Kalt

Людвиг греет ладони о горячую кружку с какао, изредка кидая взгляд из-под накинутого тёплого одеяла. На подоконнике тепло, а за стеклом идёт крупный снег, покрывающий всю землю участка белым полотном. Единственное, что уж точно не замёрзнет в таких условиях, это ближайшее болото. И ещё Иван, который полностью игнорирует то, что дом слишком медленно нагревается после случайного обрыва проводов из-за снегопада и сильного ветра. Оборванные провода заставили их сидеть без электричества почти три часа, благо в подвале у них стоит бензиновый генератор, который давал достаточно энергии, чтобы питать свет и приборы, но не пол и стены, пронизанные электрическими нагревателями. Германия мёрзнет, кутается в кучу одеял и слоёв одежды, вливая в себя горячий чай или какао, чтобы не замёрзнуть до посинения кожи, а Брагинскому почти плевать на холод. Только свитер натянул поверх привычной футболки и всё. — Холодно? — спрашивает своего немца Россия. Тот фыркает и вновь прячется в тёплом коконе, в особенности скрывая подмерзающий кончик носа. — Хочешь, я тебя погрею? — Нет, в доме холодно. И ты тоже холодный, я уверен. Брагинский на это улыбается, осторожно вытаскивая Людвига из тепла. Одеяльная преграда падает достаточно быстро, а открытый для жалоб рот очень быстро оказывается занятый поцелуем. Иван нежно слизывает привкус шоколада и сахара с чужих губ, согревая их своим теплом, а после отстраняется, но лишь для того, чтобы удобно растянуть свитер и надеть его на своего немца, позволяя оказаться рядом с собой максимально близко. Германия негодующе щурит глаза, но против тепла русской печки, судя по всему заменяющей России сердце, ничего не имеет, лишь ближе прижимается, поглощая чужой жар. — У меня есть идея, как тебя согреть, — заговорщически шепчет Брагинский, ласково касаясь губами чужой щеки, сдвигаясь в поцелуе вверх, ведя языком по ушной раковине, влажно касаясь мочки. — Тебе понравится... — Если это не какао с блинчиками или шаурма, то вряд ли. Или у тебя есть пять обогревателей? — Есть. Допотопных, правда. На кипятке. Но есть. Даже грелки есть, — кивает Иван, заставляя Людвига задуматься. Он знает, что ему предлагают, и он хочет согласится, но... Ему холодно. При выборе между сексом и грелкой он хочет отдать предпочтение последней. Хотя, полежать просто так с тёплым — точнее, горячим — Брагинским было бы неплохо. — Ладно. Но сначала гнездо, — русский расплывается в улыбке, наблюдая, как его немец отставляет кружку с какао и снимает оставшиеся одеяла. На самом деле гнездо — точнее просто куча тёплых пледов и одеял с несколькими грелками — уже достаточно давно готово к приношению Германии, а потому его быстро подхватывают под бёдра, не забыв захватить с собой ткань, которой он укрывался. До постели они добираются быстро, после чего Иван медленно и аккуратно укладывает Людвига на постель, подпихивая к нему грелки. На чуть грубоватый поцелуй в губы немец отвечает, легонько царапнув чужую шею ногтями, забираясь ладонями под горловину свитера. Немного неудобно, но тепло, так что его всё устраивает. Второй поцелуй оказывается нежнее, пока Брагинский мучается с завязками тёплых штанов Германии, едва не разрывая их на два куска, чтобы добраться до нижнего белья, медленно проводя по кромке белой ткани. — Носки только оставь, холодно, — фыркает Людвиг, закатив глаза, когда Россия ловко выползает из свитера — законы физики наверняка от такого решили уйти подальше — и вжимается губами в чужую шею, левой рукой задирая тёплый джемпер вместе со свитером. На прикосновение к груди едва тёплыми пальцами Германия дрожит, выдыхая тихий стон, который Иван ловит поцелуем, ласково коснувшись нижней губы своего немца острыми зубами. Очередная дрожь и очередной стон, когда Брагинский забирается под верхнюю одежду, касаясь губами левого соска, лаская. Вместе с движущейся между бёдер ладонью это вызывает приступ жара, падающий в самый низ живота. Людвиг сжимает в ладонях первое попавшееся одеяло, не сдерживая стон, едва ладонь проникает под боксёры, ласково сжимая возбуждённую головку члена, оглаживая её подушечкой большого пальца. Дыхание тяжелеет, а с губ срывается всхлип, едва второй сосок сжимают пальцы, совсем немного оттягивая чувствительный комочек, совсем немного царапая чувствительную кожу ногтями. — Ваня... — выдыхает Германия, на что Иван только оставляет широкий мазок языка на груди, который почти сразу охлаждается от воздуха. — Да? — Ты решил так меня согреть? — язвительно интересуется Людвиг, опустив взгляд вниз. Брагинский лишь на секунду мелькает под слоями одежды, вновь принимаясь за ласку, подавляя желание поцеловать чужие губы. Огладить маленькие горошины сосков, чуть оттянуть, а после