Единственный способ сказать "Спасибо"

Войдя в домик, где уже на протяжении длительного периода времени существовал его супруг, Лань Ванцзи в удивлении осмотрелся по сторонам. Ему показалось странным то, что Мо Сюаньюя не было нигде в поле зрения. Спрятаться в этом месте ему было негде, да он и всегда на виду старался быть, не преследовал цели скрыться от посторонних глаз, так как прекрасно понимал, что никто чужой к нему не пожалует. Да и в принципе мало кто даже из своих захочет прийти. Тогда куда он мог деться? Сбежал? Но дверь не была повреждена, изнутри бы он её точно не открыл, да и Ханьгуан-цзюнь точно был уверен – перед уходом он дверь запер. Заклинатель медленно прошёлся по комнате, цепляясь взглядом за абсолютно все мелочи. Он разгладил застилающее ложе покрывало, которое показалось ему чуть смятым, поправил подушку и наткнулся на тонкую стопочку бумаги, которая была ровно сложена. Вообще, Ванцзи не имел привычки читать чужие записки, даже более того, всегда презирал тех, кто позволял себе опуститься до такого. Но сейчас выбора у него не было. Муж куда-то исчез, а это не к добру, и это же явно его «труды», значит, возможно, из написанного станет понятно, куда он мог улизнуть. Письмо для Лань Ванцзи было написано на нескольких листах. Причём текст был не сплошным, а какими-то урывками – по кусочку на каждом листике. Одна страница полностью исписана, на другой выведено лишь пара десятков иероглифов, ещё одна полностью перечёркнута. Это выглядело так, будто бы Мо Сюаньюй сам не знал, что хотел написать супругу. Путался в словах и в собственных мыслях. Пытался зацепиться хоть за какую-то ниточку, чтобы сформулировать мысль правильно, но лишь больше запутывался. Он писал, говоря в разном времени. То в прошедшем, то в настоящим, а то и в будущем. Нервничал, и из-за этого в голове получался сумбур. И без того нестабильное психическое состояние раскачивалось из стороны в сторону. Вечер добрый, Лань Ванцзи! Вероятнее всего, скоро придут холода, ночи не такие тёплые. Меня порой и одеяло из овечьей шкуры не спасает в этой затхлой лачуге, дует. Может в самые нежные места надуть, ты с этим поаккуратнее будь, береги себя, надевай более тёплые нижние штаны, когда собираешься уходить куда-то далеко за пределы Гусу Лань. Так, о чём это я сейчас? Ах да! Нет, стоп, не это мне хотелось сказать. Или это… На этом первый лист заканчивается. Следом лежит перепачканный пергамент, на котором не разобрать ни единого крючка. Видимо, в этот момент Мо Сюаньюй окончательно потерял ход мыслей, сам не понял, что написал, поэтому всё и перечеркнул, а выбросить бумагу не догадался или же остерегался это делать, боялся, что его записи попадут в руки кого-то ещё, кроме супруга. Следующий лист уже был «нормальным». Правда, он «перескакивает» с темы на тему, но, в целом, понять написанное можно. Я тут немного поколдовал, не удивляйся. Честно, понятия не имею, что в итоге выйдет вышло с этим ритуалом. Может, и вовсе моя лачуга взорвалась, и ты не поймёшь, что случилось, потому что это письмо до тебя не дойдёт. Оно же сгорит вместе с моим телом? Но мне всего-то хотелось тебя отблагодарить, поэтому я и стал искать способ провернуть всё так, чтобы тебе в очередной раз не было стыдно за моё дурное поведение. Я не умею держаться в обществе с тем достоинством, как это принято. Мне не понять правил этого мира в силу моей болезни. Но несмотря на моё аморальное поведение, ты продолжаешь проявлять заботу. Почему? За всё то время, что мы прожили в браке, а я не знаю, как долго это длится, потому что мне чуждо ощущение этого самого времени и год прошёл, два или даже десять – это всё пустые слова, не несущие никакого смысла, ты ни разу не гневался на меня, не оскорбил, не ударил, хотя вся моя прошлая жизнь только и состояла что из череды унижений и боли. Сколько раз такое было, что я раздражал тебя? Ты всё стойко терпел. Помнишь скандальный приём в ордене Цзинь, откуда меня и передали в твои руки? Ты же и измены мои терпел, когда я, совершенно не стесняясь того, что рядом супруг, в открытую зажал в углу прекрасную деву, стиснул её в крепких объятиях, желая совершить с ней акт любви, но нас поймали и