Кентавр говорит «Нет»

«Внимание, внимание! Только сегодня, только у нас вы можете стать свидетелями поистине удивительных вещей! Увидеть древних существ, дошедших до нас из мифов! Все они здесь сегодня ради вас! Торопитесь! Наше представление изменит вашу жизнь!» Гловер, прислонившись лбом к стальным прутьям своей клетки, поелозил копытом по пожухлой траве. Здесь, на землях двуногих, трава никогда не бывала такой сочной и яркой, как на далекой родине. Здесь даже солнце светило иначе. Не было таким нежным и мягким. Обжигало кожу, отчего она пузырилась, а после — облезала подобно чешуе василиска. Но это его почти не беспокоило. Уже лет десять его ничто не волновало. Или пятнадцать. Гловер потерял счет времени. В клетке оно стояло на месте, и лишь снег и зной, сменяющие друг друга, давали понять, что где-то там, за пределами цирка, прошел год и там, за высоким забором, находились те, что действительно прожили его. Кто-то исполнил свои мечты, возможно; кто-то добился успехов… Успехом цирка уродов являлась клетка побольше и возможность выступать на арене. Подобное позволялось тем, кто «заслужил этого своим хорошим поведением». Он, Гловер, не заслужил. Первые пять лет он все время продумывал планы побега, некоторые из которых даже сумел применить на практике. Тщетно. Ему не хватало опыта и сил, а еще, возможно, не мешало немного подрасти. Так что последующие лет пять он усыплял бдительность, изображая послушного узника, готовясь однажды стать достаточно крепким и умным для нового побега. Это также не принесло успехов: откуда взяться крепости и уму, если все, что он знал — четыре стены и стальные решетки. Русалка из аквариума напротив пыталась его жалеть, ее сосед-дреней убеждал бросить всякие попытки и смириться. Гловер нехотя прислушался к этому совету. Сперва сохраняя в сердце дух свободы, а потом… Потом просто живя по инерции. У него не было шансов. Ждать зрителей, чтобы потом слушать восторженные вопли или терпеть насмешки — последнего с каждым годом становилось все больше. Другая жизнь забылась, превратившись в сон. Нынешний Гловер привык ко всему и не пытался спорить. — Отрабатывай жратву, падаль, — раздался вдруг голос директора и по прутьям, как раз рядом с лицом Гловера, прошелся железный стек. — Одни убытки от тебя в этом году. Не будешь улыбаться им, пущу на мясо. Гловер приподнял голову, не решившись заглянуть хозяину в глаза. Он знал, что виноват. Зрители все чаще обходили его клетку стороной, даже малышня не улюлюкала радостно, как много лет назад. Нынешние дети морщили носы, называли его подделкой и убеждали своих родителей, что конские ноги — механизм, а он, самый обычный актер, просто сидит внутри и жмет на педали. Хотел бы Гловер, чтобы это было правдой. Тогда это значило бы, что после работы ему можно покидать пределы цирка и гулять по городу. Хоть одним глазком бы взглянуть, чтобы узнать, как выглядят города двуногих. Цирк постоянно переезжал с места на место и оставил позади уже много городов, но Гловер даже не представлял, какие они и чем отличаются. Из своего фургона он мог видеть только полоски неба, а небо на землях двуногих сплошь везде одинаковое. — Сегодня я буду дружелюбным и покажу пару фокусов, — пообещал он директору. — Пин-пин обучил меня трюкам с картами. Казалось, эта новость должна порадовать директора, но стек снова ударил по прутьям, а лицо хозяина оказалось в непосредственной близости от его собственного. — Скотина ты безмозглая, — зарычал тот и в этот момент очень напомнил какого-то тролля или орка. Как знать, может в роду директора были не только люди? — Вздумал забрать хлеб Пин-пина? Этот идиот страшнее черта, и уж если ты начнешь повторять его трюки, к кому, думаешь, потечет вся публика? Ты хоть рожей вышел, потому и держу, а Пин-пину, лишись он публики, прямая дорога на скотобойню. Гловер кивнул. Он считал, что будет здорово, появись в труппе еще один фокусник. Тогда старый минотавр мог бы получать больше выходных, а ему в его возрасте лишний раз прилечь уж точно не помешает. Слова директора же отрезвили, дали такую пощечину, после которой воля к жизни уползла в настолько темный угол, что Гловеру показалось: она исчезла вовсе. — Я мог бы… — начал он, собираясь предложить пару акробатических номеров, затем