Еще раз и с чувством

Сейчас полночь, Тодороки Шото вот-вот потеряет анальную девственность, и три пальца Бакуго Кацуки засунуты глубоко внутрь него. Есть что-то поэтическое в том, что они оба неопытны, но полны бахвальства, оба оценивают друг друга, как два хищника, которые борются за доминирование. Тодороки не ненавидит то, что он снизу, потому что Бакуго покрыт легким блеском пота и стискивает зубы, пока его глаза скользят от тела Тодороки к лицу, словно ищут подтверждение, что он все делает правильно. Это хороший взгляд — дерзкая уверенность, скрывающая беспокойство и тревогу, — и Тодороки хочет навсегда сохранить его в своем сердце. Итак, девственник до текущего момента. (В этот знаменательный час Тодороки хотел бы поблагодарить свою семью, друзей и Академию.) Бакуго снова возится со смазкой, покрывая скользкие руки еще одной порцией геля, а потом сгибает пальцы. Прикосновение к чему-то внутри встряхивает Тодороки, удивление и шок проступают на его лице, и Бакуго делает так снова и снова, пока ноги Тодороки не начинают дрожать. — Приятно? — спрашивает Бакуго. Его голос слишком резкий и хриплый, чтобы по-настоящему поддразнить. — Неплохо, — сдержанно отвечает он. Тодороки смущен, от щек поднимается пар из-за поспешной терморегуляции. Он подавляет поднимающийся в горле стон, когда Бакуго разводит пальцы ножницами, и закрывает глаза. — Бакуго, — невнятно произносит он. И очень настойчиво. Это не мольба, но послание достаточно ясное, чтобы Бакуго услышал и откликнулся. — Ты все еще узкий, — отвечает Бакуго, и что-то мелькает в его лице, прежде чем оно снова становится спокойным. Вот что это такое, понимает Тодороки, когда до него отдаленно доходит, что Бакуго паникует и пытается создать иллюзию контроля, хотя у Бакуго нет никакого опыта, чтобы сделать все правильно. И мягкое, податливое, как подушечка для булавок, сердце Тодороки болезненно колотится в груди от заботы и внимания, которые Бакуго вкладывает в это. В него. — Все в порядке. Я расслаблен. — Да ну. — Бакуго фыркает, похлопывает Тодороки по натянутым от напряжения мышцам шеи со вздутыми венами и снова фыркает. — Ты трахаешь меня в задницу, а не в горло, — грубо говорит Тодороки. Тем не менее он откидывается на многочисленные подушки, которые Бакуго засунул под него, и пытается расслабиться. Расслабиться с рукой Бакуго внутри. Рукой Бакуго, грубоватой и мозолистой, неповторимой на ощупь, когда она трется подушечками пальцев о простату Тодороки… Тодороки стонет, сжимаясь, и Бакуго ругается. — Расслабься. — Перестань меня дразнить и трахни уже, — тут же отбивается Тодороки, его член обильно течет на плоский живот. В порыве вежливости Шото тянется и открывает упаковку презерватива, дует в кольцо и передает в ожидающую руку Бакуго. Зажав кончик, Бакуго неуклюже раскатывает его по члену, а затем приставляет головку ко входу Тодороки. — Выдохни. — Пот стекает по челке Бакуго на лоб. Он толкается внутрь. По неопытности Тодороки, задержав дыхание, напрягается, и Бакуго едва успевает вставить головку, как Тодороки чувствует боль. Быть наполненным членом Бакуго — совсем не то же самое, что пальцами. Он толще, длиннее и намного больше, и Тодороки не может сдержать рвущийся из горла крик, который прорезает воздух между ними. Бакуго застывает, глаза стекленеют, пока он расфокусированным взглядом смотрит на грудь Тодороки, его мышцы натягиваются от напряжения. Тодороки зажмуривается, порывисто вдыхает и выдыхает через нос. Помимо понимания, какая нестерпимая боль его разрывает, у Тодороки едва ли есть время связно думать о чем-то еще. Он чувствует, как его эрекция слабеет между их тел. Руки тянутся, хлопая по потным предплечьям Бакуго, и хватаются за них, словно Бакуго якорь и Тодороки отчаянно сопротивляется уносящим его волнам. Честно говоря, Бакуго держится очень спокойно, не двигается. Тодороки пытается оценить это маленькое проявление доброты. — Ладно, — говорит Бакуго и выходит, Тодороки снова кричит от грубости движения. — Во-первых, Половинчатый, перестань вести себя так, будто я тебя убиваю. Тодороки пялится в потолок, стараясь не сгореть от стыда. Бакуго вздыхает, почесывает голову чистой рукой и касается лица Тодороки все еще немного липкими от смазки пальцами. — Во-вторых, я собираюсь кое-что попробовать. Ладно? Кивнув, Тодороки закрывает глаза. В темноте он чувствует нежное прикосновение губ Бакуго к своим. Это приятный, успокаивающий и хорошо знакомый островок на неизведанной территории, и Тодороки издает низкие, ободряющие звуки, когда Бакуго проводит языком по складке его губ. Он легко размыкает их, и Бакуго углубляет поцелуй. Бакуго знакомый на вкус — жареный рис, которым они поужинали, и мятные конфеты, — и Тодороки легко теряется в поцелуе. Чужая рука ласкает член, возвращая его к полной твердости, и Тодороки вздыхает, теряясь в ощущениях, а затем палец другой руки, который водит по его дырочке, толкается вглубь, как только его отпускает напряжение. Потом палец сменяется медленным скольжением члена Бакуго. Тодороки обвивает руками шею Бакуго и царапает ногтями его лопатки. Небольшое возмездие. Бакуго целует его, дрочит ему и скользит внутрь, и Тодороки, ошеломленный, не может дышать. Он, резко предупреждая, хлопает Бакуго по спине, прежде чем с силой оттолкнуть, и Бакуго перестает его целовать. Тодороки тяжело дышит, жадно наполняя легкие воздухом. — Почти полностью внутри, — торжествующе говорит Бакуго, и Тодороки это чувствует. — Ты справишься с этим, Половинчатый? Минуты начинают сливаться в единый поток. Бакуго медленно мастурбирует ему, дрожа, как лист, с каждым спазмом и сжатием Тодороки вокруг него, и Тодороки чувствует, как он теряет контроль. Все