Думай позитивно

      К большому удивлению Клауса, первое, что он почувствовал, было не жёстким полом какого-нибудь склада или негостеприимным асфальтом, и даже не койкой самостоятельно найденного клиента. По ощущениям он лежал на мягком широком диване, которому не хватало буквально пары сантиметров длины, чтобы ноги не свисали с него, и был заботливо укрыт тонким одеялом. Раскрыв глаза, Клаус уставился в безупречно белый потолок и безукоризненную в своём минимализме люстру. Моргнув пару раз, чтобы удостовериться, что это не сон и не чересчур правдоподобная галлюцинация, и для верности потерев глаза ладонями, он принял неизбежное — его вырубило на диване у какого-то явно обеспеченного человека, что вряд ли входил в его клиентскую базу, состоящую в основном из припорошенных песком латентных геев, наркоманов и заезжих гитаристов мелких, вшивых рок-групп.       Взъерошив волосы на затылке, Клаус медленно принял сидячее положение, не забывая о синяках и вчерашней подработке. Он мало что помнил из вчерашней ночи — где-то после третьего глотка виски воспоминания будто накрыли белой простынёй, концы которой выскальзывали из пальцев, не давая Клаусу взглянуть на свой позор выдержкой в пару часов.       Проведя холодной, липкой от пота ладонью по лицу, срывая с себя последние оковы сна, Клаус огляделся: помимо дивана в комнате стояла пара кресел, напротив занавешенных окон висел неприлично большой телевизор, а вдоль стен тянулись стеллажи с бесконечными рядами книг. Словно загипнотизированный, Клаус протянул руки, будто пытаясь ухватиться за царившую атмосферу, и, не обращая внимания на спутавшееся в ногах одеяло, сделал один осторожный шаг. Неловко взмахнув руками, удерживая равновесие, Клаус, шёпотом чертыхнувшись, отпихнул скомканное одеяло в сторону и, не переставая озираться по сторонам, побрёл к шторам, занавешивающим окна.       Для того, кто вырос в огромном особняке местного миллиардера, Клаус проявлял бесчеловечно большое количество восторга от обыкновенной гостиной среднестатистической квартиры в не самом престижном районе, но постоянный въевшийся в подкорку кошмар в виде жизни на улице, где каждый день кто-то умирал от передоза, пулевого ранения во время очередных разборок или несчастного случая, сделал свою грязную работёнку — он начисто забыл о том, какого это — иметь крышу над головой, еду в холодильнике и больше сорока баксов в кармане.       Аккуратно отодвинув шторы, Клаус не сдержал поражённого вздоха — окно находилось на уровне девятого этажа и выходило на широкую шумную улицу, где сновали кучки занятых людей и неустанно сигналили машины. Прижавшись носом к стеклу, он упивался бурлящей под окнами жизнью, кожей ощущая сотни душ, живых переливающихся тёплых душ, что отзывались лёгким покалыванием на кончиках пальцев. Клаус широко улыбнулся — даже в лучшие амбрелловские времена он не ощущал вокруг себя столько жизни, и это накрывало похлеще любого наркотика, что он когда-либо пробовал. В такие редкие моменты он искренне наслаждался тем, что жил.       Сбросив с себя эйфорическое оцепенение, Клаус с сожалением отвернулся от окна, возвращаясь к изучению квартиры. Выйдя из гостиной через прозрачные двойные двери, он оказался в узком коридоре, заставленном растениями разной длины и высоты, количество которых здорово затрудняло перемещение. Сопя и усердно огибая горшки, Клаус разглядел знакомый грязно-серый рюкзак. Не сдержав обрывистого вскрика облегчения, он пулей пронёсся сквозь заросли, чудом ничего не уронив, и упал на колени перед рюкзаком. Нетерпеливо расстегнув молнию, Клаус запустил руки внутрь, ощупывая свои немногочисленные пожитки. Вряд ли кто-то обеспеченный стал бы рыться в его вещах, но лишняя осторожность никогда не выходила ему боком, в отличие от беспечности.       Удостоверившись, что всё на месте, Клаус затолкал рюкзак в щель между стеной и полкой для обуви и, встав на ноги, заглянул в приоткрытую дверь кухни.       — Эй, есть кто? — богатый опыт и остатки здравого смысла подсказывали, что сейчас лучшее время, чтобы дать знать о том, что он находится в сознании — ему не составляло труда выдернуть рюкзак из тайника и вылететь за дверь с целью никогда не возвращаться.       Ответом ему была тишина. Не спеша расслабляться, Клаус зашёл на кухню, внимательно осматривая все углы, после таким же образом проверяя ванную. Так никого и не обнаружив, он смирился с неизбежным — ему придётся заглянуть за загадочные закрытые двери. Каким бы странным это не казалось, единственная привычка, которую он сохранил со времён академии — не входить в чужие спальни без спроса, чему в основном способствовали угрозы жизни и здоровью от оскорблённых жильцов.       Тяжело сглотнув, Клаус положил подрагивающую ладонь на прохладный пластик ручки и нажал, заставляя замок тихо скрипнуть, а дверь открыться. Клаус, шагнув в комнату, вновь попытался дозваться кого-нибудь, но снова не получил ответа. Не имея никакого настроя для перебирания чужих вещей, он окинул спальню мимолётным взглядом — двухместная кровать, полупустой книжный стеллаж, шкаф и пара постеров на стене — и вышел: посещение чужой комнаты ощущалось как какой-то извращённый ритуал, словно кто-то, кто жил здесь, безвременно скончался, а его вещи запихнули в огромные чёрные мешки и закинули на чердак, пытаясь смыть иллюзию живого присутствия. Клауса передёрнуло, и по спине пробежал неприятный холодок.       Поведя плечами в попытке сбросить с себя тяжесть откровенного неприсутствия кого-то, кто должен здесь быть, Клаус старательно обошёл несколько горшков с чем-то, напоминающим маленькие пальмы и, отпихнув ногой стоящий на пути кактус, открыл последнюю дверь. Клаус был готов поклясться, что здесь живёт человек, нелюбящий уборку так же, как и подъём по будильнику. Пол и все горизонтальные поверхности были покрыты разбросанной одеждой и какими-то бумагами, кровать по виду заправляли в прошлой жизни, и ровный слой пыли на столе говорил о многом. Клаус хмыкнул — он не знал, кто хозяин этого хаоса, но чувствовал с ним духовное единение: в подростковые годы его спальня находилась в таком же беспорядке.       Подняв глаза к потолку, Клаус недоверчиво сощурился — с люстры свисал белый хлопковый лифчик, который ни при каком раскладе не мог принадлежать мужчине. Клаус привалился к стене и сложил руки на груди — с каждой минутой странностей становилось всё больше и больше: он мог допустить, что его забрал кто-то достаточно обеспеченный, чтобы снимать квартиру, но чтобы у этого загадочного клиента под боком жила девушка? Клаус запустил пальцы в волосы и оттянул пряди. Он никогда не замечал за собой тяги к тройничкам, но, видимо, ангельская пыль способна открыть в нём новые грани предпочтений. Вздохнув, он захлопнул дверь и вернулся на кухню — раз уж его оставили в полном одиночестве, то он может позволить себе угоститься чем-нибудь из холодильника и слинять до того, как таинственный хозяин вернётся домой.       Открыв мирно гудящий в углу холодильник, Клаус обратил внимание на ярко-зелёный контейнер на полке на уровне глаз. Решив не усложнять себе жизнь, он, не удостаивая взглядом другие продукты, подхватил контейнер и, захлопнув дверцу, упал на ближайший стул, тут же болезненно морщась. Тяжело вздохнув и сморгнув подступившие к глазам слёзы, Клаус с интересом поддел ногтем приклеенную к контейнеру бумажку, разворачивая её.       «Пожалуйста, не убегай как в прошлый раз, нам надо поговорить. На работе завал, буду вечером. С любовью, Диего»       Клаус фыркнул и закатил глаза — за столько лет подчерк Диего нисколько не изменился — всё такой же не разборчивый. Небрежно бросив контейнер на стол — аппетит пропал так, словно его никогда и не было — он подпёр голову рукой и уставился в стену. Ситуация начала проясняться — его забрал Диего, который на непонятно откуда взявшиеся деньги снял себе шикарную квартиру, обзавёлся девушкой и фетишем на зелёных друзей. Клаус устало потёр привычно красные от лопнувших сосудов глаза. Он чувствовал себя в какой-то мере уязвлённым: они оба ушли из дома в одно время, но Диего, в отличие от его наркоманистой душонки, сумел пробиться в жизни. Задумчиво накрутив прядь спутанных волос на палец, Клаус перевёл взгляд к окну — единственное, что как-то сдерживало мысли о собственной никчёмности — факт того, что тому не приходилось каждый день искать новую дозу, чтобы выжить, что давало немалую фору.       Сморгнув пелену с глаз, Клаус вытянул из-за резинки трусов заветный пакетик и встряхнул его, прикидывая, стоит ли вынюхать немного сейчас или отдать всё дилеру и купить старые добрые таблетки по безбожно заниженной цене у Мики. Отчаянно напрягая последние выжившие нервные клетки, он прислушался. Тишина. Недоверчиво посмотрев на наркотик в руке, Клаус снова напряг слух, словно желал услышать крики и стоны, но не слышал ничего, кроме мирной тишины. Пожав плечами, он всё же открыл пакетик, высыпал немного на запястье и, запрокинув голову, вдохнул, морщась от жжения в носу. Цокнув языком и избавившись от влаги в глазах, он вернул пакетик в штаны и встал с жалобно скрипнувшего стула.       До вечера было далеко, это Клаус мог сказать и без часов, а потому, не теряя времени даром, он решил заняться делами, надеясь управиться до прихода Диего. Вопрос о том, стоит ли ему остаться, не стоял — убежать и спрятаться он успеет всегда, да и если тот написал, что хочет поговорить, то они просто поговорят; Клаус питал поистине безграничное доверие к Диего.       Остановившись у зеркала в коридоре, он аккуратно отодвинул листы какого-то полудерева, больше похожего на траву-переросток, и придирчиво уставился на себя в зеркало. В кожаных штанах, любезно выданных Светланой, он выглядел как типичный мальчик «лёгкого поведения» — только яркой помады и подводки не хватало. Показав язык своему отражению, Клаус направился в мёртвую спальню, предположительно принадлежавшую Диего, из которого полицейская академия сделала последнего чистоплюя.       Основательно порывшись в вещах брата — ситуация экстренная, он должен ему это простить — Клаус вытянул на свет потёртые камуфляжные штаны и, внимательно осмотрев их со всех сторон, удовлетворённо кивнул самому себе. Высвободившись из кожаных силков, Клаус бережно переложил пакетик в карман над коленом и посмотрел в зеркало. Слишком широкие на поясе, штаны то и дело сползали вниз, но в целом подходили. Попытавшись привести шкаф Диего в первоначальное состояние и потерпев сокрушительное фиаско, он аккуратно сложил модную катастрофу и, придерживая штаны рукой, вернулся в коридор. Достав верный рюкзак из-за обувной полки, он запихнул одежду в боковой карман, доставая из него же солидный кусок бечёвки. Продевая верёвку сквозь петли для ремня, Клаус несколько раз обернул себя ею и, закончив, завязал кривой бантик спереди. Вытянув из рюкзака старую кофту, покрытую то ли следами кетчупа, то ли пятнами крови — уже и не вспомнить, Клаус оделся, прикрывая тканью страшный сон дизайнера. Накинув на плечи пальто и запрыгнув в ботинки, он взглянул на себя в зеркало и, слабо улыбнувшись, вышел из квартиры, захлопывая за собой дверь.       Не обратив никакого внимания на старушку в цветастом платье, крикнувшую в след: «Вот наркоманов развелось!», Клаус бодро сбежал по лестнице, окрылённый ударившими в голову веществами, даровавшими ему лёгкость и беззаботность, смешивающиеся с желанием разбежаться и взлететь. Толкнув тяжёлую подъездную дверь, он выскочил на улицу и, спрыгнув со ступенек, раскинул руки в стороны и покружился на месте. Настали наконец эти счастливые часы, когда все проблемы и тяготы забываются, а жизнь не кажется такой безвозвратно ужасной и безнадёжно тяжёлой — с плеч словно сняли бетонные блоки, весом в пару тонн, что не давали ни вдохнуть, ни толком разогнуться.       Люди, не прекратившие свой ток по улице, стоило Клаусу выбраться из квартиры, раздражённо косились на оборванного парня, вставшего посреди тротуара, и, не прекращая недовольного бормотания под нос, обходили его по широкой дуге, словно боялись ненароком подхватить чуму. Грузный мужчина с огромным чёрным портфелем в руках прошёл мимо, задев Клауса плечом, заставив того опасно покачнуться и наклониться, растопырив руки, удерживая равновесие. Фыркнув, незнакомец кинул пренебрежительный взгляд на виновника столкновения и, одёрнув пальто, под которым скрывалась кобура, двинулся дальше.       Клаус, глупо улыбнувшись ему вслед, — злиться он не мог чисто физически — огляделся по сторонам и, понадеявшись на судьбу, неспешным шагом побрёл вперёд, надеясь, что случай выведет его на то самое пересечение третьей и шестой улиц. Чуть в стороне от огромной белоснежной высотки, в которой обосновался Диего и его загадочная дама сердца, располагалась по виду заброшенная много лет назад стройка, обнесённая полуразвалившимся бетонным забором, перелезть через который не составляло труда. Не отрывая завороженного взгляда от густо покрытых граффити стен, Клаус дошёл до перекрёстка и, замерев на пару мгновений, повернул направо. Ничем примечательным или малость интересным район похвастаться не мог: всё те же продуктовые магазинчики, кафе и ларьки, не отличавшиеся не то, что от района к району; они были абсолютно одинаковы во всей стране, если не в мире.       На горизонте замаячил знакомый магазин «У Пэтси», заставивший изрядно продрогшего Клауса радостно щёлкнуть пальцами и ускорить шаг. Завернув в переулок за зданием, он нетерпеливо забарабанил по металлической двери, пока она наконец не открылась на пару сантиметров, удерживаемая цепочкой.       — Кто? — из помещения послышался ставший родным уху русский акцент. Переминаясь с ноги на ногу в попытках согреться, тот коротко ответил:       — Клаус.       За дверью кто-то хмыкнул и захлопнул её, через пару секунд открывая нараспашку. В проходе стоял высокий мужчина в клетчатой рубашке с оторванными рукавами. Смерив Клауса, казавшегося на его фоне неимоверно маленьким, насмешливым взглядом, он крикнул, чуть повернув голову в бок:       — Tolya, tvoi pidor prishel, — и смачно плюнул Клаусу под ноги. Благодаря себя-подростка за то, что без зазрения совести прогуливал уроки русского, и теперь был освобождён от бесконечного потока далеко не ласковых слов, Клаус криво улыбнулся мужчине, который закатил глаза и скрылся в полутьме помещения, оставляя его наедине перед открытой дверью, в которую тот не рисковал заходить без разрешения. Занимая себя рассматриванием кусков осыпавшейся краски, Клаус перекатывался с пятки на носок, насвистывая надоедливую мелодию из рекламы. Покалывающий пальцы холод заставлял всё отчаяннее желать приближения жаркого лета, забывая о мухах, которые принимали его за труп и безжалостно облепливали со всех сторон, стоило только отключиться на солнцепёке, и смердящих за сотни метров помойках, где летом невозможно найти ничего съедобнее куска резины.       На пороге наконец показался худой забитый татуировками парень, зажавший в зубах обгрызенную зубочистку и деловито пересчитывающий зелёные, приятно шуршащие купюры. Клаус, увидев его, в приступе сентиментального удовольствия улыбнулся и протянул открытую для рукопожатия ладонь. Тот демонстративно поморщился, не скрывая своего искреннего отвращения, пожал руку, тут же вытирая ладонь о ткань потёртых джинс.       — Что у тебя? — не желая находиться в обществе Клауса ни секундой дольше необходимого, спросил он.       Клаус, привыкший к такому обращению, не поведя ухом хлопнул по карману с пакетиком и выразительно выгнул бровь.       — Товар.       