Не греет

      — Имя появилось?       Голос Королевы словно поддернутый заиндевелым призраком скорой зимы, холодный, покрытый коркой топлёного снега, и ровный, как лунная нить – и от этого света теплее не становится.       Вопрос звучит обыденно, ставший более частым гостем, чём утреннее приветствие и пожелание хорошего дня, заплутавший меж фарфоровых кружек и ажурных креманок, в которых дробиться солнечный луч – и он тоже не греет.       Стелла обхватывает вздрогнувшей ладонью под столом запястье правой руки, сжимая нежную кромку кружев, и натягивает вежливую улыбку, совершенно сухую и стеклянную, как и сотни других, идеально фарфоровых масок из королевского ларца.       — Нет.       Она лжёт, пряча под слоем одежды и металлической вязью браслетов имя, остающееся солью и горечью на кончике языка, рисуя оскал поверх губ, и запечатывая веки отчаянной, хлёстко ударяющей по рёбрам безысходностью.       Королева смотрит на неё отражением льда, и Стелла точно знает, что мать ей почти не верит, заподозрив в надломленном изгибе шеи, в дрогнувшем уголке безупречной улыбки, в крохотной заминке перед твердым ответом спрятанную правду.       И Стелла понятия не имеет, когда она силой разорвёт ткань на её рукаве, пригвоздив мраморным приказом к стулу, только чтобы убедиться в кривой игре, которую ведёт её дочь.       И Стелла чувствует, как дрожь подступает к ней, онемением облизывая колени, пока она кристально чисто глядит в ответ, прищурив глаза в немом упрёке – ты мне разве не веришь, мама?       И она знает, что ей на этом поле не победить Королеву.       Избранный – это навсегда.       — Это статус и власть, дорогая. Ты должна это помнить.       Дорогая – горчит, фальшивит, и звучит совершенно неправильно, астернальной тенью.       В то время как должна – остаётся привычным осадком, накапливаясь на самом дне погасшего сосуда наследницы престола, в котором вместо солнечного света уже давно ржавые шестерёнки, фарфоровые маски и сотни попыток отогнать чёрные ленты чистейшей тьмы опутавших и рёбра, и сердце, и саму сущность.       И Стелла рада бы послушаться, снять лезвием тонкий слой кожи с именем и нарисовать поверх новое, позволяющее укрепить союзы, сделать Королевство ещё более сильным и показать ещё кучу вещей, которыми будет так довольная её мать.       Да только над этим неподвластна никакая магия.       И ещё Стелла очень надеется, что данная связь односторонняя, и на мужском запястье горит не её имя.       Иначе...       Она длинно моргает, стряхивая налипший на ресницы, совершенно пропущенный мимо ушей разговор, с окончательно утерянной мыслью и вежливо извинившись, покидает длинный стол, чтобы вечером упаковать чемоданы и сбежать прочь из стеклянного дворца.       Свет выгорает внутри неё, только-только созревший, запущенный медленным колесом магии, растворенный сахаром в глубине хрупких чаш, и Стелла осторожно щёлкает пальцами, чтобы глазами встретить только мрак.       Так бывает.       Злость была недостаточно сильной.       Или ярость была недостаточно разрушительной.       Может тоска не принесла с собой нужное количество слёз.       Зато страх вспыхивает ослепительно и Стелла старается не видеть, насколько больным выглядит этот свет, тусклый и грязный, весь в тонких царапинах и прожилках серого.       Этот тоже – не греет, взяв слишком много из хрустального холода той, кто страх и вызывает.       Стелла смеётся, тихо и надломленно, вспомнив, что магию можно черпать из положительных эмоций – из счастья, из тепла и из любви.       Вот как.       Имя выжигает кожу, вновь начиная кровоточить, имя больное и неправильное, покрытое незаживающими ранами, болью и горечью, слишком тяжёлой, чтоб её можно было спрятать от остальных и не замечать самой.       Оно отпечатано на запястье, на внутренней стороне век, горящих уничтожительной вспышкой, и где-то глубоко под сердцем, царапая колючей проволокой.       И Стелла знает, что оно там добровольно.       И от этого только хуже.       Это напоминание – о собственной слабости, о потере контроля, и вопле, исказившем столь родной и привычной голос до неузнаваемости, гудящим безутешным отголоском в глубине черепа, отражаясь в глазах каждую ночь – так к ней является мутный блеск слепоты по её вине, сотни длинных коридоров, гулких стен, вечных эхо, шёпота за спиной, лекарственных трав, попыток обрести контроль над собственной силой, разочарованный взгляд матери, который она наконец-то может не скрывать и три погасших – Рикки, Ская и её собственного, в отражении зеркал.       Я-думал-что-знаю-тебя-настоящую.       А ещё – крепкие руки на её плечах, уводящие прочь из лазарета, и грубый окрик на вездесущих студентов, перебрасывающих шёпот сплетен друг другу, столь отличный от тихого бормотания ей на ухо – Мистер Сильва поил её горячим отваром, смотрел мрачно, сочувственно, с горечью, и говорил, что всё будет хорошо.       И Стелле было плевать, что он делает это по просьбе директора, потому что с надломленной принцессой остаться некому.       Плевать и метке на её руке, невидимой рукой рисующей имя.       Стелла с надеждой смотрит на первую букву имени, чувствуя, как радостная дрожь сотрясает всё естество – витиеватая «С» несёт за собой одобрение матери, укрепление Королевства и статуса, и тепло в руках принца Эраклиона.       Только вот реальность оказалась куда менее благоразумной.       Длинные коридоры ночной школы отражают эхом каждый шаг, разрушая весь полог невидимости, заставляя ступать мягко и медленно, ощупывая воздух и квадраты плитки носком узких туфель.       Стелла спит в неудобном кресле, невидимкой гуляет по ночам и живёт уже третий день, роняя цветочные горшки.       Она клянётся себе, что не будет заглядывать в комнату, надпись на двери которой полностью соответствует имени на её запястье – и знает, что лжёт.       Прогорклый свет ворочается внутри неё, и Стелла хмурится, по привычке натянув на лицо беззаботность и спокойствие, ловя случайно отражение в зеркальных шкафах – там глаза под слоем пепла с холодным светом внутри.       Она застывает, разглядывая совсем свежий шрам от встречи с чудовищем из глубин леса и старых легенд на крепкой спине, и задевает плечом край гобелена, покрытого длинными рядами оружия – оно звенит металлическим шёпотом, а в следующую секунду её шеи почти касается длинное острие.       — Я знаю, что ты здесь, принцесса.       Полог невидимости всё ещё держится, и Стелла удивлённо разглядывает мужчину напротив.       А затем она замечает собственное имя на его руке, уверенно держащей меч.       И понимает, что поиграла и на этом поле.       А ещё, что чужие ладони – греют.