меня с позором выгнали из отчего дома. Эти бородатые старики, которых все почитают и слушаются, были страшны в своём гневе. Меня даже казнить хотели, но ты встал на мою защиту, поклялся, что я больше не предоставлю никому неудобства и что-то там ещё им наговорил, после чего они позволили забрать меня домой. Мы тогда вернулись, и я ждал, что ты сам меня убьёшь, но ты лишь спросил, хочется ли мне есть. Помнишь? А мне тогда было весело, просто, болезнь моя обострилась и я, как будто издеваясь сказал, что да, я голоден и хочу мясо птицы, потому что соскучился по такой еде, ведь жители Гусу Лань не едят трупы животных. Но посреди ночи ты пошёл на поиски птицы, а потом сам же для меня и готовил, чтобы никто не видел, чего именно мне тут захотелось отведать. И кормил меня ты тоже сам. С рук. Потому что мне пальцам было горячо отрывать мясо. Ответный подарок мой помнишь? Мне понравилось твоё внимание и захотелось порадовать и тебя тоже. Поэтому я нарвал в поле цветов, но было настолько жарко, что я сбросил с себя одежду, а когда букет уже был у меня в руках, то попросту забыл про свою наготу и так, в чём был, а был я ни в чём, пошёл к тебе. Тебе же было приятно похвастаться перед юнцами, какой я у тебя внимательный? Пришёл прямо во время занятия. А те деды всё равно разозлились, хотя не ясно, причём тут они, когда я не к ним шёл? Ласки моей ты тоже не хотел. Стесняешься, наверное? Или сломать боялся, думал, что я хрупкий. Но это не так совсем. Можно было хоть раз и обнять меня, а так мне было скучно, приходилось придумывать, чем себя занять. Но все же в округе неспроста говорят, что я безумец. Идеи для развлечения я так же всегда придумаю такие, что у людей в округе волосы дыбом становятся. Но это ли не здорово? Зато не скучал никто и никогда со мной. А как гусуланьцы вообще жили до моего появления? Особенно этот Лань Жирень … Женьшень … Деда бородатого как зовут? Я запамятовал, извини. И я совершенно не в курсе, как сказать тебе «спасибо», чтобы ты его услышал и принял, поверив в искренность слов. Поэтому и посылаю к тебе Старейшину Илин. Раз он твой друг, значит точно должен найти нужные слова или действия. Пусть сделает это за меня, а я немного отдохну от всего со мной случившегося, устал, правда. Хотя, я ведь всё делаю «не так». И если мне удалось совершить этот ритуал, то не представляю, что вообще могло выйти в итоге. Может я просто засну, а через какое-то время очнусь ото сна, а может не очнусь уже никогда. Но, всё же, если это то единственное, что мне удалось в этой жизни сделать правильно, и Он пришёл, тогда тебе не будет больше за меня стыдно. А вы со старейшиной Илин хорошо ладили? Были друзьями лучшими? Думаю, что да, тогда желаю вам удачи. Ханьгуан-цзюнь устало потёр переносицу. Да, не ожидал он, конечно, такого от мужа, но вдобавок к тому ему стало страшно. Раз Мо Сюаньюя нигде поблизости нет, выходит, обряд не удался и этот несмышлёныш попросту испарился. Ни души, ни тела. А ему самому-то сейчас что делать? Как объясняться с дядей, да и со всей поднебесной, куда делся Сюаньюй? Не показывать же им это письмо? Во-первых, кто поверит Ванцзи, что данная рукопись вышла из-под пера прославленного на всю округу умалишённого, а не сам мужчина его написал, желая скрыть преступление? Ведь у него, как ни у кого другого, имелся мотив помочь Мо Сюаньюю покинуть эту грешную Землю. А во-вторых, совершенно неправильным было демонстрировать кому-то ещё то личное, что парень адресовал своему супругу. Это было бы неправильно. Но, а что если Мо Сюаньюй выжил или, более того, у него всё получилось… Ванцзи ещё раз окинул взглядом комнату. Опять ничего подозрительного нет. Тогда он опустился на колени и заглянул под кровать и, вот же оно, скомканные клочки бумаги. Один такой комок мужчина развернул и от того, что он увидел, сердце его застучало в разы быстрее, ведь это была фигурка, фигурка маленького человечка, вырезанная очень криво, да и вообще, как будто не вырезанная вовсе, а просто её рвали по форме. Но таких заклинал только Он… Резко поднявшись на ноги, Ханьгуан-цзюнь сунул бумажного человечка к себе за пазуху и двинулся прочь из пристанища, кажется, уже бывшего супруга.