Мир замер в одном человеке

      Он был на войне. Он убивал людей. Но проблема была не в этом.       Улыбаясь все так же ярко, пытаясь подбодрить плачущую Рин, которая, словно муха, продолжала лезть к Хатаке, как к банке с медом, он внезапно для самого себя понял.       Он ничего не чувствует. Ну убил и убил. Вспышка эмоций, пробудившая шаринган, мгновения чужой смерти, отпечатавшиеся в памяти.       И ничего. Их было слишком много, этих до мельчайших подробностей страшных смертей, чтобы уже через сотню трупов испытывать к ним что-либо.       К концу миссии он просто хотел выспаться. Желательно в кровати. И поесть нормальной еды.       Ах да, высший шик — помыться.       Бабушка поняла его без слов, давая возможность отдохнуть в тишине теплой кровати и съесть в одно горло целую кастрюлю с рисом.       Но легче не стало. Кровать продолжала манить в свои объятья, и Обито не видел причин ей отказывать.       Шаринган жрал чакру как не в себя. Глаза ныли. Организм, что пробыл почти месяц на абы какой пище, иногда днями сидя на пищевых пилюлях вплоть до голодовки, требовал отдыха.       И тишины. Ни криков. Ни людей в прямом доступе, не важно — живых или мертвых.       Отпустив на время свою веру в лучшее будущее, которое в свете последних событий немного потускнело, может быть, немного пострадать.       В одиночестве. Без свидетелей. Без товарищей и вообще посторонних.       Хотелось одиночества. И подумать.       А потом пришла Рин, таща на буксире Хатаке, с энтузиазмом зовя их, считай заставляя принять участие в фестивале. Хотя точнее будет сказать — постоять в сторонке, взаимно делая вид, что им с Хатаке очень интересно и хорошо в обществе друг друга.       Но Рин все же была подругой и сокомандницей, а еще вызывала в нем теплые чувства. Странные, смущающие. Ему хотелось обнимать ее, оберегать и защищать. Ведь она маленькая и слабая. Беззащитная. И такая глупая, стоит ей только узнать, что Какаши где-то рядом.       Обито вновь растягивает улыбку до ушей, заверяя ее, что все прекрасно, а после приваливается спиной к стене, прикрывая уставшие глаза.       Желания влиться в толпу не было никакого. Паранойя не позволяла.       Но привычка помогать нуждающимся заставила отвлечься от своих мыслей и выцепить из толпы потерянного ребенка на автомате.       Маленькая девочка вертела головой в разные стороны. Из-за распущенных, нежно-розовых волос до плеч, что скрывали личико, рассмотреть ее со стороны, особенно со спины, было сложно.       На ребенка никто внимания не обращал.       Обито, слегка стукнувшись затылком об деревянную стену, которую подпирал, натянул дружелюбную улыбку, хотя сейчас абсолютно точно не хотел быть альтруистом.       И, подойдя к ребенку, коснулся хрупкого плеча, привлекая внимание к себе, чтобы поскорее вернуть потеряшку…       Глаза.       Большие, зеленые, испуганные. С янтарно-прекрасными бликами от праздничных фонарей. Нежное детское лицо.       Невинность и чистота.       Контраст. Диссонанс. До и после в одно мгновение.       Обито чувствует себя дураком и кем-то другим, когда что-то темное рвется наружу.       В последнее время у него мало перед глазами было настолько прекрасного.       Чистого.       Невинного.       До хрупкости беззащитного.       Прекрасного в своем испуге, присущем жертве перед хищником.       Мир замер в одном человеке. В одно мгновение. В один момент. Раз и навсегда. Непередаваемые ощущения сдвига по фазе, идеи фикс, одержимости и желания положить «весь мир к ногам твоим и мое сердце сверху бонусом».       Учиха стискивает хрупкое плечо на мгновение, осознавая себя двинутым, сумасшедшим.       Психом.       Это же ребенок!       Плевать!       Обито как стоял, стискивая в руках хрупкое плечико, так и стоит, залипнув, словно та самая муха-Рин в меду, буквально ощущая, как все планы, все мысли, все цели, все осыпается ломаной крошкой стекла, полного прошлой боли, и на невидимый пьедестал его сознания становится она.       Девочка.       Ребенок.       Обито ловит каждую черту лица глазами, словно какой-то извращенец.       Мысли в голове проносятся матерной конструкцией, но он ничего не может сделать, когда его сознание корежит и ломает за одну секунду, и соломинкой, удерживающей его здесь и сейчас, становится лишь Она.       Незнакомая напуганная девочка.       Всего лишь ребенок.       Обито Учиха отчетливо понимает одно.       Он конченый ублюдок.       