замедляется. Вот как с Бакуго: либо слишком быстро, либо слишком медленно. Ощущение наполненности проходит, Тодороки кивает, и Бакуго толкается дальше, пока Тодороки не шипит. Это возбуждает и приводит в бешенство — взрывоопасный коктейль, которым является Бакуго Кацуки, — и Тодороки задается вопросом, должен ли он просто отбросить всякую осторожность и потребовать, чтобы Бакуго трахнул его как следует и сделал так, чтобы он никогда больше не хотел повторить. Сейчас речь идет скорее об удовольствии Бакуго, чем о его собственном. Тодороки не понимает, почему люди этим занимаются. Если совсем начистоту, быть пассивом — отстой. Он никогда не захочет сделать это снова. — Спасибо, — сухо говорит Бакуго. Упс. Тодороки одаривает его улыбкой и похлопывает Бакуго по бицепсу. М-м-м, бицепсы Бакуго. — Ты такой шумный, — вычитывает ему Бакуго. А потом проскальзывает чуть дальше, задевая простату, и Тодороки стонет так громко, что пугает обоих. Бакуго смотрит на него с открытым ртом, и это так забавно, что Тодороки снова разрывается между смехом и стоном. Бакуго Кацуки, зажатый между его раздвинутых ног, не до конца протолкнувшийся внутрь, таращится на него, как рыба, вытащенная из воды. Затем Бакуго приходит в себя. Тодороки берет себя в руки. — Ты все еще хочешь никогда этого не повторять? — с дерзкой ухмылкой поддразнивает Бакуго и толкается дальше. Каждое трение о простату Тодороки вырывает из него еще один унизительный звук, и он наклоняет голову вперед, зажмурив глаза и стиснув зубы. Рука Бакуго на его члене — это слишком, и член Бакуго внутри него — это слишком, и Бакуго, весь вокруг него, занимающий каждую мысль, — это слишком. Словно кусочки головоломки просто встают на свои места, его осеняет. — Это слишком, — хрипит Тодороки, и рука Бакуго отпускает его член, они оба двигаются, чтобы потереться напряженными бедрами. Бакуго продолжает скользить внутрь, легче из-за удовольствия, проносящегося по венам Тодороки, и Тодороки выдыхает, на этот раз немного свободнее. Теперь Бакуго начинает его трахать. Вырывающиеся из него звуки унизительны. Это либо болезненный «что ты делаешь» вздох, либо удовлетворенный «что ты только что сделал» стон. Бакуго сосредоточенно хмурит брови и продолжает вглядываться в лицо Тодороки, его движения неуклюжи, а руки скользкие от пота. Тодороки приподнимает голову, и Бакуго беспомощно целует его. Бакуго почти громче его, трясется и стонет, и прижимается к Тодороки, как будто не может насытиться им. Все более безудержный с каждым толчком, он почти рычит в рот Тодороки и, тяжело дыша, хватает Тодороки за плечи, чтобы заставить его сильнее насадиться на член. Деликатность, которую он проявлял поначалу, давно испарилась. Тодороки подмахивает, когда может, впиваясь ногтями в руки Бакуго. Бакуго втрахивает его в матрас, в гору подушек, которые были так тщательно разложены для Тодороки, и при воспоминании Тодороки прикусывает губу Бакуго. Он чувствует себя живым. Один из толчков подбрасывает Тодороки так высоко, что он ударяется о спинку кровати и болезненно шипит. Руки Бакуго поднимаются и, защищая, обхватывают его голову, пока он продолжает толкаться. Теперь по дереву стучат его руки. — Мой, — повторяет Бакуго с каждым толчком. — Мой, мой, мой. Тодороки понимает, что на самом деле не может так кончить, даже если ноги кажутся жидким желе, а вниз по позвоночнику все плавится от стараний Бакуго. — Бакуго, — ухитряется прокряхтеть между толчками Тодороки, — мне нужно кончить. Толчки прекращаются. Бакуго смотрит на него в замешательстве. Его губы распухли от поцелуев, лицо раскраснелось, волосы прилипли к голове. Он такой красивый. — Я заранее погуглил это, — говорит Тодороки с оттенком гордости, потому что тщательная подготовка — ключ к успеху. — В первые пару раз очень мало шансов кончить только из-за анала. Бакуго смотрит на него с привычным раздражением, которое появляется всякий раз, когда Тодороки вытаскивает из своей задницы какой-нибудь случайный сомнительный факт, но качает головой и закатывает глаза, понимая, что тот имеет ввиду. Он перемещает Тодороки — тянет вниз их обоих, словно не вынесет разлуки даже на секунду — и обхватывает рукой его член. Теперь это не займет много времени. Бакуго безжалостно вонзается в него, специально нацеливаясь на то место внутри, которое заставляет Тодороки содрогаться всем телом, и дрочит ему в такт толчкам. В какой-то момент с придушенным шумом Бакуго кончает, застывая глубоко внутри и заполняя презерватив, а затем удваивает свои усилия на члене Тодороки. Он с криком кончает и обнимает Бакуго, цепляясь за него, как за спасательный круг. Измученный и выебанный, Тодороки откидывается назад, и Бакуго падает на него сверху. Его разум отключается, ничего не вплывает и ничего не выплывает, пока он очень долго пялится в потолок. Бакуго, медленно раздупляясь, поднимает голову первым и внимательно смотрит на Тодороки. — Ну как тебе… — начинает он, замолкает, а потом что-то бубнит. — Неплохо, — иронизирует Тодороки, разум проясняется, и мысли постепенно возвращается. — Моя любимая часть, когда ты чуть не обеспечил мне сотрясение мозга. — Заткнись, — фыркает Бакуго и выхватывает подушку из-под Тодороки. На шелке немного подсохшей смазки и свежей спермы, поэтому после прилетевшего шлепка по лицу Тодороки она оставляет на щеке грязные разводы. — Эй. — Тодороки садится. Поясница болит, и задница до сих пор саднит, но он все же выуживает еще одну подушку из-под нее и шлепает ею Бакуго по лбу. Бакуго снимает презерватив и выливает его содержимое на лицо Тодороки. В свою очередь Тодороки — без всяких угрызений совести — вытирает лицо двумя пальцами и засовывает их Бакуго в рот.

