День стирки/Laundry Day

      Шото в прачечной один, аккуратно закидывает свои вещи в барабан одной из стиральных машин, выставленных в ряд у каменных стен, когда входит Мидория с толстовкой в руках. Без нее он выглядит чуть ли не голым − в одних пижамных штанах и футболке. Шото до сих пор непривычно видеть Мидорию в повседневной − домашней − одежде. Ему это кажется слишком интимным. К этому моменту Шото повидал в пижамах, пожалуй, всех одноклассников, благодаря их совместным просмотрам фильмов, но вряд ли он когда-нибудь привыкнет к этому их облику. Сам он еще не принимал участие ни в одном мероприятии, которые устраивали ребята, но у Шото было предчувствие, что долго это не продлится: Урарака перешла на сторону Ииды и не позволит ему увильнуть так просто.       Мидория удивляется, завидев его.        — Не думал, что встречу здесь кого-то в такой час.        — Предпочитаю избегать столпотворения в выходные дни. − Он не переживет еще одно сражение грязными носками… Этот Киришима…        — О. Понимаю, − говорит Мидория со странным выражением лица. Только тогда Шото замечает, что в руках парень держит одну лишь толстовку, а не мешок с бельем, и кажется отчего-то пристыженным.        — Ты пришел постирать только толстовку?       Мидория поднимает на него виноватый взгляд из-под длинных ресниц.        — Мне немного совестно. Не рассказывай об этом Урараке и Ииде, пожалуйста? Они рассердятся на меня за то, что я зря трачу воду.        — Так ты поэтому занимаешься стиркой в десять вечера? − Шото с трудом удерживается от улыбки. Он чувствует себя соучастником, храня секреты этого очаровательно невинного мальчика, который корит себя из-за стирки.        — Да, мне приходится часто ее стирать! Я иногда надеваю ее на утренние пробежки, и она быстро пропитывается потом, − оправдывается он, но Шото понимает, что Мидория не обиделся и вообще в хорошем настроении. Как будто знает, что Шото никогда не донесет на него. Ему остается лишь надеяться, что Мидория не знает, какой властью обладает над ним.        — Ты надеваешь ее на пробежки? Разве тебе не… не тяжело в ней бегать? − Шото усилием воли сдерживает свое богатое воображение.        — Да нет. Привык наверное. Главное, у нее есть карман для телефона, так что я могу послушать музыку. У вещей, в которых я обычно бегаю, к сожалению, нет карманов, − смеется он.       Шото слегка хмурится, вспоминая собственные спортивные штаны. Штаны без карманов?        — Мидория, какие штаны ты носишь во время бега?       К его изумлению Мидория заливается краской.        — О! Эм. Да обычные штаны?.. Ха-ха, должно быть, фишка бренда, − он ерошит волосы и поворачивается к свободной стиральной машине в дальнем углу комнаты.        — Мидория, − зовет Шото, пока парень не отошел от него. Его взгляд падает на вьющиеся волосы, которые пружинят, когда Мидория разворачивается к нему, и он чувствует, как сжимается что-то в груди, поэтому слова его звучат чуть хрипловато. − Если тебе так часто нужно стирать свою толстовку, ты всегда можешь закинуть ее с моими вещами. Когда помимо нее тебе больше нечего стирать. Конечно, если захочешь.        — То есть… можно… сейчас?       Шото кивает; его сердце колотится в горле.       Шок на лице Мидории сменяет яркая улыбка, и его щеки слегка розовеют, когда он говорит:        — Я за! Спасибо!       Шото еще долго сидит в прачечной после ухода Мидории, прислушиваясь к жужжанию сушилки и раздумывая, с чего он взял, что мог бы подружиться с чертовым солнцем?