Беспомощная, ничего не могущая сделать, конченая мразь.       Наркоман недоделанный, чьи зрачки перекрыли и без того черную радужку, а мир замер в одном маленьком человеке.       Так не бывает, блядь.       Только не с ним.       Только не так.       Он же Рин любит!       Простую, серую, невзрачную Рин? Хах, ты серьезно? Ее? Эту глупую девицу, таскающуюся за Какаши? Не-е-ет.       Воздушное, нежное создание, что замерло невесомым завлекающим екаем перед ним, нельзя… Спугнуть.       Надо хватать!       Нельзя.       Кто сказал? Здесь никого нет, а значит — можно.       Нельзя… пугать.       Кто бы там что ни говорил в этих сказочках Клана Учиха о Проклятой любви, а эти чувства, что он сейчас испытывал к ребенку, мало были похожи на любовь в его представлении. Ему хотелось жестко схватить ребенка, связать, заковать в кандалы и закинуть в закрома, ограждая от всех бед.       В голове билось безумное «мое, мое, МОЕ», и сколько сил ему потребовалось, чтобы подавить в себе неадекватные порывы.       Если он похитит ребенка, чужого ребенка, то ему вряд ли это простят.       Имя.       Ему нужно ее имя.       — Как тебя зовут, малышка? — расслабиться, унять жесткую хватку и улыбнуться самой доброй улыбкой.       Не спугнуть.       — Юко, — голос тонкий, тихий, пропитанный страхом.       — Юко? — перед глазами стелется кровавый туман.       Юко. Юко. Юко.       Имя вбивается в черепную коробку.       Юко. Совершенное имя. Само великолепие.       — Юко Харуно, — и Обито передергивает в мыслях.       Харуно.       Юко Харуно ей совершенно быть не идет.       — Ты потерялась?       Давай, скажи, нежность моя случайная, что ты никому не нужна и я смогу…       — Мама…       Обито злится.       Он всегда трепетно относился к родителям, своим или чужим, но сейчас в этом слове, отвратительном слове «мама» было столько нежности и надежды, что…       Юко.       Имя, выбитое в черепной коробке с припиской «моя». Обито внутренне корежит. Перекручивает.       Она же ребенок.       Так не должно быть!       Но так есть, смирись.       — Давай поищем твою маму, хорошо?       — Обито, ты чего там застрял? — голос Рин… Раздражает. Тусклая бесцветная Рин…       — Ничего, Рин.       — А… Ты Какаши не видел?       …влюбленная в Какаши. Жаль ее. Или нет. Все равно.       — Нет.       Обито подхватывает на руки вздрогнувшего ребенка, с щемящей нежностью отводит с личика розовые пряди, любуясь отблесками фонарей, что разбегаются на белой коже и теряются искрами в невероятно зеленых глазах.       Он будет искать ее родителей долго. Как можно дольше.       А лучше бы вообще их не найти.       Юко.       Юко пахнет персиком и выпечкой. Обито прижимает ее к себе почти болезненно, утыкаясь носом в розовые волосы, пряча свое сумасшествие от прохожих. Скрывая безумие за милой улыбкой.       Очнись, она же еще ребенок!       Да, ребенок.       Пока что.       Темное, мрачное и злое рвется из груди, когда девочка прижимается к матери, а ее отец облегченно выдыхает.       Юко. Юко. Юко.       Когда-то он думал, что ревновал Рин к Какаши.       Идиот.       Его рвет на части, а пальцы тянутся к оружию.       Что ты вообще знаешь о ревности, глупый маленький Учиха? Ничего.       — Обито? Все хорошо?       У Фугаку Учиха все замирает от иррационального страха. Он глава клана. Он знает всех членов клана.       Но сейчас, в ночной темноте, он видит то, что его пугает.       Самый эмоциональный Учиха в Конохе, которого даже в клане сторонились, сидит на заборе, балансируя. Сидит и точит кунай с до страшного сосредоточенным лицом, которое ему никогда не было присуще.       Пугающий в лунном свете.       Злобный ночной демон, чьи глаза на мгновение вспыхивают алым.       — Все хорошо, Фугаку-сан, просто не спится. Не о чем беспокоиться.       Подросток легко и жутко улыбается.       А Фугаку вздрагивает и думает, что завтра немедленно пойдет к Минато и вытрясет все о его ученике.       Обито стоит над детской кроватью, словно демон, пришедший из сказок и легенд. Любуется, смотрит кровавыми глазами на беспокойно спящую девочку и, перехватывая кунай поудобнее, склоняется над ней, подцепляя пальцами шелковую прядь волос.       Да, она ребенок. А он полная скотина.       Но она вырастет.       А он подождет.       Острый кунай срезает розовую прядь волос.       Завтра ему на миссию.       Завтра он не сможет прийти к маленькой Юко.