хрупкость

      когда уён возится с ключами, пытаясь как можно быстрее открыть квартиру, наполненную теплом и уютом, чтобы скрыться от уличного холода, то сан молчаливо стоит позади в ожидании, стараясь быть тихим настолько, насколько это возможно.       его пожирают чувства, что давно стали с ним единым целым — тем, без чего он сам, казалось, уже не может существовать: вина, ненависть, направленная не иначе, как на самого себя.       он исподлобья окидывает взглядом уёна, который не сказал ни слова с тех пор, как они оба покинули стены больницы, и видит, буквально ощущает всем своим нутром, как сильно тот напряжён, наверняка — раздражён. сан замечает это по нервной хватке чона за ручку двери (кажется, у него даже побелели костяшки пальцев), по ярко выраженным венам и по крепко сжавшейся челюсти, — и чем больше он наблюдает за этим, тем сильнее хочет провалиться под землю, исчезнуть насовсем и больше не чувствовать блядской вины за каждый свой проступок, пожирающие его изнутри.       чхве уверен на все сто процентов, что ничего не бывает просто так, и поэтому сейчас он почти с той же непреклонностью может заявить любому встречному, что этот позор, этот стыд перед родным человеком он более чем по-настоящему заслужил. после всех этих мучительных месяцев, сколько уён таскает его по больницам, пичкает выписанными докторами таблетками и пытается вернуть его к прежней, нормальной жизни, сан знает — заслужил.       и заслужит ещё не единожды.       сейчас, когда уён, казалось бы, действительно зол и суров, чхве боится сказать даже банальное, уже изъезженное в их диалогах: «прости»; не решается, — словно чон вышибет сану все мозги, стоит ему услышать звук голоса парня.       когда младший разбирается с замком, то, открыв дверь, пропускает сана; старший в свою очередь исполняет утомительный, впившийся в мозг ритуал — старается не смотреться в большое зеркало в коридоре, пока снимает с себя пальто, обувь и тёплый шарф.       думает, что лучше лишний раз избавит себя от вида своего лица и тела, что так ему ненавистны и любимы кем-то другим.       уён всё ещё молчит, и — господи — чхве и предположить не мог, что молчание между ними способно так убивать изнутри: кошки скребутся о внутренние стенки, тошнота непроизвольно подходит к горлу, а все слова, крутившиеся ранее в машине на кончике языка, делись куда-то магическим образом.       ему бы до сих пор не помешало извиниться, но он не знает, как избавиться от страха и неуверенности, взявшими над ним твёрдый контроль.       раньше он был совсем не таким.       сан идёт в ванную, пока уён тащит пакеты на кухню, чтобы разобрать всё купленное, и запирается на всякий случай — новая привычка.       зеркало находится прямо напротив его лица, но чхве прикладывает все оставшиеся в нём силы, чтобы не поднимать головы, — лишь только краем глаза он замечает каштановые волосы, неестественно бледную для него кожу и телосложение, показавшееся ему слишком широким.       блять. он ведь даже не смотрел.       сан злится: он нервно кидает мыло на своё место, быстро, резкими движениями трёт руки, смывает и так же разъярённо закрывает кран, будто намеревается сломать здесь всё к чёрту.       он бы, наверное, так и сделал, если бы потом кто-то за дверью этой комнаты не сломал за сделанное его самого.       и от этой мысли сан — впервые за день — слабо улыбается.       чхве, низко опустив голову и рывком поворачиваясь к двери, отпирает её и выходит наружу, сразу же врезаясь в проходившего мимо уёна, который уже успел переодеться в домашнюю одежду, состоящую из лёгкой футболки и пижамных штанов.       