***

      Когда со стиркой покончено, Шото забирает свои вещи из сушилки и на миг замирает с толстовкой Мидории в руках. Даже после стирки та невероятно мягкая на ощупь. Удобная и заметно поношенная. За ребрами что-то трепещет от осознания, что он держит толстовку, в которой множество раз видел своего друга, толстовку, которая, по словам Мидории, дарила ощущение «объятий», и на миг он загорается сильнейшим желанием обнять Мидорию. Если бы он только мог. Шото не разбирается в объятиях и, признаться, не помнит, когда он в последний раз кого-то обнимал, но в его воображении объятия с Мидорией выглядят приятными.       Но от подобного рода сентиментальных мыслей и чувств ему все еще неловко, он морщится и поспешно убирает вещь в стопку и вытаскивает оставшуюся одежду. Он заглядывает в свою комнату, чтобы оставить мешок с бельем, и бросает еще один взгляд на сложенную толстовку. Именно с нее все началось. Ответом на вопрос о его сексуальной ориентации стала одна дурацкая толстовка необъятных размеров. Он с ностальгией вспоминает времена, когда в его жизни все было просто, а его сердце не колотилось как бешеное, стоило его другу появиться в поле его зрения.       Со вздохом Шото берет толстовку и направляется в комнату Мидории. В голове мелькает мысль, что вся эта процедура − стирка толстовки, возвращение ее владельцу, прогулка от своей комнаты до комнаты Мидории − скоро тоже станет частью его рутины. Как же глупо, что от одной этой мысли, его сердце трепещет; он встряхивает головой и стучит в дверь.       Мидория чуть ли не вываливается прямо на него, распахивая дверь настежь, и Шото приподнимает руку, на случай, если парень начнет падать.        — Тодороки-кун! Привет! − Шото прошивает дрожь от того, каким счастливым выглядит Мидория при виде него. Когда его вообще встречали с такой лучезарной улыбкой?        — Возвращаю тебе, − он протягивает ему толстовку, и на губах появляется полуулыбка при виде рвения, с которым Мидория выхватывает ее, тут же поднося к лицу.        — Спасибо! Ого, она еще теплая, это после сушилки или от твое… − Выражение лица Мидории застывает, сложенная толстовка плотно прижата к его носу.        — Мидория?       Шото видит, как вздымаются и опускаются плечи парня, пока тот делает глубокий вдох, и хмурит лоб при виде медленно розовеющего лица Мидории. Как будто на термометр смотрит.       — Ты… в порядке?       Мидория вскидывает на него глаза, а его лицо становится еще пунцовее (хотя куда дальше).        — В порядке, − раздается приглушенный ответ; Мидория держится за толстовку обеими руками, пряча за ней все лицо, оставив лишь глаза. − Спасибо запомощьдозавтра!       И дверь захлопывается прямо у него перед носом. Шото изумленно хлопает ресницами.       