***

Утром Тодороки просыпается, а Бакуго нет. Сонный и дезориентированный, с покрытым коркой лицом и болью во всем теле, он паникует, потому что Бакуго должен быть здесь, спать рядом с ним. Если в жизни Бакуго и есть что-то постоянное, так это его циркадный ритм, который будит его в полдень и отправляет спать в десять. Но тут дверь спальни открывается, и на пороге появляется Бакуго, с ярким румянцем на щеках он ставит на тумбочку поднос с едой и смотрит на Тодороки. — Ты хорошо себя чувствуешь? — требует ответа он. Тодороки молча кивает. Бакуго цокает языком и исчезает в ванной. Слышен звук льющейся воды, закрываемого крана, а потом он возвращается с влажным полотенцем в руках. Оно оказывается теплым, когда касается лица Тодороки, и Бакуго его умывает. К концу Тодороки просыпается, но все еще в полном замешательстве. — Лучше. — Бакуго открыто смотрит на обнаженную грудь Тодороки, на которой уже начали багроветь синяки и следы от укусов. Не боясь открыто прикоснуться, Бакуго скользит рукой по коже и прижимает большой палец к одному из них. Кожа болезненно-чувствительная, и Тодороки, зашипев, выгибается под его прикосновением. — Тебе надо поесть, — хрипло говорит Бакуго, как пещерный человек, только что обнаруживший огонь. Он убирает руку с груди Тодороки и бросает полотенце в ванную. Затем берет поднос с едой, и Тодороки наблюдает, как он аккуратно ставит его на несколько чистых подушек. Мисо-суп, рис на пару, натто, запеченный лосось, маринованные овощи и несколько пышных яичниц. Все его самое любимое, с удивлением понимает Тодороки. Традиционный японский завтрак в постель. — Хм, — медленно протягивает Тодороки. — Что? — рявкает Бакуго и скрещивает руки. — Ничего. — Тодороки берет мисо-суп и делает большой глоток, тепло распространяется по всему телу, пока он пьет. В какой-то степени приятно позволять так себя баловать. Это бесит, потому что он не неженка, но также это приятно, потому что Бакуго смотрит на него так пристально, что Тодороки буквально чувствует тяжесть его взгляда. Его мнение — единственное, что у Бакуго на уме. — Вкусно, — говорит Тодороки и отставляет миску. Он улыбается. — Спасибо. — Конечно, вкусно, — усмехается Бакуго, но напряжение в его плечах ослабевает. — Это же я приготовил. Даже бахвальство Бакуго не может испортить вкус его блюд. Тодороки ест с быстро нарастающим голодом, и постепенно, когда приближается к концу, тот затухает до слабого кипения. Бакуго, ни на секунду не отрывая глаз, наблюдает за ним на протяжении всего завтрака, и отводит взгляд только после того, как Тодороки заканчивает есть. Он забирает у Тодороки поднос и начинает аккуратно складывать пустые тарелки и миски. Ладно, теперь это только бесит. — Я не стал инвалидом из-за того, что ты засунул мне в задницу член, — язвит Тодороки. Бакуго по-совиному моргает, переживая множество разных эмоций, пока не останавливается на привычном гневе. — Вот и хер тебе, тогда сам моешь чертову посуду. — Он буквально швыряет поднос в Тодороки и уходит, бормоча что-то о несносных ублюдках. В море шелковых простыней и подушек, пустых фарфоровых тарелок и мисок Тодороки Шото ковыряет ногти, размышляя о том, что, черт возьми, только что произошло.

