Mit Dir Bin Ich Auch Allein

Любовь друга, который был старше тебя, действительно имела свои плюсы. Рихард задумался, почему это не пришло ему в голову гораздо раньше, когда он понял, что нет, ему не нужно объяснять Тиллю, почему он не любит, когда к нему прикасаются или разговаривают, или даже беспокоятся о нём в какой-либо определённый момент, потому что Тилль всегда умел ориентироваться в его настроениях и не подавал виду, когда мужчина молча отнекивался. Всякий раз, когда эмоции вот так разбегались от него, ему казалось, что любой может увидеть уродство, выгравированное на его лбу, как будто он разоблачил себя перед всем миром самым отвратительным образом и томительное чувство, что хочется провалиться под землю, было зудящим и неприятным, и стыд всё ещё прилипал к его коже. Ему хотелось свернуться калачиком, спрятаться подальше, потому он так и делал, насколько это было в его силах тогда, пока они возвращались в метро. Тилль оставался непоколебимым и стоическим, шёл рядом с ним, тихонько напевая себе под нос и создавая правдоподобное впечатление, что атмосфера вокруг его нисколько не беспокоит. Они попали в самый страшный послеполуденный час пик и поскольку Тилль хотел поесть, а Рихард чувствовал, что каждый человек в метро смотрит так, словно истерика, которую он только что устроил, прилипла к его ботинкам, как туалетная бумага, они вышли на две остановки раньше, чтобы поесть или подышать воздухом. Это означало больше ходить и Рихарду хотелось спрятаться под одеялом и не двигаться целый год: его ноги резко отяжелели и неприятно болели, но к тому времени, как они дошли до индийской закусочной ровно в квартале от его квартиры, он уже не чувствовал, что хочет исчезнуть навсегда. Вместо этого он подумал, что недели, или около того, будет вполне достаточно, и ком в горле стал немного мягче, хотя перспектива близости его квартиры или совместной трапезы продолжала казаться пугающей. Тилль изучал меню с нескрываемым волнением и прогонял плохое настроение Рихарда своим едва сдерживаемым счастьем. Рихард не был уверен: было ли это просто их соглашение (соглашение попробовать), ведь именно это они и сделали не так давно, или обыденная идея поесть вместе. Его почти раздражал этот факт и, безусловно, совершенно добивало то, как он постукивал пальцами в такт какой-то мелодии, которую, казалось, мог выстучать в любом месте и в любое время, и смотрел на него с морщинками вокруг глаз и полностью разглаженным лицом. Почему он должен быть таким хорошим? Почему он должен быть таким красивым и почему, до сих пор, невозможно смириться с этим и обнять его, как Рихарду и хотелось, и почему, чёрт возьми, он всегда должен быть таким непостоянным.       — Есть какие-нибудь рекомендации?       — А?       — Еда? Что-нибудь вкусное.       — О… — Рихард засунул руки в карманы. — На самом деле всё. Мне нравится цыпленок в масле, но здесь ты не сможешь ошибиться.       — Так это то, что ты хочешь? Рихард пожал плечами.       — Я не очень-то и голоден, — пробормотал он, мысленно готовясь к неизбежному спору.       — Шолле, ты не ел весь день. И вчера тоже очень мало! — Тилль нахмурился с искренне обеспокоенным выражением, от которого в груди Рихарда зашевелилось что-то тёплое, большое и пушистое, но он смог только пожать плечами и упереть глаза в пол. Тилль коротко коснулся его руки, ласково и чуть более суетливо, а затем настала их очередь делать заказ. Рихард смотрел как Тилль просит две порции курицы и наан на своем очаровательном, немного ломаном, английском и старался не чувствовать себя опекаемым. Тилль хотел как лучше, но…       — Я действительно не хочу ничего есть, — пробормотал он себе под нос. Тилль пожал плечами и выглядел характерно упрямым.       — Мы возьмём это домой. В конце концов, тебе придется что-нибудь съесть, — его ухмылка была притворно-невинной и нахальной, когда он потянул Рихарда к пустому столику у окна, немного отдалённному от остальной части ресторана, и они вместе наблюдали за людьми в ожидании своей еды. Тилль положил голову на ладонь, не сумев спрятать за ней наполовину обеспокоенное, наполовину поражённое выражение лица. Это было немного неловко, правда, но оказалось, что Рихард мало что мог противопоставить своей пораженческой части и его раздражение постепенно исчезало по мере того, как он сдирал этикетку со своей диетической колы, настолько, что когда принесли еду, он позволил Тиллю убедить его откусить хотя бы немного от лепёшки. Желудок тут же отозвался ворчанием и, внезапно, его охватил голод и только гордость удержала его от того, чтобы не схватить тарелку с курицей прямо под пристальным взглядом Тилля.       — Ты просто милашка, — с торжествующей ухмылкой обвинил его Тилль и пододвинул к нему тарелку, видимо, внезапно обретя способность читать мысли. — Ешь! — приказал он авторитарным голосом, который использовал так редко и который не допускал никакого несогласия, если вы не хотели чувствовать себя ужасно за то, что разочаровали его. Рихард взглянул на него и насмешливо хмыкнул, но потом покачал головой и решил быть выше этого. В конце концов, это было немного глупо, и он принялся за еду, тщетно пытаясь скрыть улыбку от Тилля, потому что если тот узнает, что он ненавидит, когда его называют милым, это никогда не даст ему пережить подобное. По дороге домой Тилль обнял Рихарда за плечо, непринужденно и тепло, и это было настолько нормальным, что несколько критичных взглядов, которые они на себе почувствовали, даже не были приняты во внимание. Рихард краем глаза наблюдал за профилем Тилля и уловил расслабленное выражение его лица: мягкий изгиб губ, сложившихся в крошечную улыбку, меланхолию глаз, которые почему-то были не грустными, а ласковыми и успокаивающими. Блять. Осознание того, что с этого момента всё будет по-другому, поселилось в его желудке, пока он пытался понять, что это значит. «Я хочу всего этого», — сказал Тилль, но чего именно? Почему-то Рихард не думал, что это значило называть друг друга парнями и оплачивать друг другу ужин в модных ресторанах — подобное казалось немного глупым и поверхностным и они слишком хорошо знали друг друга, чтобы это не казалось немного нелепым, как попытка превратить то, что они уже делали, в нечто насильно романтическое. «Я куплю тебе цветы и организую ужин, если ты этого хочешь». Это было не то, чего он хотел. Тилль с букетом роз напомнил ему о том, как тот прощался со своими девушками, печально известными как «щедрые и заботливые», но, тем не менее, прощающимися с мужчиной. Рихард не хотел ничего подобного. Он хотел только их дружбы, чтобы Тилль заставил его есть так, как он только что ел и чтобы они вместе втайне занимались музыкой, как раньше. Тилль мог бы и дальше так прикасаться к его руке и обнимать его; и если бы он получил больше того, что они делали прошлой ночью, он бы точно не стал жаловаться. Он снова неуверенно посмотрел на Тилля и поймал его зелёные, искрящиеся глаза; когда лицо мужчины снова растянулось в редкой зубастой улыбке, он не смог удержаться и налетел на него, чтобы поцеловать в щеку. Тилль снова поймал его, положил руки на талию и рассмеялся, проведя губами по виску Рихарда. На мгновение у Круспе возникло странное чувство дежавю, не столько ситуативное, сколько мысленное, которое вернуло его в то время, когда были только они, забаррикадировавшие окна дома, в котором сидели на корточках, фанерой и неопытно нарисовавшие на ней граффити, чтобы напугать любого, кто захочет оспорить их право находиться там. Он думал о том, как будет убегать от кричащих владельцев магазинов с ящиком вина между ними и танцевать до беспамятства, пока не взойдёт солнце. Это было то же самое чувство «мы против всего мира», то же самое волнующее чувство, когда они больше не боялись, потому что были вместе. Оно снова было там, прямо под поверхностью, готовое вырваться на свободу. Я должен был знать тогда. Даже тогда. От этой мысли ему стало грустно: так грустно, что он чуть не подавился ею, когда они вошли в лифт, чтобы подняться в его квартиру, невыплаканные слезы горели в уголках его глаз. Почему, чёрт возьми, я все чаще не могу сдержать слёзы в последнее время. — Риш, — Тилль провёл рукой по его спине, пока отпирал дверь, успокаивающим жестом, как будто гладил расстроенного щенка, снова с лёгкостью уловив его настроение. Рихард скинул ботинки и прислонился к стене: уставший до костей и ноющей боли, ожидая, пока Тилль сделает то же самое. Они были очень близко, потому что в этой крошечной прихожей не было места. — Тилль, мы потеряли столько времени, — жалобно прошептал Рихард. Тилль ничего не ответил на это, но на мгновение коснулся его щеки, чтобы он мог прислониться к немного грубоватой ладони.