***

       — Мне кто-нибудь объяснит, почему Деку-кун швырнул в меня свою толстовку и потребовал понюхать ее? − бубнит Урарака, ступая в гостиную и потирая свой нос.        — Кому какая нахрен разница, − ворчит Бакуго, но без своего обычного запала, чтобы случайно не потревожить спящего Киришиму, который использует его вместо подушки. Все присутствующие единодушно согласились не упоминать вслух его неестественную доброту или легкий румянец на щеках. Ради общего блага.        — Ну, пожалуй. Но он попал мне молнией по носу, − бормочет девушка и садится за стол рядом с Шото.       Шото на миг задумывается.        — Может, ему не нравится мой стиральный порошок?       Урарака резко поворачивает к нему голову и устремляет нечитаемый взгляд.        — При чем здесь порошок?        — Я постирал его толстовку со своими вещами сегодня, − Шото старается произнести это, не смущаясь. В конце концов, ничего странного в его поступке нет, он всего-то хотел выручить своего друга.       Урарака, кажется, думает иначе, судя по тому, как до невозможности округляются ее глаза и чуть ли не выпадают из орбит.        — Что ты сделал? Тогда понятно, почему он в таком состоянии! Тодороки-кун, ты хоть понимаешь, что натворил?!       Шото чувствует себя загнанным в угол, когда произносит тихое:        — Нет?..        — Ты просто взял любимую толстовку Деку-куна, которую он носит почти не снимая, и постирал ее со своими вещами. Теперь она пахнет в точности как и ты!       Чувство вины скручивает его внутренности в узел, затем появляется стыд.        — О, я… я не подумал об этом. Стоит ли мне извиниться перед ним? Я что… − нет, он не собирается спрашивать Урараку, плохо ли от него пахнет. Ни за что.        — Тодороки-кун, ты правда не понимаешь? − Урарака окидывает его встревоженным взглядом, и Шото борется с желанием сползти на стуле вниз.        — Не волнуйся, дружище, это не то, о чем ты думаешь. − Шото немного оживляется: Киришима, лежавший все это время у Бакуго на коленях, лениво потягивается и пропускает мимо ушей разъяренный вопль: «Я думал, ты спишь, ты, придурок! Какого хрена ты тогда разлегся на мне, раз не спал?!»        — Воу, Бакубро, остынь. Я проснулся, когда вошла Урарака. К тому же, ты удобный − смирись, − Киришима направляет на него свою зубастую улыбку, и Бакуго сменяет ревущую как пламя ярость на дымящееся раздражение и подергивающийся глаз. У Киришимы явно есть еще одна суперспособность, решает Шото.       Парень садится прямо и смотрит на Шото поверх спинки дивана.        — Слушай. Ты мой друг, но и Мидория − тоже, так что просто поверь мне на слово: все нормально. Правда. И не надо на меня так смотреть. − Шото придает своему лицу непроницаемое выражение. − Если так сильно переживаешь, иди и поговори с ним! Не раздувай из мухи слона! Я тебе обещаю, все не так плохо, как ты думаешь. Мои инстинкты гуру любви подсказывают мне, что случившееся благоприятно повлияет на будущее ваших отношений.       Шото заливается краской: он чувствует, как кровь приливает к щекам быстрее, чем он успевает отреагировать, и торопливо трет лицо правой рукой, чтобы охладить его, чтобы не стало хуже.       Отношения.       Будущее.        — Я пошел спать, − Шото резко встает.        — Загляни к Деку сначала, − дергает его за рукав Урарака, прежде чем он успевает уйти. − Киришима прав, − она коротко хихикает, прикрыв рот рукой. − Ты должен своими глазами увидеть, что ты с ним делаешь.       