сан впивается своему парню в руки, инстинктивно прижимается близко к телу, словно неосознанно ища чего-то, и позволяет уёну ласково обвить его талию руками. неописуемые ощущения от таких глубоко любимых прикосновений накатывают практически сразу, погружают в себя с головой, и чхве, в общем-то, ничуть не против.       — всё хорошо?       неожиданный вопрос буквально выталкивает вечно задумчивого сана из своих мыслей, из приятных чувств, на мгновение подаренных чоном, и сан поднимает голову, сталкиваясь с парнем взглядами.       он, на самом деле, ожидает увидеть в глазах уёна всего, что только может быть, начиная от осуждения и заканчивая нескрываемым отвращением (ну конечно, тем более-то после очередного нудного посещения врача), но встречается лишь с обеспокоенностью и нежностью.       почему это так смущает, заставляет усомниться в реальности? почему он чувствует, как щёки невольно покрываются румянцем?       разве забота о нём не должна была стать чем-то обычным, привычным? особенно после всего, что они оба пережили из-за глупых психов сана и его непонятных чертей в голове.       — да, — кивает чхве, легко улыбаясь уёну, на что тот только сильнее хмурится и надавливает пальцами на позвоночник парня, вынуждая прижаться сильнее, — всё нормально.       — ты выглядишь очень... измученным, — говорит чон, а сан усмехается негромко, отводя глаза в сторону.       — можно подумать, я выгляжу иначе в остальные дни.       — нет, но.. сегодня это выделяется особенно сильно.       сан нервно прикусывает нижнюю губу, практически сразу отрывая зубами несчастную кожицу: все его губы искусаны от и до, без бальзама они истерзаны и сухи, что чхве даже неприятно смотреть на это зрелище. но чон всё равно целует его так, как всегда.       — лучше бы сказал что-нибудь хорошее, а не оскорбительное, дурак, — наигранно шипит чхве, в действительности находясь далеко от искренней злости и негодования после сказанных ему слов. на правду ведь не обижаются, так? — ты, между прочим, далеко не ушёл.       — что? — младший издаёт смешок, улыбкой невольно освещая сана и даря ему хоть немного спокойствия после всего того напряжения. — о чём ты?       чхве делает глубокий вздох, заполняет лёгкие необходимым для него в данный момент кислородом, и проницательно вглядывается в глаза уёна, в последний раз пытаясь найти там хотя бы какой-нибудь жалкий намёк на озлобленность, нервность, — и вновь замирает от скованности и понимания, что видит там лишь прежнюю мягкость, теплоту.       любовь к чону поглощает до последнего остатка; нежность, исходящая от него, забирается под кожу, течёт по венам и невольно согревает изнутри.       в такие моменты сан думает, что готов сознаваться даже в своём самом дерьмовом поступке; готов бесконечно приносить свои извинения за всё сделанное, не говоря уже о том, к чему у него никогда не было причастности.       — ты ведь злишься на меня, правда?.. — тихо спрашивает сан, наблюдая за тем, как улыбка постепенно спадает с лица уёна, а взгляд его тут же становится серьёзным, встревоженным. старший уже готов пожалеть о том, что вообще заговорил об этом, но ведь должен же был он сказать грёбаное: «прости, уён-и»?       — господи боже, ты про что вообще? за что мне на тебя злиться?       — не притворяйся, — парень мотает головой из стороны в сторону, с каждой секундой всё больше сомневаясь, что в его предположения была хоть доля правды, — ты и так знаешь, за что...       — нет, я не знаю и знать не хочу, из-за чего можно злиться на такого солнечного мальчика, как ты, — нежно шепчет уён ему прямо в ухо, и по телу сана пробегают мурашки — от макушки до самых пят. — или ты снова имеешь в виду анализы?       — ну вот, видишь! а говорил, что ничего не понимаешь...       сан опускает голову смущённо, сомнения в самом себе вновь нападают на него с ещё большей силой в зависимости от того, как долго уён пребывает в неком ступоре, не зная, что сказать возлюбленному.       