FAZBEAR FRIGHTS №2: FETCH FIVE NIGHTS AT FREDDY'S

      Грим не всегда был в здравом уме.       Ну, нехорошо было привирать. Правда была в том, что Грим редко бывал в здравом уме. Когда он был в здравом уме, у него болели зубы. У него болели зубы, когда болели глаза и уши. Когда он был в здравом уме, мир имел такую манеру нападать на его глаза и уши. Всё было слишком напряжённым, чересчур напряжённым. Грим предпочитал болтаться в своём собственном сумасшедшем мире, где правили голоса в его голове, даже когда он знал, что они были сумасшедшими.       Сегодня зубы Грима болели.       В тени, прижавшись к гофрированным металлическим стенкам склада рядом с железнодорожными путями, Грим плотнее натянул на себя грязное розовое акриловое одеяло. Хоть одеяло и было влажным и не давало тепла, оно успокаивало его. А ещё потому, что оно было не просто грязным, оно было настолько грязным, что нужно было поковыряться ногтем в волокнах одеяла, чтобы найти оттенок розового, оно придавало ему маскировку. Маскировка была хороша. С тех пор как он ушёл от своей жизни, он делал всё возможное, чтобы быть невидимым: он сгорбил свои сто семьдесят два сантиметра семьдесят два миллиметра в несколько сантиметров меньше этого; он ел ровно столько, чтобы кожа свисала с его костей; он прикрывал свои длинные вьющиеся каштановые волосы мягкой серой шляпой; он прятал своё длинное лицо под спутанной бородой. И он отказался от своего имени ради прозвища, которое ему дали. Он поставил себе цель — быть невидимым.       Ему особенно не хотелось, чтобы его видели прямо сейчас. Ни в коем случае. Ни за что.       Он не хотел, чтобы его видели, потому что ему не нравился стук и лязг. И ему не нравилось то, что он видел. Он видел зловещие вещи, от которых у него болели зубы. Последние пять минут взгляд Грима был прикован к железнодорожным рельсам. Или опять же, правда была важна, не к самим рельсам, а к тому, что было на рельсах. То, что было на рельсах, сильно его беспокоило.       На рельсах, освещённых периферийным светом охранного фонаря, фигура в плаще поднимала с рельсов причудливые предметы. Фигура была слегка сгорблена и двигалась неуклюжей походкой, напоминавшей Гриму походку людей, сошедших с корабля. Грим был всего в шести метрах от человека в капюшоне, но он мог ясно видеть и фигуру, и то, что она собирала.       Человек, казалось, не знал о Гриме, и Грим намеревался таким всё и оставить. Зубы Грима хотели стучать, а тело трястись, но он заставил себя успокоиться, наблюдая за тем, как таинственная фигура стучала концом чего-то похожего на монтировку длиной в треть метра с ярко-жёлтым окончанием. Жёлтое окончание продолжало извиваться, освобождая кусочки чего-то, что Грим не мог распознать. Он видел, как фигура собрала шарнирную челюсть, неровный ряд чего-то похожего на окровавленные человеческие зубы, изуродованные человеческие глаза, несколько болтов, компьютерный порт и куски металла с пучками тёмно-зелёного меха.       Теперь он продолжал наблюдать, как фигура извлекла один, а затем и два зелёных продолговатых предмета. Что это было?       Словно отвечая на внутренний вопрос Грима, фигура подняла кусочки. Даже в приглушённом свете Грим сразу же разглядел, чем они были. В своей прошлой жизни он был профессором, и даже при той скорости, с которой он травил свои мозговые клетки, всё ещё много оставалось в его распоряжении.       Зелёные кроличьи уши.       Оу, его зубы.       Фигура вернулась к изучению, освободив от рельсов большую металлическую кроличью лапу.       Грим должен был признать, что ему было немного любопытно узнать, что делает фигура. Но его чувство самосохранения было сильнее. Поэтому он сидел с больными зубами так же неподвижно, как и обломки с кусочками, которые собирала фигура, пока та не сложила все вытащенные части в мешок и не скрылась в темноте.       