***

Пять секунд спустя Бакуго проносится через спальню в ванную и поднимает брошенное на пол полотенце. Не двигаясь, Тодороки смотрит, как тот влетает, а потом, как вылетает из ванной, показывает ему средний палец, а затем выбегает из спальни. «Ну что ж, — думает Тодороки, вставая на дрожащие ноги, — не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня».

***

— Я хорошо провел время, — говорит Тодороки, возможно, слишком искренне, стоя в кухне Бакуго в немного подстреленных спортивных штанах и футболке, которая едва прикрывает живот. На нем одежда Бакуго, которую он выудил из шкафа. Бакуго пялится на него, выпучив глаза, а Тодороки потирает затылок. Первый осознанный поступок за сегодня. Неловко, понимает Тодороки. Возможно, балуя его, так Бакуго справлялся с этой атмосферой. Тодороки вроде как тоже хочет так сделать, чтобы убедить его: с прошлой ночи ничего не изменилось, поэтому толкает Бакуго к раковине, чтобы прижаться поцелуем к его губам. — И я в порядке, — говорит Тодороки, отстраняясь. Чувствует, что получается немного целомудренно. — Спасибо за… — пауза, — заботу. — Ага, ладно, — сухо отвечает Бакуго и машет рукой. Но Тодороки видит легкую нервную дрожь в его пальцах, то, как он смотрит то на руки Тодороки, то на рот, потом в глаза, слабость, прикрытую стальным вызовом. Потому что выбирая между боем или бегством они оба готовы сражаться до смерти. Тодороки понимает это по-своему, как он однажды сказал Бакуго, что тот ему нравится, и именно в том самом смысле, когда сердце громко стучит в груди — точно так же, как сейчас, — и что он хочет, чтобы их отношения изменились, но не уверен, получится ли в итоге все так, как он хотел. «Бакуго, — думает он. — Бакуго, Бакуго». И Тодороки обнимает его за талию, кладет руки на поясницу, и они целуются снова и снова, пока Бакуго не оттаивает. — Помой чертову посуду, — напоминает Бакуго, когда они разрывают поцелуй. — И переоденься в рабочую одежду, ублюдок. Эмоционально подавленные. Они оба.

***

Тодороки полагает: быть про-героем достаточно легко. По крайней мере, в те дни, когда нужно только патрулировать. С удаленными миссиями сложнее, потому что они сами по себе опаснее, но он благодарен за те дни, когда может просто гулять по улицам города. Уже пятеро преступников были заморожены и переданы полиции. Он дал несколько автографов и получил щедрую порцию свежих фруктов от владельцев магазинов, которые его узнали. Сегодня хороший день. Он не возвращается в квартиру Бакуго. Вместо этого сразу после работы направляется домой. В отношениях есть ритм, который он никак не может уловить: первый поцелуй, первое свидание, первый секс. Трудно определить, когда самое подходящее время просить жить вместе, особенно когда Бакуго — первый человек, с которым Тодороки встречается, и Тодороки не хочет слишком быстро начать слишком сильно давить. Ну, если только Бакуго не встречался ни с кем в средней школе, то он тоже первый человек, с которым Бакуго когда-либо встречался. Слепой ведет слепого. Однако Тодороки быстро отправляет сообщение: «Иду домой. Накахара-сан дала мне немного апельсинов», — и это самое близкое к тому, чтобы попросить Бакуго приехать. Может быть, позже, если ему будет одиноко, он спросит Бакуго, чем тот занимается. До десяти, конечно, потому что Бакуго засыпает точно по часам, если только Тодороки ему не мешает. «опять», — отвечает Бакуго. «Она получила их от мамы и не хочет, чтобы сгнили», — объясняет Тодороки, держа под мышкой ящик с апельсинами. «аргх, вот это проблема. скажи ее маме отвалить». «Хорошо, скажу, что это ты передал», — набирает Тодороки, а потом посылает Бакуго тщательно отобранный стикер с котом. Тот, улыбаясь, облизывает лапу и тянется в спине. «да ты прям гений, от меня, ага, — отвечает Бакуго, игнорируя стикер с котом. Грубый. — я ей не нравлюсь с тех пор, как разнес магазин ее дочерей». Тодороки помнит тот случай. Бакуго, липкий от арбузного сока, без нитроглицерина, вытекающего из ладоней, бросил плод в голову преступника, избегая возмездия как от Накахары, так и от злодея. «Я буду замолвливать за тебя словечко каждый раз, как буду туда заходить, — обещает Тодороки. — Не хочешь съесть немного?» «фиг с ними. до скорого».