***

      Изуку сходит с ума. Другого объяснения нет, что бы там Урарака ни говорила.       Ему становится стыдно при воспоминании, как он швырнул в девушку толстовку. Он обязательно извинится перед ней завтра, как раз и сердце его перестанет выпрыгивать из груди.       С неохотой он признает, что причина, по которой ему кажется, будто его внутренности связали узлом, а голову словно ватой набили, − вовсе не тайна. В конце концов, он влюбляется не в первый раз.       Он просто не ожидал конкретно этой влюбленности. Точнее, ее размаха.       Он должен был догадаться; еще на спортивном фестивале должен был понять, когда впервые увидел, как вспыхнули глаза Тодороки. Должен был понять, когда Тодороки появился в том переулке с обжигающе ледяным взглядом. Он должен был понять, что стал носить свою толстовку гораздо чаще, когда заметил, как Тодороки смотрит на длинные серые рукава.       Изуку садится на кровати, чтобы метнуть сердитый взгляд на толстовку, о которой идет речь. Та валяется перед дверью, куда он ее бросил. Изуку давно должен был догадаться.       Она просто… пахнет так приятно. Свежо и ярко, как только что выпавший снег и хвоя, с легким дымком, может быть, какая-то специя? Он никогда не задумывался о том, чем пахнет Тодороки, пока его буквально не ткнули этим в лицо.       В первый раз он уловил этот запах в больнице Хосу. После выписки Ииды вторую ночь он провел с Тодороки. В палате не было никого кроме них двоих, и тишина медленно убивала его. Он сел в кровати и принялся тереть глаза в попытке избавиться от преследующих его изображений крови.        — Мидория? − Изуку крупно вздрогнул от бумкнувшего в темноте баса Тодороки. Шмыгнув тихонько носом, он повернулся к нему и обнаружил, что парень сидит в своей койке. Изуку не знает, что Тодороки прочел по его лицу тогда, но он внезапно откинул одеяло и соскользнул с кровати, хмуря лоб.       Они всю ночь просидели плечом к плечу на больничной койке Изуку, молча, понимая друг друга без слов. Изуку подавил оставшийся страх, звенящий в его крови, прислушиваясь к ровному дыханию Тодороки.       Видимо, в какой-то момент он провалился в сон, потому что перед самым рассветом он проснулся, уткнувшись носом в шею Тодороки, вдыхая смесь из его естественного запаха и отдушки больничных простыней.       Изуку до сих пор морщится от смущения, вспоминая, как резко он тогда отстранился и шлепнулся с кровати. Он помнит веселый блеск в глазах Тодороки, когда тот смотрел сверху вниз на его распростертую на полу фигуру.       У Тодороки спокойный и собранный характер, его амбиции и самоотверженность видно невооруженным взглядом, но его добродушный юмор и доброта часто остаются незамеченными, если не присматриваться. Изуку же молча ценит в нем эти качества, качества, которые проявляются только наедине с ним.       Например, во время их полуночных встреч.       Ему нравятся эти тихие моменты с Тодороки. Как бы бешено ни стучало его сердце в груди при виде него − такого красивого, когда он спокойно пьет чай или перемещается по кухне с кошачьей грацией и таящейся силой в каждом движении, − Изуку просто не может испытывать страх перед ним. Робость? Вполне. Смущение? Определенно. Но страшиться Тодороки он давно перестал. То место, что раньше занимала тревога, теперь заполняет тихое умиротворение; и так легко говорить в темноту кухни, видеть, как напряженные плечи Тодороки опускаются ниже по мере их разговора и так до тех пор, пока он не раскрывается перед Изуку целиком и полностью.       Ему комфортно рядом с Тодороки. И, судя по всему, комфортно настолько, что теперь Изуку стирает свои вещи вместе с его. Он протяжно стонет в ладони.       В окружении его запаха Изуку чувствует себя… в безопасности. Защищенным. Словно Тодороки рядом, готов встать между Изуку и любой опасностью, готов сражаться подле него, как в Хосу. Мысль, что его толстовка теперь будет постоянно пахнуть им, опьяняет, и Изуку вынужден признать, что это уже несколько проблематично. Он вряд ли сможет объяснить окружающим, почему с его лица не сходит румянец, когда он ходит в своей толстовке.       