Рядом

Хината втянул носом холодный воздух Мияги затрепетал от разливающегося внутри тепла и нетерпения; и трепет только усилился, когда он еще издали увидел кусок родного забора и тёмно-рыжую крышу. Вся Мияги была накрыта снегом. Мелкий, будто осторожно просеянный, он напоминал тающую на языке сахарную пудру. И, честное слово, хотелось, как ребенку, зарываться в него пальцами, бежать вдоль оград и собирать его с поверхностей ладонями, кидать во все стороны и смотреть во все глаза. Воздух был предпразднично заряжен, крыша всё приближалась, и Хината подумал, что еще немного, и он поддастся этому желанию. Не поддался, но только потому, что Нацу прыгнула на него с порога и обвила руками-ногами, как мартышка — лиану, а мама подошла секундой позже и тоже обняла. Шоё не успел опомниться, а когда пришёл в себя — захлестнули чувства. Со всей силы. Он будто бы никуда не уезжал. Будто бы не было самолётов, шумного Токио, Бразилии и прочей жизни после школы. Казалось, что он всё такой же, да и тут почти ничего не изменилось. Шоё подумал, что если зайдет в свою комнату, то застанет там самого себя, только на десять лет младше. Но в комнате всё как раз-таки поменялось. Вместо его старой кровати стоял раскладной диван, на столе — новый ноутбук, на стенах, чёрт возьми, грамоты, причём не его — Нацу. В сердце вырастает такая всеобъемлющая гордость, что если бы рядом был Кагеяма, точно уколол бы его за выражение лица, с которым он замер. Шоё подошёл к стене, чтобы получше рассмотреть выгравированное «Хината Нацу» вперемешку с названиями команд, и едва смог сдержать готовые вырваться наружу слёзы - ему, всё-таки, уже за двадцать. За ужином мама рассказывала, какая Нацу умница, а та прятала красные щёки, наклонившись к тарелке с куриным карри, и заливала смущение чаем. Шоё помнил, какая смелая она была в детстве и какая была гордая, поэтому рассмеялся и легко пихнул её в бок. Хината надеялся, что сестра не хотела вслед за ним рвануть в Бразилию — потому что в этом случае на другом континенте дело не закончится. Шоё запомнил Нацу как ту, которая всегда изо всех сил стремилась вперед, не видя пред собой никаких преград. И другой страны ей будет мало — захочет всю вселенную покорить. Шоё думал, что будь это возможно, она полетела бы осваивать марсианские пустыни и стала бы первой в мире чемпионкой по игре в межгалактический волейбол, и Шоё бы в это втянула, а он бы точно помог с правилами, что ему стоит? И вправду, с мелкой — хоть на край света. К тому же, это так приятно, когда у сестры горят глаза, а помогать ей — его приятная обязанность. — Шоё, — тянет сестра, когда они уже развалились на диване и почти включили один из рождественских фильмов, которые уже смотрели по многу раз, но всё ещё почему-то предпочитали новым. Шоё повернулся на бок, показывая, что слушает. — Ты всегда знал, что будешь заниматься только волейболом? Вопрос был внезапным, но прозвучал так, как будто Нацу долго над ним думала и ждала момента, чтобы задать. Шоё попытался вспомнить, было ли что-то ещё, что волновало его так же — на ум ничего не приходило. Всё менялось, но волейбол оставался всегда. Шоё помотал головой и посмотрел Нацу в глаза, но она отвела взгляд, будто бы размышляя о чём-то. — Да. — Шоё задумался. — Ну, еще я учился, старался очень! Он улыбнулся, ведь Нацу знала, что учился он так себе. Шоё отдал бы если не всё, то многое, чтобы снова оказаться в средней школе и пережить заново те моменты. Он был одержим волейболом едва ли меньше, чем сейчас. Возможно, тогда волейбол был по-особенному важен для него. Он был воздухом, которым он дышал, и кровью, которую перегоняло его сердце. Идеей-фикс, овладевшей им. Первой и единственной на всю жизнь любовью. Возможно, он хотел бы вернуться и чуть больше смотреть по сторонам, чуть больше замечать, запоминать и узнавать о жизни, о которой он иногда забывал. Он видел: сестра совсем не такая. Она мучилась от выборов, подбрасываемых жизнью, потому что видела все варианты. Шоё думал, что в этом её главная сила, даже если Нацу пока казалось, что это слабость и тяжёлая ноша. Нацу выглядела загруженной. Шоё надеялся, что это просто переходный возраст. Надеялся, что Нацу не просто гонится за ним. Хотелось думать, что любовь у них к волейболу одинаковая, по-равному искренняя; такая, что глаза затмевает и не гаснет с годами; такая, что не перегорает, как лампочки, а живёт вечным