***

Сейчас полночь, и три пальца Бакуго Кацуки засунуты глубоко внутрь него. «Стоп, — думает Тодороки, — что?!» — Бакуго. — У Тодороки угрожающе низкий голос, и чужие пальцы замирают внутри. — Что ты делаешь? Бакуго пристально смотрит на него. — Ты сам сказал, что хочешь этого, — защищается он. — Нет, — хмурится Тодороки. — Ты устал чистить апельсины и ушел около десяти, когда ты верну?.. — Что за хрень ты несешь? — резко говорит Бакуго и выдергивает пальцы из Тодороки, отчего тот сразу шипит. Бакуго сгибает руку так, как всегда, когда чувствует что-то неладное. С блестящей смазкой, покрывающей его пальцы, выходит немного менее пугающе. — Ушел куда? Это моя квартира. И Тодороки узнает подложенные под него багровые шелковые подушки, алый шелк под ногами, обнаженность своего тела, и понимает, что это сон. Ему снится вчерашняя ночь, все в порядке. Все в полном порядке. Он не будет ломать голову над тем, что происходит. Это просто осознанное сновидение. — О, — тихо произносит Тодороки. Бакуго все еще смотрит на него как на врага, поэтому он прибегает к помощи заранее согласованного плана по определению личности друг друга. — На третьем свидании ты повел меня в океанариум и подкупил дрессировщиков тюленей, чтобы во время шоу они «случайно» выбрали меня покормить животных. Бакуго немного расслабляется. Его ладони перестают подсвечиваться, словно за миг до взрыва. — Я их не подкупал. — Верно, — быстро говорит Тодороки. Это сон, поэтому он может говорить все, что хочет. Он позволяет льду и огню мелькнуть раз-другой, и Бакуго, глядя на Тодороки, полностью расслабляется. — Давай продолжим, — лукаво говорит Тодороки, и шаткая уверенность разливается по его венам. Он берет себя в руки и, неспешно переместившись к Бакуго на колени, потирается о него, задыхаясь, пока целует. Так близко Бакуго наверняка слышит, как он взволнован: быстрый стук сердца выдает с головой, как и неуемная дрожь в руках. В прошлый раз ему было хорошо. Самое меньшее, что он может сделать, — доставить удовольствие своему парню, даже если это всего лишь сон. Он крепко целует Бакуго, кровь шумит в ушах, словно он посреди боя, и точно так же, как прошлой ночью, у Бакуго слабый вкус жареного риса и мятных конфет, и он жадно его слизывает. Бакуго скулит ему в губы, кровь устремляется на юг, Тодороки трется еще сильнее, в то время как сердце вдвое ускоряет ритм под стать его отчаянным действиям. В конце концов, они разрывают поцелуй, чтобы глотнуть воздуха. — Приятно? — Его голос слишком резкий и хриплый, чтобы по-настоящему поддразнить. — Неплохо, — говорит Бакуго, пока его пальцы пробираются дальше за спиной Тодороки. Полностью передав контроль, Тодороки позволяет уложить себя на подушки. Как по нотам, Бакуго возится со смазкой, разрабатывает его пальцами, пока ноги не начинают дрожать, и Тодороки позволяет ему делать с собой все, что тот хочет. В прошлый раз проблема заключалась в том, что он не был расслаблен. Теперь Тодороки медленно вдыхает и выдыхает, пока Бакуго его ублажает. Из члена течет по всему животу, и Тодороки чувствует, как с каждым прикосновением к простате сходит с ума. Схватившись за простыни, он выкручивает их в руках и толкается на пальцы Бакуго. После того, что кажется вечностью, Бакуго их вытаскивает и вытирает оставшуюся смазку о простыни. Открывает упаковку презерватива и накатывает на член. «Ладно, — думает Тодороки, — ладно». Он тянет голову вверх в безмолвной просьбе поцелуя и кладет руку Бакуго на свой член, шипя от чрезмерно чувствительного соприкосновения с головкой. Бакуго легко подчиняется и крепко целует, пока скользит внутрь. Этот раз грубее предыдущего, Бакуго входит не так медленно, как томно целует Тодороки, и с толчком его члена Тодороки вскрикивает ему в рот. Часть Тодороки знает, что скоро произойдет: прилив удовольствия от целенаправленного скольжения члена Бакуго по его простате, — и он цепляется за это воспоминание. Скоро, скоро, скоро. Это всего лишь сон. Боль не настоящая. Тодороки отстраняется от Бакуго, и их губы снова соприкасаются, когда Тодороки пытается ухватиться за что-нибудь, за что угодно. Руки находят опору на лопатках Бакуго, и из него вырывается животный стон. Удовольствие настолько сильное, что кажется, будто все реально. Бакуго замирает, его сердце колотится напротив сердца Тодороки, и они оба привыкают к новому ощущению. Член кажется больше, чем казался визуально, и Тодороки чувствует невыносимую — плотную, горячую, болезненно-ноющую — тяжесть внутри себя. Со временем сердцебиение Тодороки замедляется. Бакуго раскачивается внутри него, целуя шею при каждом крошечном движении вперед и назад, и Тодороки взвывает, когда Бакуго смещается, чтобы каждым медленным толчком попадать по простате. Удовольствие нарастает постепенно, по