Парень заинтересованно оторвался от косяка двери и спустился по бетонным ступеням, останавливаясь в шаге от него. Клаус выудил из кармана пакетик и, оглядевшись по сторонам, поднял его на уровень глаз, встряхивая. Парень, злобно зашипев, выхватил наркотик и, широко раскрыв глаза, громким шёпотом произнёс:       — С ума сошёл? Легавые вторую неделю катаются по району!       Клаус насмешливо фыркнул и покачнулся — кто-кто, а копы волновали его в последнюю очередь. Поняв, что тому глубоко наплевать на возможный срок за хранение и продажу, покупатель махнул на него рукой и со знанием дела повертел пакетик в руках, оценивая содержимое.       — Восемьдесят, — вынес вердикт тот и, быстро отсчитав нужную сумму, всунул её в руки Клаусу.       — Что? Нет! — даже заторможенная реакция не остановила его от возмущения. — Здесь минимум на сто сорок!       Парень повернулся и тоном, словно объяснял ребёнку почему небо голубое, ответил:       — Никто на Юге не юзает фенциклидин*, можно откинуться в два счёта, придётся ехать к северным мажорам, считай, доплата за торговые излишки, — криво усмехнувшись, он махнул рукой и развернулся, поднимаясь по ступенькам.       Клаус, задыхаясь от возмущения и частично от отчаяния — этого ему не хватит и на неделю — протянул руку и схватил парня за капюшон, дёргая вниз.       — Анатоль, ты не мож… — претензию, которая должна была звучать грозно, но вместо этого принявшая очертания жалобной мольбы, прервал точный удар крепко сжатого кулака. Клаус, тихо охнув, отпустил капюшон и схватился за лицо.       — Не смей трогать меня, — чётко, по слогам произнёс парень и ткнул Клауса в грудь. — Хуесос.       С этими словами он быстро взбежал по ступеням и с грохотом захлопнул за собой дверь. Услышав, что тот ушёл, Клаус отнял руки от лица и вгляделся в размазанную по пальцам кровь. С приглушённым шипением ощупав рассечённую тяжёлым кольцом бровь, он сплюнул на асфальт и, убедившись, что умирать в ближайшее время не собирается, двинулся ко второй цели, находившейся на соседней улице.       Сжимая в кармане деньги, Клаус неспешным шатающимся шагом шёл по самому краю тротуара, игнорируя сигналящие ему машины и нелестные комментарии водителей. Его занимало небо над головой: облака, медленно плывущие в высоте, окрашивались в ядовито-яркие цвета, заставляя щуриться, а небо слепило голубым неоном — он словно оказался на вечеринке в собственной голове, где всё казалось таким простым, забавным и дружелюбным. Парень хихикнул, и с неба посыпалось розово-золотое конфетти. Широко улыбнувшись, он раскинул руки и невысоко подпрыгнул, соскальзывая со свежевыкрашенного бордюра, падая на дорогу под колёса такси.       Уши резанул громкий визг шин, и Клауса несильно толкнуло в спину, заставляя впечататься лицом в асфальт. Мучительно медленно моргнув, осознавая произошедшее, он приподнялся и, опираясь на руки, помотал головой, приходя в себя.       — В конец охуели, бляди! — послышался злобный крик водителя, успевшего затормозить последний момент. — Перестрелять таких мало, — продолжая громко ругаться, он сдал назад, объехал сидящего на дороге Клауса и умчался, не собираясь заканчивать свой монолог, который совсем скоро слился с шумом улицы. Кое-как заставив своё тело подняться, Клаус подошёл к тротуару и, споткнувшись о бордюр, внезапно выросший под ногами, свалился в колючий куст, обдирая руки и лицо. Не желая двигаться, он шмыгнул носом и вернулся к рассматриванию неба, потеряв интерес к своей дальнейшей судьбе. Его накрыло в разы сильнее прошлого вечера, он не чувствовал ни холода, ни боли от наливающегося кровоподтёка и царапин, как будто наблюдал за происходящим со стороны. Его немного потряхивало, а руки не желали подчиняться командам мозга, но всё это нисколько не занимало Клауса: облака отрастили длинные пушистые щупальца и теперь тянулись к нему, обещая подобрать с холодной земли и унести с собой в Страну Чудес. Клаус усмехнулся сравнению себя с Алисой.       Когда между ним и щупальцами оставалось всего пара жалких сантиметров, и он уже чувствовал их тепло и мягкость, в поле зрения появилось знакомое хмурое лицо.       — Эй, — Светлана с интересом исследователя-натуралиста ткнула его в бедро носком сапога, проверяя жив ли. Клаус глухо простонал и попытался отмахнуться от неё, всем видом показывая, что она только мешает ему.       Не вняв безмолвным просьбам, Светлана схватила его за предплечье и дёрнула на себя, вынуждая подняться. Предусмотрительно придерживая Клауса, готового упасть обратно, она быстро отряхнула его от приставших веточек и грязи.       — Ты как? — спросила она, пытаясь поймать его бегающий взгляд.       Внезапно Клаус почувствовал такую вину, какой не испытывал ни разу за всю свою жизнь. Он оглянулся на поломанные кусты. Монстр. Последний монстр, как он мог?!       — Я убил так много растений, — полушёпотом произнёс Клаус, виновато склонив голову.       — Gospodi boze, — тяжело вздохнула Светлана. — Сколько ты принял?       — Чуть-чуть, — честно ответил он, ведь порошка и правда было совсем немного, да и способность думать ещё не окончательно покинула его, хотя чутьё аур отбило напрочь, что случалось до крайности редко. — Мне надо в «Дизель».       — В бар? — скептично переспросила Светлана, демонстрируя своё отношение к этой затее.       — Мне надо в «Дизель», — твёрдо повторил Клаус, показывая всю серьёзность своих намерений.       — «Дизель», так «Дизель», — поняв, что спорить бесполезно, согласилась Светлана и, покрепче перехватив его руку, потащила Клауса в сторону бара, до которого оставался сущий пустяк.       Спотыкаясь о неровности тротуара и собственные ноги, он послушно побрёл за непереставающей ворчать Светланой, не отрывая взгляда от неба. К его огромному сожалению, за те секунды, что сознание было занято скорбью по безжалостно раздавленным растениям, пушистые щупальца исчезли, решив оставить его в этом бренном мире, а в глаза теперь бил яркий фиолетовый свет. Клаус не сдержал весёлого смешка, на который обернулась Светлана, одним своим видом давая понять, что если он продолжит, то до бара доберётся по частям. Уловив намёк, Клаус затих и молча продолжил наблюдение за переливающимся небом и всполохами радуги под веками.       Рывком открыв потрескавшуюся дверь, покрытую осыпающейся, почти полностью выцветшей красной краской, Светлана влетела внутрь, таща за собой Клауса, который споткнулся о невысокий порожек и без её поддержки впечатался бы лицом в грязный липкий пол. За пару мгновений дойдя до барной стойки, она толкнула его к высокому стулу. Клаус, открыв было рот, чтобы возмутиться такому грубому обращению, тут же закрыл его, стушевавшись под грозным взглядом Светланы.       — Принимай, — коротко бросила она бармену, шокировано переводящему взгляд со Светланы на Клауса и обратно, позабыв о стакане в руках.       Кое-как собравшись с мыслями, он ткнул пальцем в Клауса и, обращаясь к Светлане, спросил первое, что могло прийти в голову в такой ситуации:       — Что случилось?       — Я выгляжу так, словно мне не насрать? — спросила Светлана в ответ, многозначительно указывая на своё лицо. — Твоя проблема, Миколас.       С этими словами она развернулась и, громко цокая каблуками, ушла, ни на секунду не расставаясь с выражением крайнего презрения на лице. Клаус медленно повернулся к бармену, как только за закрытой дверью стихли шаги.       — И что с тобой делать? — произнёс тот, наливая в стакан воду и бросая туда дольку лимона.       — Понять и простить, Мики, пронять и простить, — нашёлся Клаус, хватаясь за леденящий ладонь стакан. Отпускать его начало так же резко и непредсказуемо, как и накрывать, он не поспевал за собственным растекающимся мозгом, поэтому, благоразумно решив немного подождать, принялся осушать любезно подставленный стакан. Бармен сощуренными глазами просверливал в нём дыру, опасаясь, что тот внезапно вздумает свалиться на пол и забиться в предсмертных конвульсиях. Игнорируя настороженный взгляд и с завидным упорством продолжая всматриваться в пятнышко в зеркале за спиной Мики, Клаус попытался собрать мысли в более менее осмысленную кучу, не отвлекаясь на цветные галлюцинации. Каким бы завораживающим эффект не был, он предпочитал тишину и слабое помутнение рассудка, а не резкое отупение, которое вполне могло стоить ему жизни.       Он тяжело вздохнул — вчера, находясь на последней стадии отчаяния, он забыл о такой вещи, как ломка, которую заглушить другими веществами практически невозможно, и которая будет преследовать его ближайшие пару недель. Большим глотком прикончив воду с лимоном, Клаус с грохотом опустил стакан на столешницу и, положив подбородок на руки, поднял глаза на Мики, занимавшегося ленивым листанием какого-то порно-журнала. Тот, заметив внимание к себе, обернулся к Клаусу и присвистнул:       — Как всегда в рекордные сроки, как ты это вытворяешь? — в который раз за их долгое знакомство спросил он, указывая на почти что адекватное состояние.       — Хуй проссышь, — честно ответил Клаус, для пущего эффекта пожав плечами. — Может, я бессмертный.       — Кто ж тебя так разукрасил, бессмертный? — иронично выгнул бровь Мики, указывая на запёкшуюся струйку крови. Клаус в ответ фыркнул и требовательно постучал ногтем по стакану, ожидая добавки. Бармен нарочито обречённо вздохнул и полез под стойку за лимоном.       — Анатоль, — коротко ответил Клаус, пробегаясь взглядом по почти что пустому залу, пока Мики наливал воду. — Дал восемьдесят! Там было минимум на полторы сотни! — он стукнул кулаком по столешнице, выражая всё накопившееся за пару часов недовольство.       Мики никак не прокомментировал его слова — все в районе знали, что Анатоль скор на расправу и ненавидит, когда ему перечат. В сочетании с ярой гомофобией и неумением Клауса вовремя остановиться, его вспыльчивость могла вылиться в полноценное кровопролитие в первую же их встречу, куда Клаус недальновидно заявился в юбке. Единственное, что спасло «везучего уёбка», — покровительство одной небезызвестной женщины, к которой Анатоль питал если не глубокое уважение, то страх. Светлана была тем самым человеком, что мог делать всё, что ему заблагорассудится, и никто, даже самые отчаянные служители закона, не рисковали приближаться к ней.       Клаус благодарно кивнул в отместку на протянутый стакан, выудил из кармана чудом не потерявшиеся деньги и кинул их на стойку, уверенный, что Мики поймёт, что к чему. Нисколько не разочаровав его, тот сгрёб деньги в кегу под баром и скрылся в подсобном помещении, начиная что-то шумно двигать и переставлять, сопровождая каждый чересчур громкий скрип смачным ругательством. Не обращая ровным счётом никакого внимания на возню в подсобке, — прошло уже несколько лет с их знакомства, а Мики всё так же продолжает страдать от своей криворукости и неоправданной паранойи, накатывающей стабильно раз в пару месяцев, Клаус наслаждался кисловатой водой. «Мне надо кормить Линду и Мередит, придурок» — говорил Мики каждый раз, стоило тому открыть рот.       Меланхолично потягивая воду, неплохо прочищавшую голову, Клаус скучающе барабанил по столешнице и витал где-то в облаках, ни на чём не концентрируясь, давая себе пару минут молчаливого покоя и умиротворения, пока Мики самозабвенно материл себя и весь мир за упавшую на ногу коробку. Его приятное времяпрепровождение было бесцеремонно прервано ощутимым тычком в спину. Клаус зашипел — чужой палец попал прямиком в синяк — и лениво повернулся.       — Прости, — за его спиной неловко мялся подлысоватый мужчина с пивным животом и накручивал на палец край засаленной фланелевой рубашки.       — Фрэнки, я сегодня не работаю, — устало сказал Клаус, делая большой глоток. Несомненно, Фрэнк платил больше положенного и требовал сущий пустяк, но даже ради такого заманчивого предложения Клаус не был готов покинуть пригретое местечко и провести пару минут в грязной кабинке туалета с вялым членом во рту.       — А… О… — тот тупо раскрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, в попытках выдавить из себя хоть что-то, — Прости, — неразборчиво пробормотал он и, резко развернувшись, пулей вылетел из бара, спотыкаясь об одинокий стул, стоящий у двери. Клаус лишь пожал плечами и повернулся к Мики, подкидывающему на руке тщательно обмотанный газетными листами свёрток.       — Опять этот импотент? — сочувственно поинтересовался он, подталкивая к Клаусу свёрток. Тот благодарно кивнул и запихнул свёрток в рюкзак, укладывая его между слоями нестиранной одежды и желтоватого полотенца из какого-то мотеля.       — Ревнуешь, сладкий? — он игриво взмахнул ресницами и опустился грудью на стойку.       — Дошутишься однажды, я твои похороны оплачивать не буду, — проворчал Мики, скрывая улыбку. — Сожжём твоё тело в мешке для мусора на парковке Таргета.       — А я против? — буркнул Клаус, перегнулся через столешницу и с победным вскриком вытянул полупустую бутылку коньяка, вцепившись в неё, как утопающий в спасательный круг. Мики открыл было рот, чтобы возмутиться такой наглости, но быстро понял, что коньяк Клаус не вернёт под страхом смерти, закатил глаза и вернулся к журналу.       Тот, залпом допив воду, неспешно поднялся со стула и прижав два пальца к губам, послал Мики воздушный поцелуй.       — Увидимся вечером, муженёк.       Тот вырвал из журнала страницу и, скомкав её, метко бросил в Клауса, попадая тому в плечо.       — Избавь меня уже от своей надоедливой рожи!       Клаус хихикнул и, не оборачиваясь, показав ему средний палец, захлопнул дверь. За время, проведённое в баре, небо избавилось от последних облаков. Клаус, шумно шмыгнув носом, пнул какой-то камешек, валяющийся у порога и, оглядевшись вокруг, направился в сторону, больше всего напоминающую что-то, что могло привести его к тому зубодробяще идеальному району, где обитал Диего. Клаус тяжело вздохнул и потёр уставшие глаза — ещё ни разу в жизни он так сильно не жалел об отсутствии в кармане телефона или завалящих часов. Обычно ему достаточно было знать день сейчас или ночь, большинству дилеров и прочему отрепью было глубоко плевать на такую условность, как этикет, однако интуиция подсказывала Клаусу, что Диего не будет в восторге от отсутствия каких-либо намёков на старательно вбиваемые в голову пунктуальность, вежливость и прочие на поверку отказавшиеся совершенно бесполезными привычки.       Оглядевшись по сторонам — попадаться на глаза копам, что непременно обяжут его выплатить штраф, не хотелось — Клаус со спокойной душой вынул из-под пальто украденную бутылку, открутил крышку и, выбросив ту за ненадобностью, припал к горлышку, делая большой глоток. Помотав головой, он уткнулся носом в складку пальто и резко вдохнул, пытаясь справиться с жжением в груди. Не замедляя шага, он тыльной стороной ладони смахнул подступившие слёзы и отсалютовал небу бутылкой, игнорируя опасливые взгляды прохожих.       Постепенно здания приобретали всё более ухоженный вид, переулки теряли шарм порталов в преисподнюю, и в целом атмосфера веяла совершенно другим, несвойственным для Юга, духом. Клаус глубоко вдохнул — вот он, запах честного рабочего класса. Благородного донеся преступно быстро опустевшую бутылку, он, подобно сознательному ответственному гражданину, отправил её в мусорку у Старбакса. Сощурившись, Клаус крутанулся вокруг своей оси, выискивая глазами уже знакомую высотку. Как назло, все дома в округе были одинакового вылизано белого цвета с безжизненно зелёными искусственными клумбами у подъездов. Мысленно отвесив себе подзатыльник — стоило запомнить номер дома — он удачно вспомнил о заброшенной стройке. Закрыв глаза и детально представив себе полуразвалившийся бетонный забор и чёрные зияющие дыры окон, Клаус глубоко вдохнул и бодрым шагом пошёл прямо, поворачивая на перекрёстке.       