Вера

Травы шептали: «Уходи, уходи…», ветер выл заунывно и горько. Старые ветви в ночной глуши скрипели: «Беги, пока не поздно...», но юноша шел, прижимая письмо к груди, отгоняя дурное предчувствие и страх робкой надеждой. С ветки сорвалась, громко ухая, сова, чьи-то глаза сверкнули потусторонне-ржавыми огнями из чащи леса. Бледные пальцы ослабли, затряслись еще больше, и дыхнувший могильным холодом ветер вырвал аккуратно сложенный пергамент, подхватил, понес прочь от страшного места. Полная луна, спрятанная за траурной вуалью кружевного облака, наконец явила свой лик, и в неясном молочном свете особенно четко выступили кресты и могильные плиты. Корявые когтистые лапы сухого дерева с жалобным скрипом шевелились, нагоняя еще больший ужас на юного путника, но, подавив отчаянное желание бежать как можно дальше, не разбирая дороги, он быстро прошмыгнул мимо мертвого дерева и, наконец, добрался до старого домика на другом конце поляны. С замиранием сердца он шагнул в пустой провал дверного проема, пытаясь разогнать ночной мрак маленьким шариком люмоса. Из густой тьмы вынырнула рука, схватила, затаскивая внутрь, за спиной послышался шорох и сильный удар обрушился на голову, выбивая сознание прочь. Вязкая пустота отпускала мысли неохотно, но холод металла, кольцами обвившего запястья, пробудил не хуже ведра ледяной воды. Звонкие капли и холодный камень стали единственными свидетелями чужого пробуждения. В темноте камеры не было видно даже рук, прикованных точно над головой. Остальное же тело было свободно. Кожу спины, незащищенную больше одеждой, обжигали холодом гладкие камни, на ногах остались обрывки легких брюк, сохраняя последние клочки тепла. Первый рывок заполнил небольшое пространство оглушительным звоном цепей. Ужас накатил с новой силой, и обезумевший пленник забился в этой звенящей паутине, желая вырваться... Но все было тщетно. Постепенно яростные метания стихли, и обессилевший юноша снова безвольно упал на колени, проваливаясь в зыбкое забытье. Следующее пробуждение прошло тяжелее. Чувства возвращались неохотно. Первым вернулось осязание. Оставшаяся совсем без защиты кожа ощутила холодный гладкий камень, ноги и руки обхватили тесные кандалы. Слуха коснулась уже знакомая капель, эхо, отражаясь от стен, говорило, что камера стала больше. Легкие наполнил судорожный вдох – воздух пах сырым металлом, сухим смолянистым деревом и, еле уловимо, какой-то горькой травой. Глаза не хотели открываться, но сквозь веки проникал свет. Во рту ощущался сладковатый привкус голода. Тело не слушалось, а руки ныли от лопаток до кончиков пальцев, будто превратившись в один большой синяк. Вдруг что-то холодное скользнуло по ребрам, и через мгновенье след вспыхнул болью, а из раны заструилась кровь, стекая вниз по горевшей на холоде коже на стылый камень. Юноша дернулся, пытаясь подняться, но тело было прочно приковано к холодному гладкому ложу, крик застрял глухим хрипом в пересохшем горле, раздирая его изнутри, из распахнувшихся глаз хлынули хрустальные бусины слез. Холод скользнул по грудине, и следующие за ним по пятам боль и новые ленты крови поползли по кривым дорожкам, заполняя воздух соленым запахом железа и оглушительным криком. Ритуальный кинжал все скользил по коже, вдохновенно рисуя кроваво-красными красками, постепенно переходя с груди на бока и живот своего живого холста. Крики плавно превратились в вой, а затем хрипло перешли на едва слышное сипение. Вместе с голосом юношу покидали и силы. Жертва вывернула руки и начисто стерла кожу под холодными лентами зачарованного металла, но так и не смогла помешать мучителю. Боль от сотен глубоких и мелких ран сливалась, поглощая разум, перемалывая мысли, и, прежде чем мир полностью съела с фиолетово-желтой каемкой сероватая тьма, где-то там, глубоко, мелькнул чей-то размытый образ, забирая всю боль. Обескровленных губ коснулась едва различимая улыбка и они зашевелились, беззвучно выдыхая: "Драко, забери меня...", и прекрасные изумрудные глаза закрылись, обрывая последнюю дорожку слез. Оглушительная волна боли разошлась от левого бедра по всему телу, вырывая изможденный разум из оков спасительного забытья. Нечеловеческий, оглушительный крик отразился от стен в многократном эхо, на мгновенье выбивая сознание вновь, но поток ледяной воды не дал соскользнуть в очередной обморок. Бритвенно-острый клинок прошелся по правому боку, возрождая забытую боль от сотен таких же ран, загоняя пламя новой боли обратно в левое бедро. Запах жженой плоти ударил в нос, вызывая тошноту и понимание. Хриплое дыхание распятого на стене юноши участилось, он шире раскрыл глаза, стараясь разглядеть сквозь слезы обстановку. Размытая черная фигура стояла возле камина, наклонившись к самой решетке. Она вытащила из огня тавро и заскользила к вжавшейся в шершавые камни стены жертве. На этот раз юное тело обвивали цепи, они держали за грудь и за талию, плотно обхватывали руки и ноги, сковывали даже шею, не давая ни малейшей возможности пошевелиться, удерживая в подвешенном положении. Раскаленное железо неумолимо приближалось к нежной, изрезанной коже на животе, а юноша стремительно терял остатки разума, пересохшим от ужаса губами повторяя: "Нет, нет, нет, нет, нет, нет!" Огненно целуя худые ребра, раскаленный металл коснулся груди, вырывая из нее пропитанный всепоглощающей болью и отчаяньем вой, закончившийся похожим на карканье кашлем. Тавро нежилось на раскаленных углях, а мерно бьющийся о стену головой пленник, завывая, сквозь слезы окровавленными губами шептал: "Драко, спаси меня..." Сероглазый юноша со светлыми, почти белыми волосами ворвался в огромный, залитый кровью и светом тысяч свечей ритуальный зал. Зеленым лучом припечатав к стене фигуру в черной мантии, он ринулся к дальнему, плохо освещенному углу. Подбежав ближе, он ужаснулся: Там, увитый антимагическими цепями, сидел его возлюбленный. На длинных, тонких пальцах, будто кольца, красовались тонкие нити порезов, из которых выглядывали острые осколки костей, а вместо аккуратных овалов ногтей чернела запекшейся кровью голая плоть. Блокирующие магию цепи крепились прямо к оголенным костям на предплечьях и левой голени, вместо правой ноги к телу крепился фарфоровый протез. На бедре, плечах и спине расцвели кровавые пионы ожогов, на груди, животе и боках не осталось ни дюйма целой кожи, вся она была изрезана цветочным узором и рунами. Когда-то угольно-черные волосы стали белыми, как снег, кое-где краснея кровавыми брызгами, над правым виском особенно ярко сияло выжженное раскаленным железом солнце. Левая глазница смотрела на него плачущей кровавыми лозами пустотой, тускло-зеленый омут единственного глаза поглощал душу и ввергал в отчаянье, точно выплывший из лесной глубины дементор. Истерзанный пленник попытался что-то сказать, но прорезанные до скул в кровавой улыбке мышцы не позволили. Сделав над собой усилие, юноша преодолел жгучую боль в ребрах и едва различимый шелест сорвался на выдохе с обескровленных губ: — Драко, убей меня...