чуть-чуть и растворяется в раздражении, в горящем внутри Тодороки знакомом гневе, когда тот думает, что с ним обращаются так, словно он может сломаться в любую минуту, и, честно говоря, это его немного смущает. Тодороки делает три глубоких вдоха, прежде чем произнести: — Я не неженка, трахни меня уже. Бакуго смотрит на него, словно не уверен в этом, и Тодороки закатывает глаза. — Можешь не церемониться? — подначивая, прямо говорит он. — Пошел ты, — рычит Бакуго и хватает Шото за бедра. Медленно, с влажным хлюпом вытаскивает член из Тодороки и толкает бедра вперед, чтобы снова войти. Тодороки содрогается. Слишком быстро, слишком хорошо, слишком жестко, и ему не приходится долго ждать, пока Бакуго трахнет его как следует. Бакуго набирает быстрый темп, жесткий и мучительный, словно наказывающий, и Тодороки чувствует, как все его тело напрягается, чтобы не отставать. Он подкидывает бедра в такт толчкам Бакуго, дрожит и кричит, пока Бакуго продолжает без угрызений совести вбиваться в него. Кроме себя, винить некого: как только он дал Бакуго разрешение не сдерживаться, брать, брать и брать, Тодороки должен был этого и ожидать. Он вцепляется в Бакуго, впиваясь зубами в его плечо, а ногтями — в бока, и все, что он слышит, это громкие шлепки кожи о кожу, пока кровь бешено мчится по всему телу. Каждый толчок выбивает воздух из легких, Тодороки задыхается, сходя с ума от удовольствия, и неуверенно стонет имя Бакуго себе под нос, странно смущаясь, даже когда находится на пороге оргазма. А потом Бакуго начинает дрочить ему в такт толчкам, и Тодороки окончательно отбрасывает всю стеснительность, дырочка сжимается и разжимается, сокращается вокруг члена Бакуго, и он протяжно и низко стонет, в то время как напряжение нарастает и все туже скручивается в теле, пока он не приходит в полную боевую готовность, только дыхни на спусковой крючок — выстрелит. — Тодороки, — шепчет Бакуго и прижимается губами к изгибу челюсти Тодороки. — Бакуго, — пропевает Тодороки, как молитву, словно теперь получил разрешение. И он кончает, извиваясь под Бакуго, который придавливает его к кровати и дает время пережить оргазм. Анус сжимается вокруг члена Бакуго, и тот — маленькая любезность с его стороны — вообще не двигается, когда Тодороки почти слепнет, словно перед потерей сознания, глаза плотно зажмуриваются, и ногти впиваются в плечи Бакуго почти до крови. Длинные струйки спермы брызгают вверх и растекаются вниз по его плоскому животу, некоторые попадают на Бакуго, когда тот снова начинает толкаться. Это не займет много времени. Бакуго стонет его имя и в последний раз глубоко вбивается внутрь. Мышцы сокращаются, и он кончает, подергиваясь и пульсируя внутри Тодороки, пока наполняет презерватив. Тодороки пытается расслабиться, пытается сделать Бакуго приятно, сжимая и вращая бедрами, несмотря на сверхчувствительность, и Бакуго падает на локти вместо того, чтобы рухнуть на него. Откинув прилипшую к коже челку Бакуго, Тодороки прикасается к его потному лбу. Хочется смеяться. Разум блаженно пустой и никак не помогает подобрать слов. В прошлый раз он пялился в потолок, но теперь, во сне, он смотрит на линию волос Бакуго и абсолютно ни о чем не думает. Бакуго приходит в себя первым, фокусирует поплывший взгляд и внимательно смотрит на Тодороки. — Ну как тебе… — начинает он, замолкает, а потом что-то бубнит. — Хорошо, — говорит Тодороки в этот раз. Удар по собственному самолюбию вместо остроты. — В конце концов, это было с тобой. — Конечно, — ухмыляясь, фыркает Бакуго, а затем медленно выходит из него. Тодороки шипит, спускаясь с эйфорического пика, чтобы взамен ощутить пустоту. Дрожа, Бакуго снимает и завязывает презерватив в немного уродливый, но плотный узел, а потом встает, чтобы выбросить в мусорное ведро в ванной. Тодороки слышит звук бегущей воды. Затем Бакуго возвращается с теплым полотенцем в руке. В тишине вытирает Тодороки от пота и спермы, оставляя его чувствовать себя свежим и затраханным, пока Бакуго хлопочет по спальне. Это приятно. Как для повторной попытки не плохо, решает Тодороки. Бакуго возвращается, взбивает подушку и обнимает Тодороки. Это застает его врасплох, потому что Бакуго не любит обнимашек в постели, и Тодороки пялится на Бакуго, который в ответ пялится на него. — Что? — сухо спрашивает Бакуго. — Ничего, — говорит Тодороки. Конечно, в его сне Бакуго хотел бы обниматься. — Просто смотрю на тебя. Бакуго фыркает и закрывает глаза. Притягивает Тодороки чуть ближе к груди. — Спи. Сны такие странные, но Тодороки сворачивается калачиком на кровати Бакуго, прижимается к его обнаженной груди и пользуется прекрасной возможностью наклониться и поцеловать его ключицу. Так что, возможно, Тодороки может считать это победой. Может быть, он пойдет к Бакуго, когда проснется.