вспомнил про близняшек-дриад, замолчал. Он не имел права становиться акробатом. И факиром. И клоуном… Он мог быть лишь собой, а собой он никому не был нужен. — Я буду улыбаться, — прошептал он едва слышно. — Они захотят на меня смотреть. — Улыбайся, — изогнув губы в чем-то более напоминающем оскал, пропел директор. — Если ты им понравишься, я найду твоей милой мордашке применение. Дружелюбный тон прополз под кожу холодными щупальцами. Гловер не понимал, что именно его насторожило, но чувствовал, что грядет что-то очень и очень плохое. Плохое пришло. В очередном городе в очередной день клетка открылась. — На выход, тварь копытная, — скомандовал директор, привычно ударив стеком по прутьям. — Шевелись, время отрабатывать харчи. Банши в соседней клетке затравленно дернулась. Гловер не знал, что ее испугало, учитывая, что она и сама время от времени покидала клетку. Что плохого могло быть в отработке? Убрать территорию, отдраить конюшни — это ничуть не страшило. А вот возможность оказаться вне клетки… Одна мысль об этом пьянила. Опомнившись, он понял, что изможденные плечи развернулись, уставшие ноги радостно загарцевали, а осмотревшись отметил, что даже трава стала зеленее и ароматнее. — Готов к любой работе! — радостно сообщил он директору, чей оскал снова ему не понравился. Где-то в глубинах подсознания кольнуло неприятное предчувствие. Но радость от внезапной свободы быстро отогнала прочие мысли. Они пошли. Грязные конюшни остались позади, клетки с неразумными животными тоже. Что бы ни требовалось от Гловера, оно было не здесь, не на территории. Ноги, не привыкшие к долгой ходьбе, непривычно покалывало, неподкованные копыта впервые за многие годы коснулись чего-то помимо травы, и вызванные этим ощущения находились где-то в промежутке неприятного и прекрасного. В голове роилось так много мыслей. Собирались ли его отправить с поручением? Гловер заволновался: он не знал не только города, но и самой жизни — справится ли? — Смотри у меня, — заговорил вдруг директор, бросив на него хмурый взгляд. — Или работаешь, или прямая дорога на тот свет. Усек? — Я не боюсь никакой работы, — согласился Гловер. — Вы увидите, я сильный. Правда. И способный. А еще не боюсь трудностей. Поверьте в меня! Он знал, что не лжет. Раньше, на родине, все говорили, что из него выйдет толк. Наконец настало время это доказать. — Послушным, — буркнул директор. — Большего от тебя не требуется. И подвел Гловера к самому крайнему шатру. Внутри оказалось темно: лишь огонек догорающей свечи да тонкая полоска лунного света, пробившаяся в помещение с его приходом. Но вот ее не стало, взгляд остановился на оранжевом пламени. Свеча скорее коптила, чем освещала, вверх вздымались черные языки, воняло. Директор остался снаружи, и Гловер хотел было вернуться, спросить, что от него требуется, как вдруг тень в дальнем углу шевельнулась, оторвалась от стены, очертив контуры человека. — Как тебя зовут? — прозвучал хриплый мужской голос. Гловер, застигнутый врасплох, нервно ударил копытом по земле. — Я… Гловер… Сэр. Нехорошее предчувствие, возникшее в клетке, усилилось. Он так привык к своим четырем стенами и знакомым лицам, что неизвестность пугала. Он никогда не оставался с незнакомцем наедине. Он вообще никогда не оставался наедине с кем-либо. — Сколько тебе лет? Новый вопрос был задан громче, и хоть тон оставался дружелюбным, страх подкатил к горлу, закопошился червем в желудке. Незнакомец подходил все ближе. Высокий, плечистый, он напоминал орка еще сильнее, чем директор. Или великана-полукровку. Насколько Гловер помнил, его племя всегда обходило и тех, и других стороной. — Сколько. Тебе. Лет? — повторил незнакомец, на еще недавно добродушном лице появились тени. Гловер не хотел отвечать. И потому, что не знал ответа, и потому, что стало вдруг так страшно, что захотелось забиться в угол или сбежать. Но, судя по доносившемуся запаху табака, директор все еще ожидал снаружи. — Сколько. Тебе… — Тридцать, — выпалил Гловер, нервно сглотнув. — Может, тридцать пять. Я не уверен. Незнакомец удовлетворенно кивнул. — Выглядишь моложе, — задумчиво протянул он. — Я кентавр, — отозвался Гловер. — Мы живем дольше и взрослеем позже. — Конечно-конечно, — пробормотал незнакомец, и глаза его снова блеснули как-то