Детектив Ларсон постучал в дверь полутораэтажного коричневого загородного дома, стоявшего рядом с двухэтажным домом, вчетверо превосходящим его размерами. Он посмотрел вниз на ухоженное крыльцо, на котором стоял. Оно выглядела так, словно было покрыто свежей краской. Он заметил, что весь дом был в таком же состоянии. Но краска и аккуратность не давали того эффекта, который, вероятно, ожидался. Дом, перед которым он стоял, казался уменьшенным не только по сравнению с более крупным и шикарным соседским, но и в целом. Если бы у домов были лица, этот дом выглядел бы пристыженным.       Перед Ларсоном открылась дверь в стиле миссии. Симпатичная молодая женщина с карикатурно большими глазами и каштановыми волосами до плеч смотрела на детектива без всякого интереса. — Да? — Мэм, меня зовут детектив Ларсон, — он показал женщине свой значок. Она отнеслась к этому так же равнодушно, как и к нему. — В рамках текущего рутинного расследования мне необходимо осмотреть помещение. Вы не возражаете?       Женщина покосилась на него. Ему показалось, что в её взгляде мелькнуло что-то дремлющее, как будто в ней была какая-то искра, которая почти, но не полностью, погасла. Он подумал, не собирается ли эта искра зажечь возражения против его входа. Он не знал, что будет делать, если это произойдёт, потому что у него не было договора. Женщина пожала плечами: — Входите.       Переступив порог тщательно убранной и опрятной гостиной, он огляделся и увидел, что маленькая кухня и столовая были в таком же состоянии, несмотря на то, что в доме было по меньшей мере четыре кошки, которые развалились в различных проявлениях царственной собственности на спинках мебели или в лужицах солнечного света на плетёных ковриках. — Я Марджи, — сказала женщина. Она протянула ему руку.       Ларсон пожал её. Она была прохладной и вялой.       Она посмотрела на него, приподняв одну бровь, как будто ждала, что он ответит на какой-то незаданный вопрос. Он улыбнулся ей, но ничего не сказал. Интересно, что она увидела, когда посмотрела на него? Видела ли она того самого приличного парня лет тридцати с небольшим, каким он привык видеть себя, или видела глубокие морщины вокруг его рта и глаз, что он увидел сейчас, мельком заметив своё отражение в зеркале?       Она отвернулась, и её взгляд остановился на двух кошках. Она нахмурилась и покачала головой. — Извините за всех этих кошек. Я не совсем уверена, как так получилось. Мне дали одного кота, чтобы составить мне компанию после того, как… эм, просто чтобы составить мне компанию. Оказалось, что это была кошка, и она была беременна. Я не могла отдать тех четырёх котят. Я чувствовала себя их мамой, и это казалось отказом от ребёнка. И вот я. Кошачья леди, — она сухо рассмеялась, а затем кашлянула.       У Ларсона было чувство, что она часто смеялась и в последнее время перестала это делать. Интересно, что с ней случилось? У него было искушение спросить, но это было не то, почему он был здесь.       Ларсон начал бродить по дому. Марджи последовала за ним. — Как давно вы здесь живёте? — спросил он. Он узнал, что разговоры с хозяевами обычно отвлекают их при осмотре дома. Это давало ему больше времени, чтобы покопаться, прежде чем они начнут чувствовать себя некомфортно или даже примут оборонительную позицию. — Чуть больше трёх лет, — её голос заколебался между «трёх» и «лет».       Он взглянул на неё.       Казалось, она вот-вот заплачет, но глаза у неё были сухие, а лицо спокойное. — Меня наняли ухаживать за больным мальчиком, пока его отец служил за границей. Он скончался и оставил мне этот дом.       Отец или мальчик, подумал Ларсон. Но он не спросил.       Ларсон вошёл в короткий коридор с тремя дверями. Из-за последней двери показалась пятая кошка. Это был маленький серый табби. Она села в середине коридора и начала умываться.       