как, чёрт возьми, выбить всю эту грязь из его глупой головы?       — я не зол, малыш, — неторопливо начинает чон, запускает в мягкие волосы сана пальцы и нежно поглаживает, вычёсывает прядки. — сам подумай: как я могу разозлиться на то, что так тяжело контролировать?       сан усмехается чересчур громко, чем это задумывалось, и больше ему смешно даже не со слов уёна — а с самого себя. ведь чхве бы мог контролировать это, если бы старался чуть сильнее, искренне хотел, ведь так?       — да ладно, уён, — болезненно улыбается чхве, прикрывая глаза от резко накатившейся усталости. — сколько мы уже шатаемся по больницам? почти год? и что изменилось за это время? за такой большой промежуток времени я бы мог уже полноценно вылечиться, зажить нормально, но...       — не нужно, сан-и, — чон ласково гладит его по щеке большим пальцем руки, видя, как на него накатывает тихая истерика, обида на неблагодарную сволочь в виде самого себя. — за этот «бесполезный-почти-год» мы добились улучшения твоего рациона. да и на приёме выяснялось, что ты наконец-то прибавил в весе, хотя бы немного. не нужно никуда спешить с лечением.       на словах «прибавил в весе» сана еле заметно передёргивает, на душе становится гадко, противно, словно на мгновение он вернулся в те времена, когда его тянуло блевать от своего отражения, когда очередным утром весы показывали прибавление в блядских, ничтожных граммах.       чхве резко мотает головой, старается отогнать от себя дурные мысли и всплывшие образы. он ведь должен радоваться — так искренне, как никогда до этого. только вот не выходит, за что ненавидеть себя следует лишь сильнее.       господи, почему он такой невыносимый идиот?..       — ага, — язвительно отвечает сан, не сдерживая своего нервного, раздражённого порыва, — не нужно никуда спешить до тех пор, пока я, блять, не сдохну. это я умею, думаю, ничего сложного.       уён буравит его мрачным, задумчивым взглядом, и до чхве только спустя несколько секунд, длящихся, казалось, целую вечность, дошло, что он сказал.       сан машинально тянет руку ко рту, попутно размышляя, что ею стоило бы дать себе хорошенького, крепкого леща, но сдерживается, — вместо этого задерживает дыхание в шоке, чувствует, как сдавливает горло от волнения.       раньше он не смел даже повышать на уёна голос без причины, вести себя так агрессивно, а теперь он внутренне полон ей до упора.       он сам себе напоминает бомбу замедленного действия, которая готова взорваться в совершенно любой момент — подходящий и нет — и сан убеждается в миллионный раз: он болен. он, блять, чертовски болен.       — а кто тебе позволит? — говорит уён, и чхве каждой клеточкой своего тела чувствует, что это даже не вопрос — прямое утверждение. — думаешь, я так просто брошу тебя на произвол? ты, конечно, головой совсем не думаешь, но чтобы настолько.. никогда такого не было.       сан легонько приподнимает уголки губ, крепче обнимает парня за шею и судорожно вздыхает, словно ещё чуть-чуть — и он заплачет. он вновь хочет рассыпаться бесконечными извинениями перед уёном, но ком в горле мешает не только говорить, но и думать в целом.       — потому что ты прав: я совсем не думаю головой. прости, я... я просто очень устал, уён-и, — честно отвечает чхве, утыкается лбом в чужую, крепкую грудь, и до его ушей доносится тихий, болезненный вздох. — и ты, я уверен, тоже.       — нет, нет, милый, я не устал, — глухо смеётся уён, запускает в волосы сана пальцы и снова успокаивающе поглаживает. — мне не от чего уставать.       — ты слишком уж геройствуешь, — хмыкает сан, приподнимает голову и встречается с любимыми, глубокими глазами, от которых тут же невольно бросает в дрожь. — я могу только догадываться, как сложно тебе приходится, а я.. только ною. постоянно.       — в твоём положении это, между прочим, даже полезно, — улыбается чон, что заставляет сана почувствовать себя чуть лучше. — я бы разрешал и прощал тебе любую выходку, но боюсь тебя разбаловать.       — что, даже чуть-чуть?       чхве хитро прищуривает глазки, надавливает пальцами на плечи уёна и приближается к его лицу, безмолвно выпрашивая о ласке, и тот схватывает почти мгновенно: уён снова лучезарно улыбается, хватает сана легонько за подбородок и оставляет на его губах лёгкий, почти невесомый, но оттого нежный поцелуй. родной трепет.       — вот когда выздоровеешь — тогда, может быть, и вернёмся к этому разговору, — говорит чон, и улыбка тут же спадает с лица сана, будто её и вовсе не было там никогда.       уён замечает это в одно мгновение, заботливо проводит ладонью по гладкой, родной щеке и произносит вкрадчиво, пытаясь вложить в эти слова всю искренность:       — ты поправишься, сан-и. слышишь? мы ведь делаем всё для этого, правда? поверь мне, всё наладится, и тебе станет лучше. потому что я буду рядом с тобой, санни.       у уёна взгляд добрый, пронзительный, и, смотря на него в ответ, невольно хочется подчиниться, согласиться со всем, что он скажет, толком не вслушиваясь в смысл и саму суть.       в сане просыпается желание доверять, поверить, несмотря на то, что собственных сил, кажется, не хватает уже ни на что.       но это ведь уён, верно? почему-то чхве видится, словно чон — тот, кто знает, что делает, пусть и прошёл уже один грёбаный год, почти не принёсший никаких результатов.       чон выглядит уверенным в своих словах, и сан невольно задыхается от этого вида: он так не может. он не может пообещать, что не побежит после очередного принятия пищи в туалет, чтобы затолкать два пальца в рот и задохнуться в отвращении к самому себе; не может пообещать, что с чистой совестью съест всё, что уён приготовил, пока он будет на работе, потому что чхве позорно, непростительно соврёт, — не только, впрочем, чону: самому себе тоже.       уён далёк от лжи, и это — одна из причин, почему сан так сильно им восхищается. ему бы хотелось пропитаться такой же верой, хотелось бы встать без страха перед зеркалом и гордо проговорить: «ты сможешь, чхве. нет ничего, что тебе не по силам».       пока это кажется чем-то совсем недосягаемым, невероятным; чем-то, чего в принципе не может быть в природе. но над этим они тоже поработают, правда же?       — малыш, посмотри на меня, — спокойно просит уён, и парень с толикой сомнения и неуверенности встречается с ним взглядом. — я не смогу вылечить тебя, если ты не будешь мне помогать, понимаешь?       от этих слов сан заметно опешил: какого чёрта он впервые задумывается об этом, спустя столько-то потерянного времени? не достаточно ли уже причин презирать себя за глупость?       — ты — тоже моя надежда, сан. я делаю всё для того, чтобы ты наконец стал чувствовать себя хорошо, как раньше, но ты должен помочь мне закрепить это, если хочешь, чтобы всё поскорее закончилось. я не могу вытянуть это в одиночку. прошу.       чхве опускает голову, прикусывает нижнюю губу и тщательно обдумывает всё, что уён ему сказал.       он прав: уён — не всемогущ, у него не получится вечно тащить на себе груз в виде родного парня, который запустил себя и не хочет приходить в норму.       они справятся только вместе, верно?..       — хорошо... — тихонько произносит сан и, приподняв голову, улыбается, но выходит это слабо, вымученно, — сил совершенно нет даже на это. — я сделаю всё возможное, уён-и. прости меня...       — ну-ну, не надо, — чон ласково улыбается, оставляет невесомый поцелуй на виске и сильнее стискивает сана в объятиях, вслушиваясь в его тяжёлое дыхание; он блуждает по его лицу глазами и останавливается на родных, истерзанных губах, которые сан всегда покусывает до крови и ранок, когда волнуется — так же, как и сейчас. — всё в порядке, милый, тебе не за что извиняться. ты ни в чём не виноват, помнишь? мой сан-и...       чхве вцепляется в плечи уёна особенно сильно, позволяет ему повернуть его голову к себе и накрыть губы в ласковом, чувственном поцелуе, в который чон вкладывает всю свою заботу, распирающую ему грудную клетку: все чувства, посвящённые одному единственному хрупкому созданию в жизни уёна, так и норовятся выйти наружу, о них хочется кричать, говорить без устали, чтобы каждый человек на свете знал о них двоих, но всё, на что уён способен в данный момент — это сжимать талию сана до маленьких, синих отметин, на которые старший будет смотреть с явным удовлетворением, и целовать его нежно, глубоко, — так, как в последний раз.       сан никогда и не просит большего — ему уже кажется, что чон давным-давно достиг своего предела, подарил ему столько хорошего, что «дальше», казалось, не существует. но сколько бы не проходило времени, уён никогда не перестаёт заботиться о нём, дарить частичку собственной души, благодаря чему сан ещё не утонул окончательно в душащих страхах и боли: уён держит его на плаву, и лучше он потонет сам, чем позволит этому случиться с чхве.       уён целует его губы, напоследок оттягивает нижнюю губу, оставляя за собой лёгкий, собственнический укус, и шепчет сану на ухо, поглаживая по спине:       — иди переоденься, хорошо? я пока приготовлю нам поесть и мы пообедаем, ладно? пообещай, что присоединишься ко мне за обеденным столом.       сан внимательно всматривается уёну в глаза, накрывает его ладонь своей и оставляет на ней маленький, но нежный поцелуй, и после кивает, одновременно натягивая на себя лёгкую улыбку.       — обещаю, уён-и. к тому же, у меня всё равно нет выбора, правильно?       младший глухо посмеивается, запутываясь пальцами в растрёпанных, тёмных волос сана, и всё же находит в себе силы отступить от возлюбленного, давая тому наконец свободно вздохнуть после нескольких минут крепких, удушающих объятий. с чоном иначе почти не бывает: он любит сильно, до хруста в костях, а сан тает от этого только сильнее из раза в раз.       — иногда ты в чём-то прав: выбора у тебя и вправду нет, — улыбается уён, расстёгивая несколько верхних пуговиц у рубашки. дома сегодня непривычно тепло, хотя ветер с улицы всё просится выбить им окна и заполнить маленькую квартирку собой.       сану же, к сожалению, холодно почти всё время.       чхве отпускает уёна и неторопливым шагом переходит порог их общей спальни, практически сразу же закрывая за собой дверь как можно плотнее. он прислоняется к ней спиной, ощущая странный холод (кажется, ему было намного теплее, когда с ним был чон, держащий его в своих руках), от которого невольно по всему телу проходится табун мурашек, и всё, что позволяют сану оставшиеся силы — судорожно выдохнуть и тихонько скатиться вниз — прямо на пол.       он затихает и прислушивается к звукам за дверью, параллельно пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, накрыв место на груди рукой, и слышит, как уён что-то тихо напевает себе под нос, негромко гремя ложками, вилками и ножками; по телевизору на кухне идёт какая-то непонятная передача, из которой доносится противный, мужской голос, действующий чхве на нервы, но ещё секунда — и уён неторопливо щёлкает по каналам, добираясь до музыкального.       ещё секунда — и кухню охватывает ласковый, успокаивающий голос певицы, и сан отходит от двери, вставая на ноги. ему кажется, словно он знает эту песню, но её название и все остальные мысли тут же выпадают из головы, когда ноги неторопливо ведут его в центр комнаты. напротив зеркала.       сан встречается со своим отражением.       