***

Утром Тодороки просыпается на кровати Бакуго, запутавшись в простынях Бакуго, пока лежит на подушке Бакуго — и напрягается в первые же полмиллисекунды. Либо он все еще спит, либо происходит что-то очень плохое. Дверь спальни открывается, и на пороге появляется Бакуго с румянцем на щеках, полным подносом еды в руках, и Тодороки думает: «Что происходит?» — Ты хорошо себя чувствуешь? — требует ответа он точно таким же тоном, и Тодороки хочет схватиться за голову, потому что у него либо дежавю, либо сон во сне — опять. Об этом был какой-то фильм. С не очень хорошим концом. — Я сплю, — растерянно бормочет себе под нос Тодороки, а Бакуго хмурится, закатывает глаза и ставит поднос на тумбочку. — Я готовлю для твоей неблагодарной задницы, а ты ведешь себя так, будто это чертов сон, — фыркает Бакуго. — Вот и благодарность, ха. — Знаю, — говорит Тодороки, обхватив ладонями лицо, пока раздумывает над этим. — Это все мое любимое. Спасибо. Бакуго теряется из-за этого словесного и эмоционального припадка. — Я хорошо провел время прошлой ночью, — быстро говорит Тодороки, пока его мозг лихорадочно пытается решить все эти проблемы. — И не надо обращаться со мной как с ребенком. Бакуго смотрит на него, слегка приоткрыв рот и прищурив глаза, и держит руки открытыми в универсальном жесте «какого хрена тут происходит». — Если собираешься быть таким же надменным каждый раз, как мы трахаемся, тогда тебе придется измениться, — говорит он. «Мы трахнулись только один раз, я не всегда такой», — хочет выкрикнуть Тодороки. Что, если оглянуться назад, было ложью. В прошлый раз он тоже вспылил. Вообще-то, они оба. Но последний раз для Бакуго сейчас не существует, только тот один, который мог бы быть сном, и Тодороки прикусывает язык. Как бы то ни было — до завтрака ничего не делается. Тодороки хватает поднос. — Спасибо за еду.

***

Бакуго замечает, что что-то не так, потому что он не идиот. Тодороки понимает это, потому что Бакуго, прислонившись бедром возле раковины, наблюдает за ним, как ястреб, пока Тодороки проверяет, все ли взял, прежде чем отправиться на работу. У Тодороки уходит доля секунды, чтобы решить, что делать — и он не убегает, это определенно тактическое отступление — тем более что кожа Бакуго выглядит мягкой и немного блестит от влаги, а волосы светятся как янтарное золото в солнечном свете, льющемся из окна. — Что? — безучастно спрашивает Бакуго. Пора сделать вышеупомянутое тактическое отступление. Его поймали на том, что он пялился. — Увидимся на поле, — говорит Тодороки, словно они два спортивных игрока, а не про-герои, вовлеченные в запутанную схему, где Мусутафу — сцена. И поспешно уходит. — Я напишу тебе позже. Через два квартала он понимает, что не получил прощального поцелуя.

