраса на этаже шестом; с виду шаткая, но на деле же — до сих пор крепкая дверь, и… Тусклая россыпь граффити, на сотню раз облитая дождем. Самый верх, где располагался резервуар для воды, был закрыт плоской крышей, по краям от которой по кругу виднелось ограждение с железными прутьями. Для местных птиц эта крыша служила прекрасным домом: гнезда там вились круглый год. Притихший Конохамару, все это время за ними так и шагающий позади, сейчас наконец-таки оживился. — Ого… — обронил он, смотря, как с крыши вверх поднялись птицы, — мрачновато. — Тут много кто повесился, — кивая на террасу, с заговорщическим видом поделился Наруто. — Веревку к прутьям, и с петлей на шее — вниз. Саске, открывший дверь с громким мерзким скрежетом, глянул на Конохамару. — Шея сразу же ломается. А теперь представь, какое это мучение, — оскалился он, а затем, указав в открывшийся проем пальцем, добавил: — Поднимайся. Глаза Сарутоби распахнулись и на удивление — без страха. Он подался вперед и, на Саске даже не посмотрев, с интересом заглянул внутрь. Башня, по центру которой вверх уходили водонапорные трубы, явила Конохамару поначалу лишь темноту, а после и железную лестницу, и по углам скопившиеся за несколько сезонов листья. — Иди, — будто даже с нажимом сказал Саске и, удовлетворенно проследив, что подошел и Наруто, заверил: — А мы следом. Лестница старая, вдруг не выдержит. Конохамару закивал, ныряя внутрь, а Наруто ему вдогонку крикнул: — Ноги не переломай, мне за тебя еще отчитываться! Повеселевший от ударившего в голову адреналина Сарутоби крикнул, что не маленький, и, растягивая красноречивое: «Ва-а-ау», окончательно скрылся на втором этаже. А Саске, все это время думающий только об одном, нетерпеливо шагнул к Узумаки. Руки, умостившись на талии, сильно сжали, притянули к себе и двинулись по спине выше — к лопаткам. Носом он провел по щеке, чувствуя, что дрожь начинает пробивать тело, и, едва ловя губами растерянное и тихое: «Саске…», наконец приник с требовательным поцелуем. Сначала слизав сухость, а после — оттянув зубами нижнюю губу с нежным нажимом, он языком скользнул к языку и с удовольствием отметил, что пробиваться к нему через зубы не пришлось: Наруто открыл рот и очень покорно. А затем своими длинными пальцами зарылся в черных волосах и ответил порывисто, пылкостью Саске заразившись без шанса на выздоровление. Учиха, одну из рук сместив ниже — к тазовой косточке и бедру, сомкнул пальцы и, направляя, шагнул внутрь, после чего из всех своих действий сделал нечто разумное — нашел для них опору в каменной стене, к ней прижав Наруто. Так стало в тысячу раз легче, ибо о своей слабости перед Узумаки ноги заявляли уже сейчас. Желание быть ближе, казалось, — неутолимое, с жаром поднималось с низов, собой готовое дотла сжечь как минимум мир. Наруто, боясь громко дышать носом, был на грани того, чтобы задохнуться, пока с силой сжимались веки, подрагивали пальцы и тело, что обещало гореть вечность в местах, которых касался Саске. Сам же Саске, собой Узумаки буквально вдавив в стену, под одежду залез сразу же, потому что она мешала, раздражала и не давала необходимого контакта. Одно дело водить руками поверхностно, другое — получать удовольствие, дотрагиваясь до гладкой горячей кожи, ее холодить, ловить мурашки подушечками пальцев, касаться крепкого плоского живота, в какой раз на талии сжимать руки и тянуть на себя так, чтобы атомы наверняка перемешались друг с другом. С трудом, просто размалывая в труху душу, Саске оторвался лишь на миллиметры и, еле справляясь с дыханием, с опустившимися веками шепнул в губы: — Не могу около тебя… кого-то видеть. Его руки лихорадочно поднялись и подобно рукам Узумаки утонули в мягких прядях. Ко лбу — лоб; жаркое дыхание на двоих. Раздалось животрепещуще тихое: — С кем бы я ни был и где, я хочу быть только с тобой. Эти слова сердце Саске то ли вырвали, то ли просто-напросто разодрали тупым острием, им на несколько раз прокрутив в уязвимой плоти. Сквозь яркую тянущую боль — наверняка душевную, он поднял взволнованный взгляд. Потемневшая лазурь. Клятвенно заверяющая. С губ Саске почти что сорвалась какая-то глупость, да вот только с этажа на два выше первого прозвучал громкий оклик: — Ну и где вы?! Напоследок Наруто с нежной горечью прижался к губам, к уголку рта, к щеке, а после усмехнулся обреченно, потому что не смог оторваться и вернулся обратно. Саске, чувствуя ком в горле, его от себя мягко отстранил, выскользнувшими из светлых волос руками надавив на плечи. — Он сюда идет, — объяснил Учиха. А затем с трудом сделал шаг назад. Наруто на него взглянул с пониманием, а оттого — и с тоской. Конохамару, особенно сильно протопав по лестнице, явился на пролете. — Пойдемте, ну? Одному там все-таки страшновато. По ступенькам лестницы они растерянно зашагали друг за другом. Конохамару вновь убежал вперед. А Саске, перед ним идущего Наруто с лаской огладив чернотой глаз, подумал, что у здоровых людей сердце так точно не бьется.