парень почти не дышит, мир и время вокруг него будто останавливаются в считанные мгновения, и дрожь незамедлительно охватывает всё его немощное тело.       он дрожащими руками медленно снимает с себя одежду, шумно сглатывая комок в горле и стараясь не смотреть в отражение, но голос в голове упорно просит его рассмотреть себя как можно детальнее. и он слушается, оставшись в одном белье.       сан не видит ничего, кроме уродства: руки кажутся ему слишком толстыми, некрасивыми, противными; от вида слегка выпирающего живота из-за принятого утреннего завтрака у него наворачиваются слёзы, а как только взгляд падает чуть ниже, — на бёдра, кажущимися ему слишком жирными, — слёзы окончательно стекают по нежным щекам.       «противно, противно, противно, противно...» — вторит про себя сан, прижимает ладонь ко рту и повторяет одни и те же слова, словно мантру, — повторяет, повторяет и повторяет.       второй рукой он впивается в свою кожу на ноге и сжимает до боли, царапает, наказывает за каждый лишний килограмм, словно в упор не замечая страшно выпирающих рёбер, чересчур тонкую талию, хрупкие, худощавые плечи, и плачет отчаянно, уже не сдерживая громких всхлипов и болезненных стонов.       — сан? санни, что такое? — доносится голос уёна из-за закрытой двери, и сан только сильнее всхлипывает, остервенело царапая кожу, и к собственному ужасу понимает, что не в силах остановиться даже от осознания, что ещё секунда — и дверь распахнется, а уён увидит всё то, что творится в их общей спальне. он отвратителен.       чхве слышит, как дверь открывается; слышит, как уён резко втягивает в себя воздух, как роняет растерянное: «боже, сан…» со своих уст, и бежит к нему, неловко запинаясь о порог.       сан обессилено опускается на пол и задыхается, чувствует, как его руки саднят, и сверху его ладони накрывают чужие — чьи-то более тёплые, ласковые, способные вытянуть его из темноты. лишь они.       — малыш, тише, тише, боже... тш-ш-ш, всё хорошо, всё хорошо, слышишь? ты в порядке, сан. ты в порядке...       голос уёна успокаивающий, напоминающий бархат, и чхве вцепляется пальцами в руки чона мёртвой хваткой, ища спасения и любви. он чувствует нежные поглаживания по мягким волосам, тёплые руки на своих плечах, и чхве, судорожно дыша и плача, вцепляется в плечи уёна ладонями, поворачиваясь и утыкаясь в его грудь носом.       — ну, ну, мой хороший, всё хорошо. ты слышишь меня, санни? всё наладится, я обещаю тебе, всё наладится... — шепчет чон, обнимая сана за талию и ласково гладя его по спине, — медленно, мягко и тепло.       уён дарит сану чувство защищённости и безопасности; своими касаниями младший безмолвно говорит чхве, что он вытащит его из любой ужасной ситуации, направит, держась рядом. и сану становится легче и проще, пока он прислушивается к спокойному дыханию чона и его нежным словам.       — прости меня, пожалуйста... — шепчет сан, приподнимая голову, чтобы посмотреть на своего парня. тот лишь улыбается, заглядывая в красные и мокрые глаза своего сокровища, и гладит сана по макушке, показывая всем своим видом, что он не злится и ему не за что извиняться. — я не знаю, что на меня нашло... я... я просто... уён-и, мне кажется, я не справляюсь.       — что ты такое говоришь? — хмурится уён, гладя чхве по щеке, попутно стирая его слёзы. — мы ведь с тобой это уже обсуждали.       — да, я знаю, но... ты же видишь, что мне совсем не становится лучше... я всё ещё не могу смотреть на себя в отражении. я чувствую себя таким уродливым, уён...       — перестань говорить это, прошу тебя, — просит чон, наклонившись и начав покрывать поцелуями всё лицо сана, надеясь привести его так в чувства и трезвость. — ты... боже, сан, да ты самый прекраснейший и красивейший человек, которого я встречал, понимаешь? я люблю твоё тело любым. ты можешь не принимать этого, я знаю, что это ужасно сложно, но это правда, милый. всё будет хорошо, пожалуйста, доверься мне. поначалу... поначалу будет трудно, я понимаю, но потом... потом мы пройдём через всё это. вместе, ладно?       чхве смотрит на уёна, вновь еле сдерживая слёзы, и, опустив голову, кивает, вбирая побольше воздуха в свои лёгкие. уён улыбается, берёт сана за подбородок и поднимает его голову, а после наклоняется и накрывает его губы своими, утягивая парня в ласковый, неторопливый поцелуй.       уён проводит языком по верхней губе сана, целует её, совсем легонько прикусывая и оттягивая, что вынуждает сана подползти ближе и схватиться за плечи чона. сана захлёстывают эмоции, а потом он, сам того не замечая, постоянно кусает нижнюю губу уёна, но тот совершенно не жалуется: он любит, когда чхве такой чувствительный, пылкий и ранимый; от этого ощущения его хочется укрыть и защищать ещё больше.       — встань, ангел, — просит чон, разрывая поцелуя и вставая, и сан, посмотрев на уёна несколько обиженно и разочарованно, неуверенно встаёт следом, позволяя своему парню обхватить себя за талию и подвести к зеркалу.       — уён-и...       — всё в порядке, — произносит уён, уже предугадывая, что сан хочет спросить, что тот задумал. — просто.. посмотри в зеркало. давай, солнышко, там нет ничего ужасного.       сан, до этого момента держа свои глаза закрытыми, как только понял, куда его ведут, тяжело вздыхает, и, подняв голову, открывает глаза.       он снова видит своё полуобнажённое тело, снова видит всё те же недостатки и всё ту же картину, но... на этот раз его взгляд останавливается на руках уёна, которые поглаживают его бока, спускаются к бёдрам и очерчивают их, слегка надавливая пальцами.       — ты такой красивый... я схожу с ума каждый раз, когда смотрю на тебя, — шепчет уён, целуя чхве томно в шею, спускаясь чуть ниже и начав покрывать поцелуями его плечи.       сан улыбается, наблюдая за чоном и будто позабыв о существовании своего отражения в зеркале, — сейчас ему это было совсем неважно. единственное, что на данный момент имело для него значение — это руки уёна на теле и его горячее дыхание, опаляющее чувствительную шею.       — прекрасный, идеальный... — говорит уён, начав гладить худой живот сана, грудь, его ключицы.       — уён... ты меня смущаешь, прекрати!.. — вдруг начинает смеяться чхве, почувствовав, как возлюбленный начинает щекотать его под рёбрами. — эй!       — смущаю? — улыбается уён, прикусив мочку уха сана. — если я скажу, что ты очень сексуальный — это будет слишком?       — хочешь убить меня окончательно? — хихикает сан, повернув голову к уёну и поймав его губы своими, крадя у парня короткий, тонкий поцелуй.       — пойдём кушать, ангел? — спрашивает уён, прижимая чхве к своей груди и обнимая за талию.       сан смотрит на чона пристально, глубоко задумывается, будто преодолевая внутри некий барьер, и, улыбаясь, говорит:       — пойдём. честно говоря, я ужасно голоден.       уён счастливо смеётся, целует сана крепко в висок, и, потянувшись на своей любимой белоснежной рубашкой, лежащей на стуле, накидывает её на плечи сана, начав застёгивать её на несколько пуговиц.       — что ты хочешь на обед? — интересуется чон, ведя сана за собой, крепко держа его руку в своей.       — я съем всё, что ты приготовишь, уён-а.       — даже так? — удивлённо произносит парень, заходя на кухню и подходя к холодильнику, пока сан садится на стол, подбирая ножки под себя. — ты так сильно голоден?       — очень, — ноет чхве, погладив себя по животу.       — тогда я сделаю тебе какой-нибудь очень вкусный сюрприз, — говорит уён, подходя быстро к сану и оставляя на его лбу поцелуй. — всё только для тебя, ангел.