прикусить, ласково вылизывая их до дрожи по всему телу и новой порции предэякулята на пальцах. Германия обожает ласку груди, он особенно чувствителен к ней, кончая уже от одного прикосновения. Это кажется Брагинскому природной провокацией, но он готов удовлетворять её, лишь бы его немец всегда был таким... желанным. Иван лишь на секунду отстраняется, наблюдая идеальную картину, которую он дополняет одним слитным движением, задирая джемпер и свитер, обнажая впалый живот с едва заметным рисунком мышц и трясущуюся в возбуждении грудную клетку. Если бы похоть выглядела бы как человек, то она была бы если бы не Людвигом, то точной его копией. — Liebe dich, — шепчет Брагинский, целуя вкусные губы своего немца, почти сразу получая ответ. Мешающиеся штаны он медленно стягивает, каждый освобождённый миллиметр кожи оглаживая ладонями, получая удовольствие, мягко бьющее крохотными молниями, от тактильного контакта. Просьбу Людвига он выполняет, оставив на положенном месте смешные носки, розовые, с котятами. Германия лишь забавно фыркает в щёку своего русского, ласково потеревшись щекой о неё, едва ощущая колкость свежей щетины России. Он бы пожаловался, но его всё устраивает, в особенности... — А-ах! — вторая ладонь русского опускается вниз, лаская стоящий член, чтобы после, будучи влажным от естественной смазки, скользнуть вниз, под бельё, и коснуться кончиком указательного пальца входа в тело. — С-с... — из горла вновь вырывается стон, когда палец проникает на фалангу, почти насухую, растягивая отвыкшие за три дня мышцы. Пинок в плечо заставляет Ивана отвлечься на пару секунд и прислушаться к чужому голосу. — См... Смазка в верхне-ахх! В верхнем ящике. К совету Брагинский прислушивается, быстро находя необходимый тюбик и выливая его содержимое на ладонь, пачкая в бесцветном геле одеяла. Растяжка становится намного легче, когда пальцы свободно скользят по коже ягодиц и промежности, толкаясь внутрь лишь указательным. Пока что. Людвиг стонет, хватая ладонью пустоту, которую Иван быстро заменяет своей шеей, едва он наклоняется для очередного поцелуя. Крепкая хватка в волосах заставляет его слушаться, и он опускается вниз, мазнув по ярко-отчерченной ключице губами, чтобы после обхватить сосок. Короткий, полный удовольствия стон, радует его, провоцируя на большую ласку и второй палец, разминающий мышцы на манер ножниц, после оглаживая простату, едва-едва вжимая её. Германия от этого срывается в провокации, разводя ноги. Лучше провокации и быть не может, по крайней мере для Ивана, отрывающегося от ласки чужого члена, чтобы стянуть последнюю помеху. Нижнее бельё отправляется следом к штанам, а Россия резко опускается вниз, вжимаясь губами в чужой живот, провоцируя немца на всхлип и толчок бёдрами в воздух. — Хочешь? — в голове Брагинского прячется Дьявол. — Хочу, хочу, хочу, — соглашается Людвиг и вновь всхлипывает, когда головку члена обхватывает ладонь, а не горячие губы. — Ваня! — Да? — Брагинский касается губами чужого бедра, оставляя наливающийся красным засос, наблюдая, как движутся его собственные пальцы и как хлюпает смазка, текущая по ладони, пальцам, коже и впитывающаяся тонкой тканью одеяла. Вид... завораживает. Особенно когда к двум пальцам добавляется третий, заставляющий мышцы несколько раз сжаться. Великолепно. — Тебе хорошо? — J-ha... Россия только улыбается, мазнув поцелуем по текущей головке и поднявшись выше, на живот, чтобы оставить несколько мягких засосов и там. Людвиг безоговорочно принадлежит ему, как и он принадлежит Людвигу, такому отзывчивому и хрупкому, но вместе с тем невероятно сексуальному. Германия в ответ на чужие мысли стонет, царапнув пальцами плечо своего русского. Футболка полностью поглощает подобие удара. — П-ре-кра-ти... Мх... — по слогам тянет немец, когда Иван вновь смещается, грея чужую шею своим дыханием, встав на колени между разведённых ног. Он всё ещё одет, в то время как на Людвиге почти минимум одежды. — Vanya. — Знаю, знаю, — отвечает Брагинский, целуя и одновременно с этим расстёгивая свои джинсы, приспуская их вместе с боксёрами, чтобы после несколько раз провести ладонью от основания к головке, размазав предэякулят. — Презервативов нет. — Das ist mir egal, — на грани с рыком урчит Людвиг. — Fick mich. Остатки тюбика Россия растирает по всей длине, оставляя на чужой коже свои метки. Пальцы покидают чужое тело, сжимая бедро, когда ко входу прижимается влажная головка. Германия на это стонет, прикрыв глаза, и расслабляется, едва Иван делает первый толчок, погружая внутрь пока что только головку. Если до этого ему было холодно, то сейчас ему очень жарко, будто угли из чужой груди переместились в его живот. Эти огненные камушки жгут кожу там, где его касается