Спустя полчаса уверенного шага в неизвестность, он остановился у знакомой заброшки, готовый взвизгнуть и броситься расцеловывать крошащийся от малейшего прикосновения бетон — он начал думать, что стройка вместе с домом канули в лету. Неровным бегом он добрался до открытого подъезда и, не сбавляя скорости, взлетел по лестнице, только перед самой дверью квартиры удивляясь собственной выносливости.       Беззастенчиво дёрнув ручку, Клаус ввалился в коридор, сталкиваясь там со смутно знакомой девушкой в пижамных штанах и растянутой футболке. Единственное, что отметало подозрения, что он ошибся дверью, этажом, домом — заросли в коридоре, поливанием которых была занята девушка.       — Привет, — опустив лейку на пол, та протянула ему руку и дружелюбно улыбнулась.       Тупо моргнув пару раз, переводя недоумённый взгляд с девушки на протянутую руку, он наконец сообразил неуверенно выдавить из себя подобие улыбки и пожать раскрытую ладонь. Клаусу очень не хотелось признаваться, что он не помнит ни её, ни прошлой ночи — обычно с девушками это заканчивалось не иначе, как криками и звонкой пощёчиной вкупе со словами «Выметайся!».       — Ты, наверное, меня не помнишь, — словно прочитав его мысли произнесла она, беря в руки лейку. Клаус продолжал ошеломлённо смотреть на неё: кажется, она была первым за очень долгое время человеком, кроме Мики, кто не стал брезгливо вытирать ладонь после рукопожатия с ним. Неизвестно, где Диего нашёл эту девушку, но Клаус был готов умереть за неё. — Я — Юдора, мы с Диего соседи.       — Клаус.       — Я знаю, — эта лёгкая полуулыбка была идеальна. — Он вернётся ближе к шести.       Клаус с важным видом кивнул, словно знал, через сколько это, и, предварительно сняв рюкзак, протиснулся к ванной, стараясь не задеть Юдору. Та ещё раз улыбнулась и, приподняв лейку, ушла на кухню.       Оказавшись в ванной, Клаус закрыл за собой дверь, пару раз дёрнув ручку, убеждаясь, что она точно закрылась. Услышав щелчок замка, он подошёл к зеркалу, внимательно вглядываясь в своё лицо: зрачки всё ещё были расширены, да и в целом из зеркала на него смотрел типичный наркоман-алкоголик, сошедший со страниц учебника. Проведя ладонями по щетине, отчего-то росшей разрозненными островками, Клаус на пробу ткнул пальцем в рассечённую бровь. Та отозвалась тупой болью, ударившей прямо в глаз. Клаусу вспомнились те чудесные часы, проведённые перед зеркалом в тщательном выдавливании прыщей, от которых не спасало ничего из предложенного Эллисон или Грейс. Спустя столько лет его кожа не отличалась девственной чистотой: противно бело-красные друзья верно оставались с ним, поменялась лишь причина их появления. Показав язык своему отражению, Клаус, не найдя ничего интересного на своём осунувшемся лице, опустился на колени перед рюкзаком. Раскрыв его, он аккуратно, стараясь не издавать лишних звуков, вынул газетный свёрток, напряжённо вглядываясь в дверь. Протянув руку к раковине, Клаус включил воду и, надеясь, что напор достаточно сильный, чтобы заглушить шуршание бумаги, отточенными движениями развернул газетные листы, выхватил пару таблеток, и так же быстро запаковал всё обратно.       Ещё раз оглянувшись на дверь, Клаус выключил воду и поднялся на ноги. Судорожно обежав взглядом ванную, он остановился на щели между плитками, облицовывающими порожек душевой кабинки. Присев на корточки напротив, он, зажав свёрток подбородком, подцепил отошедшую плитку и потянул на себя. К его огромному удивлению, та поддалась и почти бесшумно отъехала на пару сантиметров. Засунув руку в зияющую пустоту, он тщательно ощупал все углы, убеждаясь, что там достаточно сухо. Закончив проверку, Клаус как можно дальше запихнул свёрток и придвинул плитку обратно. Глубоко в душе он надеялся, что разговор с Диего в конечном итоге приведёт к тому, что ему предложат остаться на ночь, и он успеет вытянуть заначку до того, как его выгонят на улицу.       В этот раз плитка решила отказаться от участия в авантюре и предательски скрипнула. Клаус сжал челюсти и повернулся к двери. Раздались три чётких удара.       — У тебя там всё нормально? — Клауса пугало то, как тихо Юдора перемещалась по квартире.       — Всё чики-пуки, — заверил её Клаус и поднялся на ноги. — Просто споткнулся о воздух, — он наклонился вперёд и, опустив голову, содрал с волос резинку, болтающуюся в них со вчерашнего дня. Вместе с резинкой от его головы отделился приличный клок волос, плавно спланировав на пол.       — О воздух? — впервые за их недолгое знакомство Юдора звучала неуверенно.       — Да, он чертовски коварный, — подтвердил он, завязал заметно редеющие волосы в пучок на затылке, быстро оглядевшись, схватил рюкзак и открыл дверь, сталкиваясь с девушкой. Та скептично посмотрела в ванную за его спиной, но, заметив перевязанный пучок, расслабилась. Клаус внутренне ликовал — уловка «просто поправлял волосы» всегда работала безотказно, отметая подозрения о тайничке в ванной.       — Пойду проветрюсь, — пресекая любые попытки задать вопрос, Клаус махнул рукой в сторону окна и протиснулся мимо несопротивляющейся Юдоры. Та лишь молча посторонилась и проводила его взглядом до самой двери, открывая рот в попытке что-то сказать, только когда Клаус вышел за порог, закрывая за собой дверь.       С хрустом потянувшись, тот кинул взгляд на две таблетки, зажатые между безымянным и средним пальцами. Опасливо оглядевшись, проверяя, нет ли кого-то рядом, Клаус приспустил штаны и запихнул наркотики за широкую резинку белья, уверенный в безопасности «тайника». Дёрнув верёвку, заменявшую ему ремень, за разлохматившийся конец, Клаус поправил штаны и неспешно побрёл вниз. Какой-то добрый самаритянин оставил у двери пару коробок пиццы, которые тут же выделил внимательный взгляд человека, не евшего почти сутки. Радостно хмыкнув, обнаружив в одной из коробок отсыревшие корочки, он засунул их в рот и, преисполненный лучших ожиданий, почти не переживая о предстоящем разговоре с Диего, вышел из подъезда и сощурился на заходящее солнце.       Ловко лавируя меж спешащих домой трудяг, Клаус добрался до стойки и, тщательно обшарив бетонный забор, остановился у трещины, достаточно большой для того, чтобы он смог пролезть. Очень не вовремя в голове всплыли воспоминания о лекциях по безопасности, заботливо проводимых отцом раз в полгода, словно его кто-то слушал. Вопреки всему, в память врезалась история с школьником, который, пытаясь перелезть через какой-то забор, соскользнул с сырого бетона и насадился на торчащий кусок ржавой арматуры. Клауса передёрнуло, и он нервно потёр резко занывшую ногу.       Прямо под его носом пролетел велосипед, и Клаус, отшатнувшись, решил, что терять ему нечего, да и, скорее всего, эта история — всего лишь страшилка. Он перекинул рюкзак через забор и, услышав глухой удар о землю и кошачье шипение, полез в трещину. Не насадившись ни на какую арматуру и оставшись вполне живым и невредимым, он вылез с другой стороны, подбирая рюкзак. Сделав пару шагов вперёд, Клаус споткнулся, больно ударяясь коленом о незаметно появившийся на пути шлакоблок. Злобно зыркнув на кусок бетона, он наконец обратил внимание на возвышающуюся на три этажа постройку. В разбитых стёклах отражался свет заходящего солнца, грязно-белый кирпич окрашивался бледно-оранжевым. Здание выглядело совершенно заброшенным и точно не посещалось никем, кроме подростков-вандалов в течение многих лет. Улыбнувшись пустоте, Клаус поспешил внутрь.       Строительная крошка, медицинские шприцы и осыпающаяся целыми кусками штукатурка хрустели под ботинками, как очень дешёвая подделка на свежевыпавший снег. Поначалу Клаус опасался наступать на иглы и шприцы, но чем ближе он подходил к лестнице, тем больше их становилось, пока в конце концов он не сдался и не перестал смотреть под ноги, надеясь, что толстые подошвы обуви его не подведут.       