странно, недобро. — Мне сказали, я должен буду что-то сделать, — попытался внести ясность Гловер, вновь заметил странный блеск в глазах незнакомца, нервно переступил с ноги на ногу. — Жду ваших указаний. Незнакомец окинул его изучающим взглядом так, что впервые в жизни захотелось прикрыться, прицокнул языком. — Просто будь хорошим мальчиком, — протянул он сладко, отчего Гловеру стало противно. — Не люблю сопротивления и шума… Чужие руки потянулись к Гловеру, он отпрянул, едва не натолкнувшись на стоящий у входа стул, замер, сцепив зубы. Пока еще не понимал, что происходит, но успел уяснить одно: его волю собирались подавить. Подобное Гловера не устраивало. — Извините, но можете ко мне не прикасаться? — попросил он, делая еще шаг в сторону от незнакомца. — Я не привык к прикосновениям. Они вызывают чувство беспокойства и… — Я, кажется, сказал, что ты должен быть послушным и тихим, — перебил его незнакомец, ухватив за руку с такой силой, что стало больно. — Твой хозяин получил от меня деньги, так что твое дело стоять смирно. Хотя… — взгляд его заметался по помещению. — Да, подойди лучше вон к тому стулу, сподручнее будет. А то ты мальчик высокий. Гловер замотал головой. Он все еще не мог сообразить, чего от него хотят, но ясно осознавал, что не хочет этого. Чего бы то ни было. — Давай, шуруй, — потянул его незнакомец. — Гловер, будь хорошим мальчиком, не трать на споры то время, которое мы можем провести с пользой. — Чего вы хотите? — это был не его голос. Не тот голос, к которому Гловер привык за свою жизнь. Неслыханная прежде жесткость напомнила о родном племени. Об отце и братьях, о первой охоте. — Скажите прямо, чтобы я понимал. Кровь вскипела. Ощущение зародилось где-то в желудке, перетекло к сердцу и разлилось теплом по всей груди. Так он чувствовал себя на первой охоте, когда вышел против дикого кабана всего с двумя учебными стрелами. Отец стоял за спиной и страшно было не столь от противостояния с животным, сколько из-за страха не оправдать отцовских надежд. Гловер оправдал и с тех пор в себе не сомневался. Сейчас ощущал примерно ту же уверенность. Все же он был кентавром, пусть и плененным на долгие годы, а незнакомец оставался всего лишь человеком. — Да иди ж ты сюда, что ты как бревно! — все еще пытаясь его куда-то тащить, распалялся незнакомец. — Нет. — Гловер укрепился ногами на земле, позволив себе то, о чем забыл на долгие годы: неповиновение. Однажды — он вспомнил! — однажды он мечтал сбежать из этого места и теперь было по-настоящему страшно от осознания, как много времени он потратил впустую, отказавшись не только от плана побега, но и от самого себя. — Что ты сказал? — незнакомец выглядел пораженным. — За тебя деньги уплачены, что ты себе позволяешь?! — Я сказал «нет», — игнорируя возмущения, ответил Гловер, тряхнув головой. У его отца были красивые длинные волосы, доходящие до самой поясницы, а он, будучи мальчишкой, мечтал о таких же. Директор цирка всегда стриг коротко, напоминая, что на мыло и так уходит слишком много денег. Но отчего-то сейчас Гловер ощутил прикосновение длинных прядей к лопаткам или даже середине спины. Всего лишь игра воображения, но это придало ему сил. Нужно было потерять все, чтобы вспомнить, кто он? Выдернув руку, он ударил копытом по земле, удовлетворенно отметив, что ярость на лице незнакомца сменилась страхом. — Это та работа, на которую регулярно уводят других членов труппы? — спросил Гловер, угрожающе нависнув над ним. — Что с ними делают здесь? Это ты? Это все время ты? Он двинулся вперед, незнакомец попятился. Да, это точно был страх — его запах коснулся ноздрей, отчего сущность охотника вновь закопошилась под кожей. Добыча напугана — это почти победа. — Не знаю, — пробубнил незнакомец напряженным тоном. Кулаки его были сжаты, но Гловер почти не сомневался, что в дело тот их не пустит. — Я не знаю… Это не я. Я не при чем. Это… Верните мои деньги и я уйду! — Никакой ты не великан-полукровка, — с некоторым сожалением выдохнул Гловер. — И даже не орк. Я рад, что ты вспомнил, что всего лишь человек. А я — нет. С этими словами он развернулся к выходу, готовый в случае чего дать отпор задними ногами. Но незнакомец даже не пытался его остановить. А вот директор попытался. Покраснел от возмущения, услышав