Брагинский, давят в самом низу живота всевыжигающим возбуждением и, в конце-концов, касаются возбуждённым румянцем на скулах, провоцируя Ивана на поцелуи и ласковые касания пальцами. Даже с двумя руками он управляется так, будто у него их как минимум десять. Десять великолепных рук, которые знают каждое чувствительное место на теле и в теле. Но даже без восьми из них русский знает, что, где и к... — Ах! — медленное наращивание темпа вырывает стон из груди, обласканной пальцами и языком. — Д-да! Брагинский опускается на локти, меняя угол вхождения, почти сразу, на третьем толчке, задевая простату, заставляя Людвига охватить его шею руками, а поясницу ногами, мазнув тканью носков по голой — футболка на спине задралась так кстати — коже. Чужое дыхание греет на грани с ожогами от каждого тихого выдоха, смешивающегося со стоном или всхлипом. Иван на это лишь глубоко целует мягкие губы, скользя языком по чужому во влажном танце, которому Германия сдаётся. Вибрирующий стон глохнет в горле из-за посасывающего язык немца России. Русский входит на половину, едва не срываясь на быстрый и грубый темп, который бы точно угрожал Людвигу таким же грубым контактом ткани джинс и нежной кожи бёдер. Германии, на самом деле, плевать на это, и он толкает Брагинского ногами, мысленно заставляя его двигаться глубже и быстрее. Щетина колет лицо, а джинса натирает бёдра, но внутри всё ощущается чуть более, чем наполненным до краёв, и это заставляет Людвига довольно всхлипнуть и зажмуриться, притягивая чужую шею до минимальной дистанции между ними. Ещё пара миллиметров, и они будут максимально близко, настолько, что один будет грудью ощущать дыхание другого. Звучит романтично, но немцу этот контакт претит: Россия дышит глубоко и почти размеренно, будто секс не представляет для него ничего удивительного, в то время как Людвиг урывками хватает воздух в попытке надышаться. Но это, он уверен, из-за поцелуев, глубоких, острых, невероятных. Иван лишь на несколько секунд отрывается, рывком стаскивая с идеального для него тела остатки одежды, наблюдая, как оно покрывается мурашками удовольствия, но никак не холода. Значит, Германия согрелся. Великолепно и идеально, как и был задуман план. Ладонь самого немца ползёт по чужой груди, касаясь ткани футболки, под нечитаемый взгляд. От этого взгляда пружина в животе сжимается сильнее, и Брагинский стягивает её к чертям, позволяя коротким ногтям царапать его пресс. Он знает, что Людвиг обожает его. И самого русского, и его мышцы. — Lieb, — шепчет немец, прикусив губу, когда Иван на это двигается чуть грубее, задевая простату под слишком идеальным углом. Попытку коснуться себя Брагинский прерывает поцелуем, и хваткой ладоней, которые он почти впечатывает в кровать. Россия старается двигаться размеренно и отлажено, как часы, но каждый стон и взгляд из светлых ресниц провоцирует его на сбой, короткий эгоистичный рык и толчки на максимально приемлемую глубину. Он не хочет, чтобы Людвигу после секса было больно и не хочет, чтобы он ходил по-пингвиньи, вразвалочку, матеря Брагинского и его член. — Du bist unglaublich, — выдыхает Иван, когда его плечи сжимают в жёсткой хватке, царапая кожу до розовых отметин. Германия кончает почти беззвучно, лишь на секунду всхлипнув и уткнувшись лицом в стык плеча и шеи. Пульсация внутренних мышц провоцирует и самого Россию, заставляя продрожать всем телом и на мгновение ослепнуть от удовольствия. Обычно каждый их секс — это погром комнаты с последующей вокализацией, но этот оказывается тихим и невероятно нежным, подводящим к оргазму не самим актом, а прелюдией. — Согрелся? — тихо интересуется Брагинский, укладывая разморенного занятием любовью Людвига на постель, подальше от испачканных в смазке и сперме одеял. — Ага... Согласен на повторение после того, как... — Германия замолкает, не зная, когда именно он хочет следующий секс. Это сейчас, разморенный, уставший и довольный, он хочет ещё спустя пару минут, но как только вся нега осядет, как ему захочется в душ, потом перекусить и уже вечером, когда явится брат, он будет согласен на повтор, но... — Как Гилберт придёт. Россия на это хитро улыбается, касаясь чужих губ в целомудренном поцелуе. — Будем максимально тихими, — обещает он, стараясь игнорировать всезнающего Людвига и его смех, гарантирующий, что нет. К вечеру действительно оказывается, что в тепле их секс оказывается максимально громким, благо звукоизоляция сохраняет им нервы и здоровье. Иван обещает себе обрывать провода почаще ради таких моментов, полных взаимного удовольствия, и плевать, что Германия на них жалуется, сверкая глазами и кровожадной улыбкой. Тем более такой способ согреться ему нравится намного больше десятков других.