Добравшись до второго этажа, Клаус повернул за угол и вышел в, кажется, самое большое помещение в этой постройке. Кинул рюкзак у обвалившейся стены, обнажающей вид на обшарпанный магазинчик дальше по улице и приличный кусок неба. Спихнув грязь вперемешку со шприцами вниз, он расчистил себе место и лёг, устраивая голову на рюкзаке. Клаус уставился на противоположную стену, разглядывая граффити, которому на вид было уже несколько лет. На вычурном троне, украшенном какими-то дикими узорами, развалился угловатый подросток, игнорирующий окруживших его безликих монстров, тянущих руки к трону, рискующих вот-вот схватить его и утащить за собой. Но горделивая фигурка не обращала на них ни капли внимания, зная, что сильнее в тысячи раз, и им до неё не добраться. Клаус закусил губу, бегая глазами по рисунку, растянувшемуся во всю стену — не верилось, что это могли создать разум и руки человека.       В самом углу стены красовались две надписи: небрежно выведенная уверенной рукой «Ghoul», выделяющаяся на белом фоне со временем потускневшим красным цветом и, расположенная чуть ниже, кривоватая «Party Poison». Клаус улыбнулся уголком губ и повернулся лицом к улице. Он не знал ничего о втором художнике, но Ghoul был известен если не во всём городе, то в бедных районах точно. Клаус не раз останавливался, любуясь его последней работой на стене винного магазина: лицо с перечёркнутыми глазами и чересчур пафосной фразой «If love is blind, cross out my eyes». Он понятия не имел, что случилось с художником после этого граффити, но около того же магазинчика девушка, у которой Клаус выменивал травку пару лет назад, рассказывала что-то о студенте художественного колледжа и какой-то группе, что Клаус успешно пропустил мимо ушей и сбежал, как только она остановилась, чтобы перевести дух.*       Продолжая слабо улыбаться, Клаус бегал глазами по чистому, заметно потемневшему за ничтожно короткое время небу, ни о чём не думая. Он не чувствовал холода, а бетонный пол не казался таким уж неудобным — если бы не перспектива ночлега в квартире, он без особых сожалений остался бы здесь на пару ночей. Несмотря на заметную прохладу и сероватые кучки подтаявшего снега, в воздухе чувствовалось неспешное приближение долгожданной настоящей весны, вместе с которой не на долгое время появляются зачатки оптимизма и желания жить. Клаус выдохнул пар изо рта и довольно прикрыл глаза — возможно, в этом году ему улыбнётся удача, и подвернётся какая-никакая подработка. Но даже сейчас, когда до лета оставалось больше двух месяцев, а весна только-только начинала входить в его жизнь, он не чувствовал ни давления, ни тревоги — всё хорошо, пока под рукой есть мет, в голове гуляет ветер, а ломка от фенциклидина кажется бесконечно далёкой. Продолжая размеренно вдыхать приятный холодящий нос воздух, Клаус погрузился в поверхностный, чуткий сон.       Когда он в следующий раз открыл глаза, над ним нависало ясное чёрное небо, лысовато украшенное редкими звёздами. Сонно зевнув, Клаус потянулся и сел, потирая норовящие вновь закрыться глаза. Оглядевшись по сторонам, он вспомнил о Диего, Юдоре и разговоре. Резко вскочив, ловя чёрные искорки в глазах, Клаус, игнорируя головокружение, подхватил рюкзак и бросился к лестнице.       «Чёрт-чёрт-чёрт» — скороговоркой проносилось в голове, пока он в спешке вылетал из здания и пролезал через трещину. Прижав рюкзак к груди, Клаус несся по улице со всей возможной быстротой, стараясь не думать о том, что его ждёт спереди. На ходу вытянув из-под резинки белья таблетку, он положил её под язык и влетел в открытую подъездную дверь вслед за незнакомой старушкой в самый последний момент. Игнорируя её удивлённый «ох», Клаус поспешил к лестнице.       Он разгрыз таблетку где-то между седьмым и восьмым этажом и только перед самой дверью сглотнул последние крошки. Проведя кончиком языка по дёснам, убеждаясь, что не осталось ни малейшего намёка на вещества, Клаус, наученный неожиданной встречей-знакомством с Юдорой, сначала постучался и только после зашёл.       В коридоре его встретила Юдора, судя по всему направляющаяся в свою комнату, но остановившаяся, услышав возню у двери. Клаус чуть смущённо улыбнулся и неловко махнул рукой в знак приветствия, на что та ответила взглядом, в котором читалось что-то напоминающее лёгкую степень осуждения.       — Диего на кухне, — коротко бросила она и скрылась за дверью прежде, чем Клаус успел ответить или хотя бы отблагодарить.       Нехотя расставшись со своим верным рюкзаком, Клаус постарался аккуратно повесить пальто на крючок, чему препятствовали дрожащие руки, вкупе с тем, что мир в глазах двоился, лишая Клауса возможности попасть петелькой в крючок. Кое-как справившись, он также медленно скинул ботинки и, даже не пытаясь поставить их у стены как подобает приличному человеку, — если он наклонится, то точно встретится лбом с полом — покачиваясь, зашёл на кухню, где, по словам Юдоры, его ждали. Силы, с которыми он бежал от заброшки, покинули его сразу после подъёма по лестнице и, вопреки принятому мету, не спешили возвращаться.       Диего, пристроив голову на сложенные на столе руки, сидел полубоком к двери. Единственным, что выдавало факт его бодрствования, служила подрагивающая между пальцев сигарета, пепел которой сыпался в заботливо подставленную кружку, в которой плескалось что-то, напоминающее кофе. Клаус без стеснения сел на стол рядом с Диего, примостив ноги на спинке соседнего стула и оперевшись на выставленные за спину руки, громко кашлянул. Диего резко поднял голову, встречаясь с ним взглядом.       — Где ты шлялся? — прошипел он.       Клаус обнажил зубы в глупой улыбке и наклонился ближе к Диего, который выглядел как отец проблемного ребёнка.       — А тебе не насрать? — самым доброжелательным тоном, на который только был способен, поинтересовался Клаус.       У Диего только зубы не скрипнули. Тлеющая сигарета, безжалостно брошенная в кружку, тоскливо утонула в остатках кофе, провожаемая сочувствующим взглядом Клауса — он мог бы допить. Диего вскочил на ноги, со скрипом, вызывающим неприятные мурашки, отодвигая стул. Клаус поморщился.       — Я выгляжу так, словно мне насрать?! Я, блядь, убил хуеву кучу времени на то, чтобы найти твою наркоманскую задницу в не самом маленьком городе, и ты смеешь думать, что мне на тебя насрать?!       Как ни стыдно это признавать, но Клаус выводил Диего отчасти из-за своего не очень адекватного состояния, отчасти ради того, чтобы услышать Этот голос, что доставлял ему особое удовольствие в таком «обдолбанном по самое не хочу» состоянии. Чуть хрипловатый из-за пристрастия к сигаретам, появившегося ещё до наступления пубертата, иногда срывающийся на высокие ноты, что делало его только живее и приятнее на слух. В такие моменты в мир выглядывал настоящий Диего, уверенный в своих словах и действиях, имеющий огромный потенциал и знающий об этом; Диего, знающий себе цену, и Клаус бессовестно соврал бы, если сказал, что это ему нисколько не нравится.       — Я думал, ты сдох от передоза в какой-нибудь облёванной подворотне, — выдохнувшись, закончил тот.       — Я жил так пять лет, и что-то наш великий герой Диего Харгривз не спешил вытаскивать принцесску из беды, — промурлыкал Клаус и спрыгнул со стола, ударяясь локтем о столешницу и болезненно морщась. Пройдя мимо остолбеневшего Диего, Клаус без стеснения открыл маняще белый холодильник и с интересом склонился, выискивая что-нибудь съестное. Юдора или, что менее вероятно, Диего сходили в магазин, пополнив полки парой стаканчиков йогурта, каким-то апельсином-переростком и, о, счастье, парочкой сэндвичей, упакованных в треугольные пластиковые коробочки. Радостно хлопнув в ладоши, он схватил коробочку и, захлопнув холодильник, расправился с упаковкой и поспешил вгрызться в хлеб, словно кто-то мог отобрать у него еду.       — Я больше не Харгривз, — медленно произнёс успокоившийся Диего, присел на стул и взял в руки кружку, тоскливо глядя на испорченный в порыве праведного гнева кофе. — Теперь я — Кастанеда, — закончил он, со вздохом отставив кружку.       Клаус удивлённо приподнял брови — недостатком фантазии Диего явно не страдал. Дожевав быстро закончившийся сэндвич, он небрежно вытер пальцы о кофту и бросил смятую упаковку на стол.       — А может и мне поменять? — он замер, задумавшись. — Буду каким-нибудь… Янгом, — для пущего эффекта он взмахнул руками.       — Янг? — насмешливо переспросил Диего. — Идиот.       — Как всегда, как всегда, — меланхолично отозвался Клаус и, шмыгнув носом, облокотился на подоконник, изучая лицо напротив. Он знал Диего всю жизнь и немного дольше, что позволяло ему улавливать малейшие изменения чувств у того в голове раньше, чем он сам их осознает. Диего выглядел измученно-задумчиво, словно далеко не первый час вёл спор с самим собой; колыхающая аура обнажала всплески волнения и чего-то, похожего на неуверенность, что отзывалось в груди Клауса чем-то очень тяжёлым и горячим, как раскалённый металл.       — Успокой свою душу, — не выдержал наконец он.       Диего моргнул и посмотрел на него так, словно забыл, что сидит на кухне не один.       — Подожди ты… — он замер, напряжённо вглядываясь в лицо Клауса, сложившего руки на груди. — Ты чувствуешь? Значит…       Клаус фыркнул и демонстративно закатил глаза. Диего не надо было заканчивать предложение — Клаус понял посыл ещё до того, как тот открыл рот.       — Не-ет, — протянул он и ткнул пальцем себе в щёку, — обкурен, как дундук.       Его слова возымели до крайности странный эффект — волнение в душе Диего мгновенно уступило место холодной — осязаемо холодной, как январский снег — решительности. Клауса передёрнуло — период ломки официально объявляется открытым: первый звоночек — обострённое чутьё; следующие по списку — слабость и потеря сознания.       — Как смотришь на то, чтобы остаться на ночь? — выдал Диего будничным тоном.       Клаус удивлённо посмотрел на него. Так и подмывало напомнить о том, чем закончился последний акт гостеприимства с его стороны, но крохи здравого смысла, каким-то чудом не выжженные с концами, подсказывали, что встречать боль во всём теле, обмороки и прочие радости жизни на улице — затея, мягко говоря, сомнительная. Мысленно отвесив себе очередной подзатыльник, Клаус внимательно вгляделся в глаза Диего, выискивая подвох. Точкой в споре с самим собой стало воспоминание о заначке в ванной.       — Идёт, — немного подумав, он добавил: — Только тазик приготовь.       Диего в ответ криво усмехнулся и, встав со стула, торжественно протянул Клаусу руку. Тот без задней мысли, как в тумане витая своих мыслях, схватился за раскрытую ладонь Диего, несильно встряхивая. В себя его привёл звук защёлкнувшихся наручников. Не встретив сопротивления со стороны не до конца осознающего происходящее Клауса, Диего оттащил его к пустующему углу у духовки и, обернув цель вокруг трубы стояка, застегнул наручники на второй руке.       — Что за хуйня? — мягко, но с чувством произнёс Клаус. Диего сжал его плечо, заставляя сесть на пол, а сам устроился у него между ног, разглядывая лицо, пытаясь отыскать что-то. Клаус подался вперёд, пытаясь вырваться, но наручники лишь звякнули о трубу и вернули его в исходное положение. Не до конца осознавая всю тяжесть сложившейся ситуации, он хихикнул и с вызовом посмотрел на Диего.       — Пошалить вздумалось, сладкий? — наплевав на последствия, он облизнулся и обнажил зубы в бесстыдной улыбке.       Диего лишь брезгливо поморщился и отстранился. Клаус, почувствовав волны жалости, исходящие от него, растерял весь свой игривый настрой и замолк, вгрызаясь в потрескавшиеся губы. Обычно после такого он получал по лицу, или другой части тела, и вылетал на улицу, как пробка из бутылки шампанского, но жалость… Жалость — определённо не то чувство, которое он хотел вызвать.       — Откуда у тебя эти побрякушки? — обыденно поинтересовался он, словно не был прикован к батарее и не находился в опасной близости от перспективы жёсткого вытрезвления. Он думал, что метод «Запереть, Пока Не Придёт В Себя» изжил себя ещё в конце прошлого века, признанный крайне негуманным, но, видимо, Диего об этом рассказать забыли. — Пусти меня, — не дождавшись ответа, серьёзно произнёс Клаус, дёрнув рукой.       Диего лишь покачал головой и, бросив последний извиняющийся взгляд, склонился над Клаусом, распутывая верёвку, служившую тому ремнём. Клаус зажмурился и упёрся затылком в холодную батарею, изо всех сил стараясь не думать о Диего, что занимался узлом, стоя между его ног на коленях. Поглотившую тишину кухни словно ножом разрезало звуком расстёгивающейся ширинки. Диего приспустил штаны Клауса и запустил руку за резинку виднеющегося белья.       — Прости, — шёпотом произнёс он, вынимая руку, разглядывая круглую таблетку на ладони.       Осознание пришло только после того, как Диего встал и отошёл от него на несколько шагов. Клаус остался без запасов, прикованный к батарее, а впереди его ждут только ломка и призраки. В памяти всплыли все те многочисленные изуродованные лица, каждое из которых он помнил досконально; больше всего он боялся однажды открыть глаза и увидеть в опасной близости от себя полуразложившегося мертвеца как в старые недобрые времена.       — Диего! — Клаус, за считанные секунды доведя себя до состояния, близкого к панике, резко подался вперёд. Запястья рвануло обжигающей болью — останутся синяки. — Это, блядь, не смешно! Отпусти меня!       Диего подошёл к нему и с непроницаемым выражением лица спросил:       — Ты хочешь умереть?       Клаус злобно уставился на него, не желая показывать страх. Единственное, что он усвоил во время ночей, проведённых в склепе, — о его слабости не должен знать тот, кто запер его.       Покажешь свою слабость — ты труп.       — Понимай, как хочешь, — выплюнул он и дёрнулся ещё раз.       — Я не хочу, чтобы ты умирал, — с детской наивностью произнёс Диего, показывая, что разговор окончен, и отпускать он его не намерен.       — Любовь моя, пью за тебя! — громко начал Клаус, видя, что Диего собирается уйти. В голове мелькнула мысли, что тот должен помнить отца и всё, что он с ними сделал. Клаус доверял Диего больше, чем когда-либо верил себе; он не мог так поступить с ним, не мог вот так просто приковать и лишить последнего спасения. — О честный Аптекарь! Быстро действует твой яд, — Диего замер на пороге и обернулся к Клаусу. — Вот так я умираю с поцелуем! *       Диего, поджав губы, покачал головой и, одними глазами сказав «нет», ушёл, захлопнув дверь.       — Ёбанный Кастанеда, вернись, мразь! — срываясь на откровенный визг, закричал Клаус, как только над его головой погас свет. — Ты не можешь держать меня здесь, уёба!       Клаус отчаянно забился, не переставая покрывать Диего оскорблениями, пытаясь выпутаться из металлических объятий, пока по рукам не потекло что-то тёплое и липкое, а запястья не начало драть невыносимой болью при каждом движении. Тяжело дыша, он обессиленно обмяк, в последний раз злобно пнув рядом стоящую духовку.       — Ебучий синдром героя, — хрипло пошептал он, морщась от боли в горле.       Клаус настороженно вгляделся в темноту, ожидая, что на него вот-вот выпрыгнет какой-нибудь призрак без головы и придушит его, пока никто не видит. В голове нарастал шум, горло саднило от продолжительных криков и ругани, а тело горело так, как будто его опустили в котёл с кипящей водой. Клаус прикрыл глаза и, сжимая и разжимая кулаки, попытался успокоить себя. Стараясь медленно и размеренно дышать, находясь на грани панической атаки, он откинулся на батарею в надежде наконец отключиться. Минуты тянулись до безобразия медленно, словно кто-то издевался над Клаусом, растягивая время, как резину. Наконец, по ощущениям спустя пару лет, ему удалось уснуть, уткнувшись носом в плечо.       