***
Ты приснилась мне сегодня вновь, Эли́за, За чертой загробной жизни мой услышав горький вызов. — Я прошу, в груди лёд растопи своим жаром, Пробуди меня ото сна, что мучит вечным кошмаром! Стоит мне глаза сомкнуть, и я тебя увижу: С дыркой во лбу от свинца, а под тобой кровавую жижу; И грабитель с револьвером в каждом из тех снов Жмёт на спуск; чтоб ты упала здесь же в нимбе собственных мозгов. За тебя врачи боролись сутки: день и ночь. Смерти волю из людей — никто никак — не может превозмочь В тот же миг в зрачках твоих угас последний свет. Ты не прожила на этом свете даже полных тридцать лет… Не трепещут больше светлые ресницы; Стёкла слёз прозрачных бусин на щеках твоих застыли. Я касаюсь скул, касаюсь губ, — ещё тепла! Затухающий твой пламень сердце мне сожжёт дотла! И уже как мел тончайшая белеет кожа. Хладный стол двоим нам в морге станет милым брачным ложем. С трепетом в душе я раздвину твои ноги: Попрощаюсь с той, кто мне была женою перед богом. А к утру ты точно льдина станешь холодна. В паха складках и груди я отыщу чуть-чуть тепла. Знаю, что в последний раз… ты так со мной близка. Обниму себя твоей рукой, стремясь запомнить навсегда. Я всю ночь делил с тобою страсть, любовь и сон. Днём тебя как вещь забрали для обряда похорон. День сменяет вечер, мне в лицо глядит луна. Шепчет вкрадчиво и гадко: «смерть её — твоя вина.» Это ложь, Эли́за, ложь, клянусь своей душой! Не сама ты умерла — тебя убил злодей пустой, Равнодушный к тем, кому злой рок принёс тяжёлый! — И с этой горькой правдой я теперь смириться должен? Убегу я прочь от этих странных, страшных дум; Дом покину, но не клетку, что больной построил ум; По ступенькам вниз и вниз, куда глаза глядят; В паутину катакомб, где ждать устал сырой подвал. В нем ответ, что пролежал всё время рядом: Описание того, что делать — быть чтоб чёрным магом. Солнце мне и воздух заменили книги: Я трудился в подземелье, став безумцем одержимым. Вне́мля те́кстам древних, пыльных фолиантов, Я сумел в конце концов постичь искусство некромантов — И стал счастлив; и не льются больше слёзы. Вместо них внутри меня течёт кристально-чистый морфий. К мёртвым обращаю властный, яростный призыв: «Наделите силой душу мне, чтоб смог я оживить Ту, чью жизнь прервали так низменно и подло. Принуждаю вас, откройте в духов мир ворота!» И в тот же миг ты явилась предо мною: Облачённая как раньше белоснежной мягкой плотью, С трупной меткой в желчном, обескровленном челе, Вьются волосы по воздуху, как будто ты паришь в воде. Даже в смерти ты обворожительна, Эли́за! Я красой лучистой аж до самого нутра пронизан; Но внезапно в полумраке стала таять ты: Полноценно в мир наш призрак не способен ведь ступить. Я разведал, что для жизни настоящей Мёртвых надобно питать душой другого без остатка. Значит, убивать людей я скоро стану — Это малая цена за твой день жизни без изъяна. Но осталось прежде сделать крохотное дело: Из земли кладбищенской твоё холодное взять тело; И, стремясь скорей сплести с тобой объятия, Я воспряну духом и возьмусь скорее за лопату. Вот копаю землю час, потом копаю — два Полностью отдавшись делу; с чувством, понемногу, не спеша. Наконец, тебя найду — без кожи и волос. Ты мила мне и такой — истлевший труп, изъеденный червём. Чтоб никто не знал, я все следы зарою. Девственным саваном белым с нежностью кости укрою. Трепетно в дом наш внесу тебя я на руках. Снова ты моя невеста: так спокойна и кротка! Как и раньше гибок твой изящный стан… Я клянусь тебе, Эли́за: женщин краше не встречал! Твой согну я прелестный позвоночник — Мы объединимся снова этой тёмной лунной ночью. Нежно расцелую чёрный круг глазницы — В беспокойстве отовсюду прыснут белые мокрицы; Из груди, из носа, и из слуховых костей, Из дыры во лбу; что бездны даже будет пострашней. Твой бесплотный дух вселю в скелет заклятьем, Чтоб увидеть бледный лик, скулы, губы; смертью сжатые. Кожу я на вкус попробую зубами; Грязный пот слижу с груди, манящей твёрдыми сосками. Ты сама мои в желаньи оседлаешь бёдра. Спешный твой поймаю ритм, и любви отдамся бодро. Не смущайся, дорогая; не может быть стыда, Там, где двое связаны под сенью брачного венца! С наших губ сорвётся сладкий и горячий стон. Я молю богов, чтоб наша близость вдруг не стала подлым сном. Но всё же; как ты внутри склизка и холодна… Вижу, как ты тянешь ко мне руку с тусклым золотом кольца. В этот час тебе отдам очень много своих сил; Доведу себя до судорог, и до в клочья рваных жил. Вздох и стон, движенье глаз, и туго брызнет семя. Мне на грудь падёт скелет, когда придёт расстаться время. Я твои колени аккуратно подогну, Цепь достану и тебя крест-накрест ею обвяжу, А другой её конец захлестну вокруг плеча, Чтоб висела ты у сердца — чтобы грела ты меня. Под пальто тебя укрою, и пойду на бой; Наш противник ведь не знает, что идёт он на убой? Обещаю, буду глух к его стенаниям. Гром ревёт над кладбищем от моего заклятья: «К силе тех взываю я, кто более не с нами; Ко мне, призраки великой тьмы, зовёт вас ваш хозяин! Духи, заклинаю вас, войти в мои пальцы, Чтоб проникнуть в тех кто здесь, помочь тем кто не с нами!» В голову врага ладони я протисну. Это нужно ради мозга: ощупать мягкую границу; Подойдёт! Отлично! Ну, а после сердце — Не мешай, повелеваю! — эти органы нужны умершей. В твой скелет, Эли́за, это всё перенесу — Мыслить и любить блаженную возможность подарю: Жизнь тебе взращу на субстрате из крови́ — Светлый летний день настанет в период моей зимы. Но с заходом солнца волшебство умрёт. Я не сдамся и работать буду сутки напролёт, Я ведь как и прежде — твой любимый муж! Знай, что даже смерть не разорвёт священный наш союз.