Что, если все будет даже хуже? с ужасом думает Изуку. Что, если он не сможет контролировать собственное возбуждение от запаха Тодороки на своей одежде и теле? Что, если у него будет вставать всякий раз, когда Тодороки будет возвращать ему толстовку?       Боже, ему так стыдно. Он же просто захлопнул дверь у него перед носом без всяких объяснений.       Может, лучше сказать Тодороки, что он может и сам постирать свои вещи?       Но его размышления прерывает стук в дверь. На пути к двери Мидория спотыкается о злосчастную толстовку, оскорбляется на мгновение, затем берет ее в охапку и отбрасывает куда-то в сторону кровати. Потом с ней разберется.       За дверью стоит Тодороки. Или сейчас все-таки самое время? Парень стоит засунув руки в карманы, его волосы спадают на глаза даже ниже, чем обычно.        — Тодороки-кун, − Изуку замолкает, чтобы прочистить горло − слишком грубым показался ему собственный тон. − Тебе что-то нужно?       Юноша заметно колеблется.        — Кхм. Урарака рассказала мне, что ты… она рассказала про толстовку… − Изуку прикусывает щеку изнутри. − Ты в порядке? − спрашивает Тодороки.       Сердце Изуку колотится в горле, намереваясь задушить его.        — Д-Да, с чего бы мне быть не в п-порядке?        — Урарака сказала, что у тебя какая-то… проблема… с моим стиральным порошком? − Тодороки выглядит таким скованным, что у Изуку начинает щемить сердце. Нет, все даже хуже: парень смотрит на него с таким виноватым видом, что Изуку, не задумываясь, бросается прояснить недоразумение.        — Что ты! Все совсем не так! − И вот он − идеальный ответ. Тодороки вмиг расслабляется, и все просто замечательно, ему больше не нужно-       — Мне он нравится!       Слова слетают с его губ, и Изуку жалеет, что не может поймать их и запихнуть обратно: они звенят в неподвижной тишине, повисшей между ними. Тодороки молчит словно в рот воды набрал, о господи, это прозвучало странно, он все испортил, нужно что-нибудь сказать, что угодно.       — Погоди, я не то хотел сказать, я имел в виду теб… э, не тебя, а твой порошок очень приятно пахнет… − нет, не то, код красный, КОД КРАСНЫЙ! − Я просто не ожидал, что моя толстовка будет пахнуть тобой-       Кто-нибудь, прибейте его.       Его лицо все это время краснело с всевозрастающей силой, пока не только лицо, но и все его тело, кажется, охватывает огонь. Он чувствует, как стекает по спине пот, и что-то говорит, говорит, даже не понимая, что именно, тщетно пытаясь спасти свое положение.        — …и было бы даже лучше, если бы все ученики Юэй стирали свои вещи вместе, тогда школа сэкономила бы не один кубометр воды… − Изуку замолкает с приоткрытым ртом. Он, что?.. − Ты смеешься надо мной, − сипло отмечает Изуку. У него перехватывает дыхание.       Так и есть: плечи Тодороки трясутся, и парень опасно покачивается, ударяясь плечом о дверной косяк. Изуку не раз видел короткие робкие полуулыбки и тихие смешки, но никогда такого: Тодороки жадно хватает ртом воздух, прикрываясь одной рукой, а другую прижимая к животу, и стоит привалившись к стене.       Наверное, Изуку в раю.        — П-Прости, Мидория, я… − парень все еще сдавленно посмеивается, и Изуку вздрагивает: звук его смеха, словно ток, пронзает его с головы до пят. − Я тебя слушаю, пожалуйста, продолжай.       Изуку и двух слов связать не сможет, даже если очень сильно постарается. Тодороки смеется и стоит так близко, что Изуку нужно лишь руку протянуть, чтобы коснуться снежно-алых прядей, смахнуть их со лба и взглянуть в серо-голубые глаза, окруженные дрожащими ресницами.       И буря в его груди, что неумолимо разрасталась все это время, вдруг смиреет. Изуку чувствует, как собственные губы растягиваются в улыбке, и прикусывает нижнюю, чтобы не улыбаться как идиот. Как бы сильно он не хотел разлететься на миллион кусочков, Тодороки всегда находит способ собрать его воедино. Этот парень, которого он не раз видел покрытым кровью, льдом и язычками пламени, согревал его не хуже кружки горячего чая ночью; словно огненный океан, заставлял Изуку пылать, проникая в каждую его клеточку.       