Сезон дикой вишни

А ведь на самом деле… он любил ее любую. Она отложилась в его памяти так отчетливо, словно была единственным реальным воспоминанием. Все остальное — вымысел. Он жил до встречи с ней неполной жизнью… А жил ли на самом деле? — тот ещё вопрос. Скитался в поисках смысла. Смысла, которого не было. Который нужно создать. Волосы такие странные — розовые. Да ещё и струятся как шелк — честное слово! — когда пропускаешь их меж пальцев и заправляешь за ухо. А она, бедное дитя, вздрагивает так, словно он ущипнуть ее собрался. Кожа такая нежная… Разве он способен на это? Зверство. — Дяденька, — шмыгает носом она, и у него в сердце колит, когда поднимает глаза свои — зелёные-зеленые, как яблоко кислое, — не смотрите. Уходите, пожалуйста. Она назвала его дяденькой. Он в самом деле выглядит так старо? Однако волнует его другое: волосы — чудные, странные, красивые — взмокли от её слез. Сколько же нужно выплакать, боже? Он за жизнь свою столько не пролил. — Не сегодня, — он говорил это смерти, скажет и ей. Шесть лет отроду. Ему одиннадцать. Покорила ее детская непосредственность и наивность. Тогда он стал пленником этих глаз? Семь лет, капризы, любовь к сладостям и… его младшему брату. Воодушевленные визги и вплетенные цветы в его отросшие черные локоны, что он обычно собирал в низкий хвост. Сакура морщила нос со словами «с распущенными лучше» и отчитывала его каждый раз, когда он делал по-своему. А это происходило часто. Может, он делал это специально, потому что ему нравилось, как ее тонкие, умелые пальчики перебирали его пряди? — Скорее бы в академию ниндзя! — трясет его за рукав, словно он в силах ускорить время. — Я хочу быть такой же сильной, как и вы. Улыбка белозубая, почти что оскал. Но Сакура не боится. Доверие ее слишком велико. Такого доверия он, может быть, не заслуживает. Восьмилетняя, веселая и нетерпеливая. Она ведет его на тренировочный полигон. Ластится к его рукам, просит потренироваться — он отказывается. Эти крохотные, хрупкие ручки. Ему с трудом верится, что ими она будет крушить и убивать, но это предрешено. В мире войн приходится быть жёсткой, чтобы выжить. Даже такому миролюбивому созданию, как она. Дёргается глаз. По этим пальцам будет стекать кровь врагов… по тем самым пальцам, благодаря которым она плела прелестные, непохожие друг на друга венки. Итачи вздыхает — смиряется. Пусть лучше на ее руках будет вражеская кровь — даже его! — только бы не ее собственная. Он целует эти детские — пока что — пальцы, не вымазанные в чужой крови, и лижет, лижет… Сакуру захлестывает розовый, в тон ее волосам, цвет — он волнами смыкается вокруг ее лица, омывает щеки, нос, и он, она… боже, сейчас задохнётся. — Итачи-сан… — хрипит, звук его имени режет ее горло, — что вы?.. Ах! — Сегодня будь со мною. Не обнимай, не говори, не целуй. Просто будь. Это слово почему-то пронзает малышку Харуно. Он кусает ее за мизинец, и она содрогается от противоречивых эмоций. Не успевает обдумать произошедшее — вспышка. Все плывет… темнота. А на следующий день она узнает, что прошлым вечером весь клан Учиха был вырезан. То была их последняя встреча… Или? Или.