***

Всякий раз, когда Тодороки заходит в тупик, он пытается найти ответ. В век интернета информация легко доступна, только руку протяни; и он не настолько горделив, чтобы пренебрегать богатством имеющихся ресурсов. Когда приходит в агентство, он включает рабочий компьютер, оглядывается через плечо, несмотря на то, что в офисе один, и печатает в поле поиска: «причуды временных петель». Сообщений о реальных причудах временных петель — единицы, поскольку они встречается редко, а злодеи с такой причудой еще реже. Большинство статей разносят теорию, что это в самом деле причуды временных петель, и настаивают на том, что это скорее дежавю. Часть Тодороки хочет, чтобы вся эта ситуация оказалась сном и ему не пришлось иметь дело с такой неразберихой. Если верить базе с данными зарегистрированных носителей, то, чтобы выследить каждого, нужно исколесить всю Японию. Всего их десять. На кого-то, вероятно, можно выйти и иначе — например, позвонить члену семьи домой и спросить, где сейчас носитель, — но некоторые находятся достаточно близко, и придется встретиться с ними лицом к лицу. Скорее всего, Сотриголове придется его сопровождать. Он должен отменить причуду. Ради… ну. Да в целом, полагает он. Ради всего вообще. Есть легкий путь — Сотриголова. Или трудный — сам Тодороки, кулаки, лед и пламя и все такое. А он не хотел бы причинить вред ни в чем не повинным мирным жителям — добровольно или нет. Он достает телефон и пишет сообщение бывшему учителю. «Сотриголова, застрял в возможной временной петле. Нужна ваша помощь в ближайшее удобное для вас время». Ах, профессионализм. В худшем случае ни один из тех, кто зарегистрирован в базе, на самом деле не является тем самым носителем. Чем опаснее причуды, тем реже их регистрируют. В конце концов, люди не доверяют системе, которая им не на руку. Тодороки ненадолго задумывается, барабаня пальцами по столу, а потом понимает, что у него минут десять до того, как должна быть остановлена первая атака злодеев. Во что бы то ни было, он должен выбраться.

***

Его стажер из Шикецу думает, что у него божественная интуиция. Или, по крайней мере, Тодороки думает, что она имеет в виду это. Разрыв в поколениях еще не проявлялся так жестоко, как сейчас, когда она тараторит, забрасывая его странными фразами и жестами, а Тодороки кивает, глядя на часы. Через две минуты он заморозит последнего на этот день злодея. Вчерашнего стрикера [1] нет, поэтому они несколько минут бесцельно ждут нападения, которое так и не произошло, но это, похоже, стажера не беспокоит. В конце концов, Тодороки посмотрел на часы, сказал «хм», и они отправились к следующему времени и месту. Он оставляет стажера говорить с полицией — это хороший опыт для нее и передышка для него — и украдкой проверяет телефон, пока поблизости нет камер. Сотриголова ответил простым «Ладно», указав место и время, и Тодороки, засунув телефон обратно в карман, проверяет, как дела у стажера. Она переключилась на профессиональный стиль речи, улыбается с фирменной добротой и, сцепив руки вместе, рассказывает подробности. «Хорошо», — думает он и легко поворачивается, чтобы сделать селфи для новичка. Так легко впасть в привычный ритм, вот почему он встречает Сотриголову с коробкой апельсинов под мышкой. — Хотите, Айзава-сенсей? — спрашивает он. Старые привычки умирают с трудом. Айзава смотрит на апельсины, вздыхает, а затем еще шире открывает дверь в свою квартиру. Тодороки благодарно кивает, входит и ставит апельсины в прихожей. По большей части он здесь как про-герой, а не ученик, который пришел поболтать с учителем, которого давно не видел, поэтому Тодороки говорит четко и по существу. Объясняет, что делал в первом цикле петли, сообщает, что это вторая итерация, и наблюдает, как Айзава трет глаза и тяжело вздыхает. К счастью, Айзава не спрашивает, откуда у него такая уверенность. Тодороки не знает, как это объяснить. О да, Айзава-сенсей, если сегодня вечером ничего не разрешится, я перенесусь обратно в начало, где Бакуго трахнет меня пальцами. Никакого давления. Вообще. Они берутся за дело, эффективно передвигаясь по самому быстрому маршруту, чтобы найти по крайней мере трех из десяти человек в списке. Если Тодороки и вправду в петле, то на следующей итерации он просто исключит этих троих после того, как Айзава отменит их причуды. Все просто. В кармане жужжит телефон. «ты свободен в девять», — пишет Бакуго. «Нет, — отвечает Тодороки и чуть не теряет под ногами почву. — Я занят». Бакуго оставляет его сообщение просто прочитанным.

***

Они встречаются с двумя из трех запланированных. На то, чтобы выследить каждого, уходит несколько часов; ни один не был дома, и Тодороки и Айзава должны поспрашивать о них, не привлекая слишком много внимания. Оба могут замкнуть петлю только на короткий промежуток времени. Первый, чтобы доказать свою невиновность, зацикливает на пять секунд, а вторая — позволяет Айзаве отменить причуду, потому что ее петля длится час. Они как раз пытаются выследить последнего, когда Айзава приземляется на крышу, достает мобильный и показывает Тодороки время. До полуночи десять минут, и Тодороки чувствует, как у него сжимается сердце. — Мы устранили двоих подозреваемых. — Слабое утешение от Айзавы. — Надеюсь, следующая петля пройдет лучше. — Спасибо, — должен сказать Тодороки, потому что да что еще он мог сказать бывшему учителю, который последние четыре часа выслеживал случайных носителей причуд, чтобы помочь ему, и проводит рукой по волосам. Он достает телефон и видит: Бакуго все еще не ответил. И несмотря на то, что Бакуго сейчас спит, Тодороки посылает ему сообщение: «Скоро увидимся». Потому что если он не вернется, то отправится к Бакуго праздновать. А если вернется. Ну…

***

Сейчас полночь, и три пальца Бакуго Кацуки засунуты глубоко внутрь него.