Серо-сиреневые

На глаза ниспадает темная пелена, и бой замолкает. Восемь тысяч прожитых лет вдруг предстают в совершенно другой перспективе. Нить веков в длину кажется бесконечной, но сбоку выглядит точкой, всего лишь точкой. Мельчайшей звездой, что вот-вот погаснет. Солас знает, что это конец. Его сердце пронзает гнетущий, холодный страх, а затем эванурис чувствует тепло от прикосновения. Это все, что он чувствует. Завеса пала, и мир кругом должен пасть следом за ней, и Солас, конечно же, этого уже не увидит... Он только догадывается, что сейчас происходит вокруг. Как угрожающе-низко гудит каменный свод под тяжестью свода небесного. Как тоннели Глубинных троп пожирают землю, пока не треснут их распахнутые пасти. Как демоны вырываются языками пламени в зыбкую, тускнеющую явь. Но она, она еще здесь, почему она здесь, почему не боится так же, как он? Соласа раздирают на части тепло и холод, однако их не стряхнуть с себя. Не шевельнуться. Лишь теперь он понимает, какая судьба постигла тех, кто перешел ему дорогу. Каково это — быть каменным изваянием. И все-таки он не голем, не истукан, он лишь гордый и глупый эльф, доведший свое дело до конца. Он победил. Завесы больше нет, а через мгновение не станет и его. Страх заползает в сердце так глубоко, что глаза обжигает. Солас смотрит, но не видит. Только чувствует. Слышит дыхание. Слышит собственный голос: — ...Прочь. Если она уйдет, у нее еще будет шанс все это пережить. Горстка эльфов из Арлатана сумела уцелеть вне Тени, а что до шемленов... Часть из них должна свыкнуться с царством снов. Эта шемленка постарается выжить... выжать каждый глоток воздуха из времени, что ей осталось. Солас слышит ее дыхание. Прерывистое, похожее на всхлипы. Она все еще прикасается к нему; вот бы это не кончалось... Она откажется от времени, от шанса? Она хочет умереть здесь, с ним? — Прочь!.. Уходи! — от отчаяния голос Соласа звучит даже страшнее, чем от ярости и злобы. Вместе с тем его страх, кажется, отступает. Он не один. Он не умрет один. Фредерика этого и добивается. Но она не должна так поступать ради него. Он подарил новый мир своему народу, но не ей; почему она не сотрясается от гнева, почему не ненавидит... Солас еще с полминуты впитывает ощущения: горячие пальцы на своей щеке, жжение под веками... затхлый запах Глубинный троп, рокот ломающихся стен, гул дрожащей земли... Он чувствует все больше с каждой секундой, что Фредерика до него дотрагивается. Трепетно, но уверенно. Со всей решимостью. — Уходи, lethallan, — выдыхает Солас — и напоследок перед ним расступается темнота. Мир на мгновение становится четким и осязаемым, точно все органы чувств пробудились в последний раз. Да так ярко, как никогда еще не бывало. Но все, что он хочет видеть, это лиловые глаза. Их — и светящуюся рабскую метку на высоком лбу, белом как мел. Она все еще в его власти. Она — его. И она уйдет. — Прошу, — добавляет Солас сквозь стиснутые до боли зубы, окончательно сминая ее волю. «Боже мой, преврати меня в камень», — говорят ему лиловые глаза, прежде чем в них гаснет сопротивление. — Скажи что-нибудь, — шепчет Солас, смыкая веки, — и не возвращайся. И она говорит: — Ar lath ma, vhenan... И это звучит так неправильно, так робко, так сладко. Так испуганно, иссушающе. Так безвольно. Отняв от лица Соласа единственную руку, Фредерика уходит — его покидает все, что он слышал и видел. И нет больше слова, сна и мысли, надежды и страха... Есть только тишина. И он один.