Из полузабытья его выдернуло тяжёлое дыхание над самым ухом. Клаус продрал горящие глаза и обернулся, сталкиваясь взглядом с жутко улыбающимся безруким мужчиной в считанных сантиметрах от себя. Он закричал, кажется, громче, чем это было возможно, и отчаянно забился в попытках отползти подальше. Призрак раскрыл беззубый рот и, наклонившись, потёрся о дёргающегося, словно в предсмертной агонии, Клауса, не обращая на его крики ни какого внимания. Сердце Клауса, казалось, вот-вот разорвётся от переполняющего его ужаса. Игнорируя боль в руках и вновь потёкшую кровь, он безуспешно пытался вырваться, пока не приложился затылком о батарею, проваливаясь в темноту.       Первое ощущение по пробуждению — пульсирующая головная боль и резко накатившая тошнота. Раскрыв глаза, Клаус наклонился в бок, извергая из себя крохи вчерашнего ужина и желудочный сок. Запачкав пол и штаны, он повис на одних наручниках, всё ещё пристёгивающих его к стояку. С трудом отдышавшись, Клаус вытер рот о ткань кофты и спрятал лицо за испачканный смердящий, вывернутый капюшон. Судорожно вдохнув, он попытался не вслушиваться в бормотание, приглушённые крики и стоны, раздающиеся со всех сторон одновременно, заключая его в сужающийся круг. Ломка за ночь усилилась настолько, что казалось, что всё его существо состоит из бесконечной боли-боли-боли, выходящей за грани возможного. Хотелось принять. Одна маленькая таблетка, глоток коньяка, что угодно, лишь бы заглушить разгорающееся пламя, лишь бы заткнуть эти голоса, пробирающиеся в подкорку, словно рой неугомонных тараканов, щекочущих сознание.       Тошнота заставила его согнуться над подсохшей тускло-желтоватой лужицей, выблёвывая желудочный сок, подкрашенный кровью. Клаус в ужасе уставился на красные разводы — если из него течёт кровь, значит всё очень, очень плохо. Собрав последние силы, он выпрямился и как можно громче просипел:       — Диего! — он закашлялся и сплюнул сгусток крови. — Диего, мать твою! — Клаус дёрнул руками, заставляя наручники со звоном удариться о батарею. Головная боль усилилась, хотя казалось, куда сильнее.       За дверью кухни послышалась возня и шаркающие шаги. Та бесшумно открылась, из-за неё выглянула Юдора, выглядящая так, словно не спала всю ночь. Слабое чувство вины, пошевелившееся в душе Клауса, тут же утонуло в очередном приступе кашля и крови, остающейся на губах. Сил хватило лишь на то, чтобы посмотреть на перепуганную Юдору, молча умоляя о помощи. Та, кусая губы, уже было двинулась к нему, но резко остановилась, одёрнув себя, и захлопнула дверь, негромко зовя Диего. Клаус, не имея сил ни на разочарование, ни на злость, подтянул колени к груди и, закрыв глаза, попытался абстрагироваться от происходящего, убеждая себя, что это всего лишь очень болезненный, до чёртиков реалистичный сон.       — Так больше продолжаться не может, — услышав голос Юдоры за дверью, Клаус напряжённо прислушался, фокусируясь на словах, вынуждая потустороннее бормотание стихнуть.       — Всё нормально, — с наигранной уверенностью ответил Диего. Клаус, слишком хорошо знакомый с этим тоном, мог поставить всё своё имущество на то, что тот осознал повальность своего плана, в который он, судя по всему, не посвятил Юдору. Клаус почувствовал, что дверь приоткрылась на пару сантиметров, и инстинктивно сжался, зажимая голову между колен.       — Блядь, — Диего не стал закрывать дверь. — Почему он весь в крови? — он перешёл на громкий шёпот.       — Слышал крики ночью? — насколько Клаус мог вспомнить — боль и страх успешно стёрли недавние воспоминания до практически полного их исчезновения — Юдора не походила ту, что можно легко запугать, но её голос звучал так, как будто она не видела ничего хуже Клауса, прикованного к батарее на кухне. Видимо, он и правда выглядел далеко не как звезда первой величины.       — Ему нужен нарколог.       — Позвоню Ване, — напряжённо произнёс Диего и, судя по удаляющимся шагам, ушёл за телефоном.       Юдора вздохнула и переступила порог кухни. Клаус с трудом заставил себя поднять голову и открыть глаза, в которые безжалостно бил солнечный свет из открытого окна. Девушка осторожно подошла к Клаусу, одними глазами следящему за её движениями, и, присев на корточки рядом, занялась наручниками. Как только она коснулась правого запястья, его прострелила резкая боль, заставляя Клауса глухо простонать, сдерживая навернувшиеся слёзы.       — Чёрт, — тихо выругалась она. — Ты вывихнул кисть, — Юдора обеспокоенно заглянула ему в глаза в поисках осмысленного ответа.       — Класс, — высохшие губы отказывались двигаться, а из горла вырывались полузадушенные хрипы. Он поморщился — впервые, кажется, за всю жизнь, он искренне пожалел о том, что вообще начал принимать.       Юдора осторожно высвободила его руки и озадаченно окинула взглядом кухню. Не задавая бесполезных вопросов, она поднырнула под его руку и потянула Клауса наверх, заставляя подняться на ноги. Тот застонал от ломоты в затёкшем теле и, не желая доставлять больше проблем, чем уже есть, послушно встал, приваливаясь к стене, тяжело дыша. К горлу вновь подступила тошнота. Перед тем, как из его рта потекла кровь вперемешку с желудочным соком, Клаус неслышным шёпотом произнёс почти комичное «о, нет».       Болезненные пробуждения начали становиться очень неприятной традицией. Единственное, что радовало, — Клаус лежал на мягкой кровати, накрытый одеялом, которое мало чем помогало от озноба. Головная боль больше не пыталась подвести его жизнь к бесхитростному концу, но боль в каждой клеточке тела напрочь отбивала любое желание двигаться. Последние несколько часов (или дней, ощущение времени размыло настолько, что если бы Клаусу сказали, что прошло несколько месяцев, он бы не удивился) прошли как в тумане — при всём желании, он не мог сказать, где были реальность, где сон, а где галлюцинации. Клаус видел Бена, с поджатыми губами осуждающе покачивающего головой, пару призраков, знакомых ему по склепу, и слышал размеренный голос Пого, которого здесь точно быть не должно.       — Мистер Клаус, — нет, всё-таки Пого галлюцинацией не был. Клаус нехотя разлепил глаза и недовольно уставился на старого знакомого, сжимающего в руках потрёпанную газету. Клауса умиляло то, что тот продолжал упорно игнорировать такие явление, как интернет, и узнавал новости исключительно из газет и телевизора. — Как вы себя чувствуете?       — Честно? — Клаус попытался приподняться, но ослабевшее тело решило иначе, и он упал обратно на простыни, дёргая катетер, торчащий у сгиба локтя. — В высшей степени дерьмово. Мне бы сейчас окситоцинчику, самую малость, — он выпятил нижнюю губу и жалостливо посмотрел на Пого, следящего за его клоунадой поверх очков.       — За эти пять лет вы уже заработали себе язву желудка, не усугубляйте, — произнёс Пого поучительным тоном, не вызывая у Клауса ничего, кроме закатывания глаз. Сейчас его больше беспокоили вполне ощутимые головная боль, бормотание на краю сознания и ломота в теле, словно ему крошат кости.       — Если продолжите в том же духе — умрёте через пару лет.       — Все рано или поздно умирают, — философски изрёк Клаус, глядя в потолок.       — Я здесь не для того, чтобы переубеждать вас, — Пого с тяжёлым вздохом встал с кресла и, покачав головой, нечитаемым взглядом посмотрел на лежащего Клауса, вид которого вызывал в душе щемящую волну жалости, которую тот прекрасно чувствовал. — Я здесь по просьбе единственного, кто до сих пор в вас верит. Кончайте быть жалкой пародией на человека и не разбивайте ему сердце.