И вот он стоит перед его комнатой, задыхаясь от смеха, и Изуку понял, что по уши влюблен.       Тепло в груди придает ему смелости протянуть руку и заправить прядь алых волос за левое ухо Тодороки, невесомо касаясь шрама на его лице.       Тодороки замирает как вкопанный, но Изуку не жалеет. Ведь теперь он знает наверняка, что его волосы на ощупь такие же шелковистые, что и с виду.        — Мидория?.. − Это все его воображение, или голос Тодороки немного дрожит? Изуку надеется, внезапно и неистово, что читает все сигналы верно.        — Я думаю… мне бы хотелось, чтобы наша договоренность оставалась в силе. Если ты не против? − Его голос предательски дрожит, а щеки полыхают, выдавая его волнение с головой, но он все равно старается говорить уверенно.       Серо-голубые глаза долго и пристально его изучают. Изуку хватается за щекочущее ощущение в груди, чтобы не отступить. Он упрямо встречает взгляд Тодороки, и на миг ему кажется, что он видит иней, расползающийся белыми кристаллами под его правым ухом.       Изуку издает тихий смешок и отводит взгляд, когда Тодороки быстро облизывает губы, ведь… это уже слишком… нечестно… невозможно сохранить самообладание, когда Тодороки смотрит на него так.       Парень едва заметно кивает. Изуку улыбается в ответ.        — Спокойной ночи, Тодороки-кун, − говорит Изуку застенчиво и отступает внутрь своей комнаты, закрывая дверь перед удивленно взирающим на него парнем.       Он не сразу понимает, что его потряхивает. Только, когда он отворачивается от двери и делает шаг в сторону кровати, у него подкашиваются ноги. Изуку опускается на пол, спиной прижимаясь к дверце, и делает глубокий вдох.       Он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, что он там наговорил Тодороки, и ему еще не раз будут сниться кошмары об этом моменте, но прямо сейчас он чувствует себя на седьмом небе от счастья. Ведь Изуку только что лицезрел, как смеется самый красивый мальчик в их классе; Изуку прикоснулся к нему, и ему это сошло с рук.       Он слегка ударяется затылком о дверцу, чтобы привести в порядок скачущие мысли, но не может стереть с лица глупую улыбку. До кровати он добирается чуть ли не ползком − резко накатила усталость. Изуку обращается к богам с благодарностью за то, что среди всего, что он наговорил не было ничего о его чувстве защищенности рядом с Тодороки. Он уверен в этом на 98%.       Изуку падает на кровать и едва не вскрикивает, когда голова касается подушки: его толстовка тут как тут, пахнет так приятно, что Изуку хочется выть.       Он сомневается, что сможет носить ее снова без мыслей о Тодороки. Он крепко сжимает толстовку в руке, мысленно извиняется, потому что это выше его сил, и утыкается носом в чистую ткань.       Ему снится, что он спит, умостив голову на грудь Тодороки. Та вздымается и опускается в такт дыханию, теплая и прохладная одновременно, и время от времени вибрирует от тихого смеха, который слышит только Изуку.       

***

      Вопреки событиям предыдущего дня, от которых у Шото откровенно сердце замирало, он отчаянно надеется, что их с Мидорией дружба вернется в прежнюю колею. Мидория на него не сердится, и это самое главное. То, что теперь Шото знает, что его другу нравится, как он пахнет, − это… неожиданный бонус.       Мидория все еще стесняется смотреть ему в глаза, что вполне объяснимо ввиду вчерашних событий. Но скоро между ними все станет как прежде. Как бы ни очаровательно это выглядело со стороны, Шото по собственному опыту знает, каково это − терять способность трезво мыслить и выбалтывать все, что придет на ум.       Вот почему Шото не станет расспрашивать Изуку о том, почему он чувствует себя в безопасности рядом с ним и его… запахом.       Наверное.       Он обычный человек, в конце концов.       Чем дольше длится день, тем сильнее Шото злится: за это время, по меньшей мере, пятеро одноклассников пытались его незаметно понюхать.       Если кто-нибудь еще попросит его стирать их белье вместе, он их заморозит.       

***

       — Вот блин, Мидория был прав, он отлично пахнет.        — Друг, я думал, ты натурал.        — Ну, в процентном отношении, да.