Тропа дронтов

Как и любая чернокрылая цепь, Додо способен напугать до дрожи в коленках. Косит алым выпученным глазом, жадно щёлкает клювом, пушит перья, становясь ещё больше. Барма спокойно стоит рядом, прикрывается веером, прячет эмоции. Брейк смеётся (благо клоун может смеяться когда угодно): то, что Барма так и не научился притворяться, надевать на лицо непроницаемую маску, смешно до трогательно покалывающей иглы под рёбрами. Эта неистреблённая детская импульсивность — засушенный цветок с позабытого лета, случайно встретившийся в старой, запылённой книге во время ленивого перелистывания. Дыхание на секунду замирает, в нос бьёт запах роз из сада Синклеров, в котором они с тогда ещё наследником рода Барма изредка проводили время вместе. Брейк испытующе смотрит на Барму, тот закрывается: поворотом головы, скользнувшими на лицо прядями алых волос, прищуренными глазами. Мимолётная иллюзия запаха — слишком незначительная причина, чтобы тревожить Безумного Шляпника, чтобы расходовать собственную жизнь. Её и так осталось на несколько месяцев от силы. — Это подарок мне, герцог? — издевательски тянет Брейк, демонстративно прикладывая к лицу цветастый носовой платок. — Так приятно. — Не от меня, — не поворачиваясь, отрезает Барма ледяным тоном. Таким же неестественным, как улыбка самого Брейка. Люди любят театральщину, потому и верят им обоим. — Значит и благодарить буду не вас, — преувеличенно разочарованно тянет Брейк, пожимая плечами. Подходит к Додо, на ходу усмиряя разволновавшегося Шляпника. Запускает руки в чёрные перья, перебирает, гладит, почёсывает, упиваясь нечеловеческим теплом и удивлённым низким клёкотом. Брейк цепей не боится, даже чернокрылых. — Знаете, герцог, — говорит он, зарываясь в оперенье лицом, глуша собственные слова, пряча их в создателе иллюзий. — Однажды мы все уйдём в небытие по дороге, проложенной дронтами. Барма молчит, топя комнату в холоде, в горчащем страхе смерти и забвения. — И я уже стою в начале пути, — Брейк сдерживается, чтобы не сжать руки в кулаки, не сделать Додо больно. — Поцелуй меня на прощание, — бросает он, оборачиваясь лицом к Барме, улыбается криво. У того спина поникшая, словно надломавшаяся. — Идиот, — шипит Барма, подходит резко, выстукивает каблуками по полу быстрый ритм. — Какой есть, — шёпотом признаётся Брейк и, как всегда и бывало, целует первым. Поцелуй короткий, остро нежный, пронзительно горький. Барма отстраняется быстро, волосы опять закрывают лицо, только Брейку и не нужно его видеть, и так всё понял. — Хорошо, Руфус, я тебя подожду, — смеётся Брейк негромко, ломко, по-настоящему. Додо машет крыльями, недовольно ворча. В воздухе пахнет солнечным летом полувековой давности.