двигателем. И Шоё волновался, не забрал ли он слишком много всего, что связано с волейболом, одному себе. — А кроме учёбы? — спросила Нацу, и Шоё понял, насколько она повзрослела за два года. Она напомнила ему одноклассниц, которых он в своё время неосознанно боялся, потому что некоторые из них были... другие. Больше видели, больше понимали и, безусловно, больше чувствовали. Если Нацу и отличалась от Шоё, то в первую очередь тем, сколько всего она могла чувствовать. Пока Шоё бегал по утрам, быстро завтракал и спешил на утреннюю тренировку, а потом пропадал на уроках до вечера, потому что искренне старался, а после занятий снова брал в руки мяч — Нацу тогда хоть и была маленькой, но понимала, что в жизни её брата есть вещи, которые ничто заменить не сможет, которые не сможет ему заменить даже она сама. И оттого она чувствовала между ними небольшую, но пропасть, возникшую неосознанно. Но она была, и ни Нацу, ни мама не решались её преодолеть, видя, как искренне воодушевлён Шоё и как ему необходим волейбол. Шоё смотрел на Нацу, которая лежала на диване с закрытыми глазами, но была напряжена, будто бы очень хотела услышать от брата что-то определённое. И Шоё рассказал ей про редкие прогулки с одноклассниками под раскидистыми ветвями осенних лип, про волнительные ожидания в первый день встречи после каникул, про гудящие от велосипеда ноги, про апельсиновый сок и про то, что лучше делать его дома самой — будет вкуснее и полезнее. О том, как иногда ему было страшно, что он не поспевает за своими мечтами. Нацу лежала и слушала, пока наконец не открыла глаза, и Шоё не увидел, что они у неё блестят. Она сглотнула, слабо, но искренне улыбнулась, и спросила: — А в Рио ноги тоже болели? Шоё замер, а потом неловко погладил сестру по рыжим, завивающимся у висков, волосам. Он тоже сглотнул, хотя слова не давались ему с трудом. — Ага. Но больше из-за песка. — А какой он был? «Как на Марсе», — подумал Шоё, а ответил: — Очень горячий. Потом посмотрел на свою малышку-Нацу, и впервые увидел в ней не по возрасту глубокую грусть. Фильм на фоне давно стал яркой картинкой и всплесками звуков, которые напоминали им о существовании реальности где-то ещё, кроме пространства вокруг них. Шоё знал, что не хочет больше видеть сестру такой, и именно поэтому с такой ней должен быть именно он. — А ты? — спросил он, приподнимаясь на локте и заглядывая ей в глаза. — Чем ты обычно занимаешься? Они смотрели друг на друга, пока Нацу не отвела взгляд на телевизор. Но Шоё почти сразу же дополнил вопрос: — Пойдём, ты мне покажешь? Где бываешь, куда любишь ходить, где играете летом? И под звонкое: «Ночь же, брат!» он подскочил с постели и потянул сестру за собой. Они понеслись по лестнице вниз, как в детстве, наперегонки, а потом украдкой надели куртки, шапки и шарфы и схватили мяч. Нацу то и дело поглядывала на него, так и норовя заглянуть в глаза, а Шоё только улыбался и светился изнутри. На улице было всё так же чудно, мягко и свежо. Идти можно было прямо по дороге, ночью машин нет, но Нацу всё равно немного беспокоилась, пока они не подошли к небольшой спортивной площадке. Волейбольная сетка была, хоть и потрёпанная, значит, понял Шоё, это оно и есть. Они пасовали друг другу, почти не разговаривая. Нацу так сосредоточенно пыхтела, что клубы пара отчетливо виднелись в воздухе. Шоё улыбался. — Мне нравится рисовать, — внезапно сказала она, не отрывая глаз от мяча. — Почему-то я боялась сказать, что мне это нравится. Потому что если бы сказала, то «предала» бы волейбол. Шоё долго подбирал слова, которые действительно могли бы помочь, ведь теперь он — тот, кто должен советовать и наставлять, помогать и подставлять плечо. Он пытался составить непослушные слова в предложения так, чтобы Нацу точно поняла всё, что Шоё хотел ей объяснить. Хотел доказать ей, что невозможно «растратиться», пока у тебя внутри — вселенная без конца и без края, и что вообще невозможно в жизни предать что-то, кроме самого себя. — Нацу, ты... Не бойся. И делай, что нравится. Этого достаточно. И, знаешь, сама поймёшь, если что-то разлюбишь. Это чувство невозможно перепутать. — Шоё на миг задумался о том, что он — невероятный везунчик, а его сестра — самый замечательный в мире человек, и с каждой минутой он всё больше хочет оставаться как можно ближе к ней, потому что других таких — нет. — Нацу, слышишь меня? Я рядом. Нацу улыбалась, верила и чувствовала.