отказ, замахнулся стеком. Гловер перехватил руку. Оказалось, что даже обессиленным он оставался куда сильнее простого человека. Разве не этого времени он ждал после первых неудачных побегов? Но сейчас он вдруг осознал, что не хочет бежать. Даже не так: он понял, что не может этого сделать. Не теперь, когда узнал, чему подвергаются его собратья. А ведь он до конца не понял всей сути происходящего, но уже сейчас был просто в ужасе. Оставить их: старого минотавра, сестер дриад, русалку, банши, дренея и еще с десяток самых разных, прекрасных и удивительных созданий, он не мог. Без них свободы он не желал. — Мы уходим. — Его голос продолжал крепнуть, и Гловеру понравился тот эффект, который достигался простой сменой интонации. Он осознал, что не жертва. Больше не жертва. — Как ты смеешь?! — взвился директор яростно, голова его при этом вжалась в плечи: боялся. — Я больше не буду твоей марионеткой. И никто не будет. — Гловер крепче сжал стек и, выдернув из директорской руки, зашвырнул как подальше. В его сторону взметнулся пистолет. Бездушная игрушка двуногих — Гловер любил поэзию лука, любил ощущать себя одним целым со своим оружием и миром вокруг, а эта примитивная цацка, пахнущая металлом, вызывала отторжение. — Ты сейчас же вернешься в шатер и дашь клиенту то, за что он заплатил, — всхрипел директор. Да, в его роду точно были орки. — Твое тело принадлежит мне, падаль, так что подчиняйся. — Ни мое тело, ни моя душа, — отрезал Гловер. — Я не дам играть ими. Больше никогда. Не позволю распоряжаться тем, что тебе не принадлежит. Взведенный курок должен был бы заставить его замолчать, но Гловер больше не испытывал страха. Пятнадцать-двадцать лет он боялся, а теперь не собирался терпеть ни одной минуты, потому что ему было за что бороться. — Я купил тебя! Купил всех вас! — краснея подобно помидору, напомнил директор. — Вы мои! Без меня вы ничто и никто, вас всех ждет скотобойня! — Да, конечно, — кивнул Гловер, опуская ладонь на дуло пистолета. — Я помню, какое я ничтожество. Помню, что пойду на мясо. Но я рискну. Сжав пальцы, ощутил, как сгибается под прикосновениями металл. Директора это явно напугало, такая важная для двуногих игрушка стала совершенно бессмысленной. — Я жалкий, бесполезный и ничтожный, — перечислил Гловер, отбрасывая ставшее ненужным оружие в ту же сторону, что и стек. — Как и все в этом цирке. Но даже такие мы кому-то да сгодимся. В месте, которое зовется домом. Не тебе останавливать нас. Пропусти. — Ты не смеешь. Не смеешь… — все повторял директор, когда Гловер направлялся обратно к клеткам. — Вы все мои. Мои… В голосе директора, однако, не осталось былой уверенности. Ее стало еще меньше, когда банши вырвалась на свободу, а когда из террариума выпустили василиска, все двуногие вовсе попрятались по фургонам. Вдалеке завопили сирены полицейских машин. — Это бесполезно… — всхлипнула русалка, выглянув из передвижного аквариума. — Нам ни за что не добраться до Предела и не вернуться на родину. Они не успели даже покинуть пределы цирка, и о том, чтобы скрыться до приезда полиции, не могло быть и речи. Дриады-близняшки возбужденно зашептались, юный гоблин заметался из стороны в сторону, а Пин-пин устало вздохнул. Никто не был готов давать отпор, и Гловер испугался, что все это зря. Испугался, что его товарищи не готовы защищать себя так, как он. Но вдруг старый дреней, закоренелый скептик, протянул руку к трезубцу — с ним он прежде проделывал всевозможные трюки — и тихо прошептал: «Но мы постараемся. Очень постараемся. Так ведь?» Его слова привели к оживлению, зазвенела сталь, вчерашние артисты превращались в войско. Гловер довольно кивнул. Закинув на плечо колчан со стрелами и ощутив между пальцами давно забытое, но такое прекрасное прикосновение тетивы, он понял, что не страшится будущего. Существа вокруг него свободны и собираются отстаивать эту свободу до последнего вздоха — это уже было победой. Звуки сирены не пугали. Самое прекрасное, что могло произойти в их жизнях, уже случилось — стены пали — борьба за это, пусть даже против всего мира, была не такой и большой ценой. Повезет — они даже доберутся до Предела, ступят на земли предков. Так или иначе — Гловер не сомневался в главном — никто больше не сможет отправить их за решетку. Никогда.