Ларсон заглянул в маленькую сверкающую ванную комнату, а затем в приличных размеров спальню, которой явно пользовалась женщина. Пушистый жёлтый халат был аккуратно сложен у подножия двуспальной кровати, а косметика так же аккуратно разложена на вишнёвом комоде. Если не считать этих вещей, он подумал, что комната была явно мужской.       Ларсон решил не комментировать отношения этой женщины с её покойным нанимателем, какими бы они ни были. Ему не нужно было рисковать, заставляя её нервничать. Он пошёл дальше по коридору.       Старый дом заскрипел и зашатался, издав нечто похожее на стон. Он был почти уверен, что Марджи вздрогнула от этого звука.       Тёмно-серая кошка прошествовала по коридору, обнюхала серого табби, а затем потёрлась о чёрные брюки Ларсона. Он наклонился и почесал её за ушком. Он знал, что потом об этом пожалеет. У него была аллергия на кошек, но он всё равно любил их. Войдя в комнату, которая, очевидно, была второй спальней, Ларсон уставился на односпальную кровать в центре комнаты. Кроме кровати, в комнате был только маленький шкафчик.       Он не был уверен, что не так с этой комнатой, но был вынужден оставаться в ней. В частности, его внимание привлёк шкафчик.       Марджи рядом с ним была спокойна. Она была достаточно близко, чтобы он мог чувствовать запах её мыла или шампуня. У нее был свежий, но чистый запах, ничего тяжёлого или соблазнительного, как духи или одеколон. Несмотря на макияж, который она носила, у него сложилось впечатление, что Марджи не очень-то заботится о том, чтобы произвести впечатление на других. Интересно, подумал он, не поэтому ли он нашёл её привлекательной? Ему нравилась её простая прозрачность. Нет, она не выплёскивала ему свои чувства раздражающим способом, как это часто делали нервные свидетели, но и не пыталась быть тем, кем не была. Он мог это понять. Он прочистил горло и побрёл вокруг кровати к шкафчику, который привлёк его интерес. — Мы преследуем человека, представляющего интерес в продолжающемся деле, о котором я уже упоминал. Дело почти зашло в тупик. До недавнего времени оно шло без каких-либо зацепок. Теперь у нас есть это, — он сунул руку во внутренний карман своей серой спортивной куртки и вытащил фотографию, которую показал Марджи.       Марджи ничего не сказала, но её лицо говорило о многом. Сначала она покраснела. Затем, как только её щеки порозовели, они потеряли всякий цвет, и она побледнела. Её глаза широко раскрылись. Её рот слегка приоткрылся. Он услышал, как её дыхание участилось.       Собираясь окликнуть её по поводу её реакции, детектив Ларсон запнулся от неожиданности, когда серый табби внезапно запрыгнул на односпальную кровать. — Извините, — снова сказала Марджи. Она взяла кошку на руки. Она тут же начала мурлыкать.       Ларсон ничего не мог с собой поделать. Он протянул руку и погладил её морду. Внезапно осознав, что находится очень близко к Марджи, он отступил назад.       Шкафчик был прямо перед ним. Он не понял, что подошёл к нему. Теперь он должен был увидеть, что было внутри.       В то же время, как его тянуло к нему, он чувствовал необъяснимое нежелание открывать дверцу шкафчика. Он чихнул. — Прошу прощения, — сказал он. — Это из-за кошек, — сказала Марджи. — Всё нормально, — он солгал. Он будет страдать от этого весь остаток дня.       Он понял, что откладывает открытие шкафчика. Что было абсурдно. Поэтому он схватился за ручку шкафчика и потянул за неё.       Шкафчик был пустым, но его внутренние стенки нет. Они были покрыты резкими чёрными каракулями, прижатыми близко друг к другу. То, что выглядело как бессмысленные буквы, сделанные толстым маркером, покрывало почти каждый дюйм внутренней поверхности шкафчика. Ларсон не видел никакого смысла в этой писанине, но тем не менее они вызывали у него то же самое чувство, которое он испытывал, просматривая последние гротескные сообщения о смерти.       Ларсон повернулся и посмотрел на Марджи. — Что произошло в этом доме?