***

После того, как Рихард принял горячий душ, где он прижался лбом к прохладному кафелю, пока тёплая вода выбивала напряжение из его спины и часть стыда из головы, они вместе оказались на диване. Тилль видел и не такое. Он не убегал, всё было хорошо, всё было хорошо, всё было хорошо. Стало легче, когда Тилль притянул его к себе на колени и крепко обнял. Рихард хотел было запротестовать, мол, он слишком тяжелый, но потом вспомнил, что Тилль сильный, ему не требовалось много усилий и сделать это было именно тем, чего сам мужчина так хотел. Они лежали лицом друг к другу: колени Рихарда по обе стороны от ног Тилля, их щёки были прижаты друг к другу и они провели так некоторое время, просто держа друг друга. Рихард подумал, что хочет заснуть, потому что ситуация была похожа на идеальное забвение, но так как он ни в коем случае не хотел упускать такое мгновение, то просто положил голову и слушал низкую волну дыхания Тилля.       — Ты помнишь тот день в Испании? — Тилль наконец нарушил молчание.       — Хм… — Рихард закрыл глаза. Он не любил вспоминать тот день, когда они расстались. Это всё ещё причиняло боль.       — Я продолжаю думать… — Тилль сделал паузу. Его голос теперь был лишь тихим журчанием. — Я продолжаю думать о твоём весе, когда ты вот так наваливаешься на меня. Ох. Ладно.       — Ты сказал, что думаешь обо мне. Когда ты с другими людьми, — рот Тилля был совсем рядом, близко к его носу, поэтому Рихард мягко поцеловал его уголки. Он почувствовал, как собственное сердце вдруг забилось в горле.       — Да, — Тилль посмотрел вниз, снова немного проваливаясь внутрь себя и избегая его. — Мне жаль. Это хреново, да? Рихард не думал, что это так. Объективно, возможно, такое проецирование не было тем, что обычные люди считают здоровым, возможно, кого-то другого это бы насторожило, но его же подобное не беспокоило. Просто это было похоже на то, что Тилль мог бы сделать и позволить разрастись в его сознании большему аду, чем, возможно, было необходимо. Просто немного человечности, думать о ком-то другом во время секса, не так уж важно. Стремиться к этому? Может быть ещё больше, но всё же в рамках обычной человеческой жадности. Он не думал, что Тилль мог ввести кого-то в заблуждение или причинить кому-то вред, так в чём же проблема? Рихарду было приятно это слышать, даже тогда, когда Тилль признался в этом только для того, чтобы прогнать его. Это пугало, потому что означало, что он должен жить в соответствии с фантазией, но в основном слова льстили и одновременно несли горький привкус ревности, только намёк на кончике языка, но достаточный, чтобы сделать его смелее.       — Мне не нравится, что кто-то другой занимает моё место в твоих мыслях, — прошептал он, не будучи в состоянии произнести это громче. Тилль поднял глаза на него и тут же атмосфера изменилась. Рихарду показалось, что в глазах его партнёра отразился тот самый момент, когда они оба перешли от комфортного и немного исповедального состояния к лихорадочному. Они стали стеклянными, потеряли фокус, а затем прижались друг к другу; дрожащими руками вцепились в пряди чёрных волос, а грубые пальцы искали кожу под хлопчатобумажными рубашками, из которых вдруг показалось глупо непрактичным выбираться. Любые сомнения и неловкости исчезли: сгорая от тепла, густо и сладко разливающегося от живота Рихарда к его ногам и он впился во вкус рта Тилля, словно это было последним, что могло сохранить его жизнь перед голодом и потерялся в ощущении того, как Тилль кусает его нижнюю губу, пока она не стала нежной и распухшей и позволил своему рту пробежаться по его шее, когда они отпрянули, чтобы глотнуть воздуха. Оба сгорали между горячим дыханием и дрожащими конечностями и Рихарду казалось, что он падает под оглушительный шум бьющейся крови и морского запаха Тилля.       — Расскажи мне об этом, — потребовал он, задыхаясь между поцелуями и позволяя своим пальцам пробежаться по чужим щетинистым щекам. Ему нравилось это ощущение: чувствовать шероховатости на своей ладони, ритм между мягкой кожей и мужским ворчанием.       — Какие у тебя возникают мысли, когда думаешь обо мне? — пробормотал он в губы Тилля, не в силах оторваться от его кожи, не в силах отпустить вопрос, даже если он уже не имел значения, потому что они всё равно спустились на уровень желания и потребности, и ничто, что Тилль мог бы сказать, не изменило бы этого сейчас. Тилль покачал головой и продолжил целовать его шею, жёстко и отчаянно.       — Я люблю тебя, Рихард, — прошептал он, словно это всё ещё было секретом и сердце Рихарда сжалось, потому он сделал паузу, чтобы перевести дух и посмотреть на него. Лицо Тилля было раскрасневшимся и просящим: нижняя губа дрожала, глаза были полузакрыты и он выглядел таким уязвимым в своём желании, что у него перехватило дыхание. Я тоже тебя люблю.       — Ты красивый, — тупо, и немного ошеломлённо, сказал он вместо этого, — Боже, ты такой красивый. Тилль покачал головой и опустил руки на его бёдра, проводя большими пальцами по подолу своих треников, как тогда, в гостиничном номере во время тура. Он тяжело дышал и Рихард слегка повернул таз, ища хоть каплю трения между ними, желая услышать дыхание Тилля, как это было прошлой ночью, и, возможно, вытащить из скорлупы.       — Пожалуйста, скажи мне. Тилль снова покачал головой: на этот раз сильнее, плечи напряглись. Он провёл руками по обнажённой спине Рихарда, по его плечам, по груди, медленно и целомудренно лаская её. Обожание на его лице было осязаемым, настоящим и Рихард не хотел больше давить на него, только прижаться ближе и наслаждаться тем, что его хотят вот так, и к чёрту подробности, только…       — Я не думаю. Я не хочу думать. Я просто позволяю им трахать меня до тех пор, пока не останется ни одной мысли. Это… Я могу быть таким пассивным, мне не нужно концентрироваться на них, если они знают, что это всё, чего я хочу. Я просто хочу чувствовать. Чувствовать… тебя. Только, конечно… я никогда этого не делаю. Тилль прошептал последнее слово и зажмурил глаза, явно боясь любой реакции, которую он получит. Рихард коснулся его губ. Они были мягкими и гладкими под его пальцами, более тёмными, чем обычно, и опухшими от поцелуев. Теперь всё вокруг погрузилось в звенящую тишину: он чувствовал, что даже спокойно, только их сердца бились, а лёгкие нагнетали воздух. Губы Тилля слегка разошлись под его прикосновениями и он осмелился осторожно ввести два пальца в рот мужчины, ощущая мягкое, влажное тепло.       — Я хочу сделать это для тебя, — решил он; его голос был хриплым от потребности и трепета. Позже он не мог вспомнить, как именно он оказался тем, кто в конце концов сел на диван. Тилль нависал над ним, опираясь на одну руку, пока другая лежала рядом с головой, а мужчина дрожащей рукой проводил по груди, после вниз, чтобы стянуть боксёры с бёдер. Это принесло, по крайней мере, небольшое облегчение, хотя костяшки пальцев Тилля, случайно задевающие волосы на лобке, сами по себе были пыткой. Между их отчаянными ласками был момент, когда Тилль спросил его, есть ли у него смазка и Рихард почувствовал, как к нему подкрадываются смущение и стыд, когда покачал головой. Но Тилль сказал — «это не имеет значения», и Рихард хотел ему верить, поэтому не стал задавать вопросов. Он должен был усомниться в этом, подумал он в панике, когда Тилль поцеловал его ниже: сначала грудь, потом живот, а затем прямо у основания члена и Рихард слишком поздно понял, что тот собирается сделать, чтобы вовремя запротестовать. Разумная часть его думала, что он должен протестовать, должен сказать Тиллю, что ему не нужно этого делать, но этот голос был заглушен совершенным блаженством горячего и скользкого рта Тилля на нём и его языка, массирующего самые чувствительные нервы в завораживающем танце. Это была пытка самого сладкого рода — быть посередине между желанием отпустить, потому что освобождение от земных ограничений казалось таким соблазнительно близким, и ужасным страхом причинить боль этому человеку, который стоял перед ним на коленях и заставлял себя задыхаться, глядя на него этими морскими слезящимися, стеклянными глазами. Рихард был благодарен Тиллю за то, что руки того всё ещё были там, прижимая его бёдра к поверхности и не давая ему двигаться. Рихард думал, что вот-вот кувыркнётся и упадёт по-настоящему, но тут Тилль отпустил его, слегка кашлянул и неуклюже скинул собственные штаны, полный пренебрежения, прежде чем взять мужчину за запястье и потащить за собой на пол. «Хорошо, что у меня мягкий ковер», — весело подумал Рихард в последний момент бессмысленной ясности, а потом они снова поцеловались. Он чувствовал вкус себя во рту Тилля, подумал он, небольшой и мимолетный намек на горечь. «И честно говоря, я бы не отказался даже от густоты».       — Только не спеши, — сказал ему Тилль, когда он обхватил его за бёдра и провёл между ног. — Тебе тоже будет тесно, — он говорил как-то странно, как будто издалека, хотя их носы соприкасались, а глаза были настолько затуманены, что казались молочными. Рихард чувствовал как мужчина всем телом дрожит под ним. Это был тот самый непреодолимый прилив силы, который захватил его в момент, когда он толкнулся в горячее тело Тилля, так медленно, потому что это было трудно, пока сопротивление быстро не ослабло. Вот на что, должно быть, похож полёт, конечно, быть на вершине мира ощущается точно так же. От вида того, что он мог сделать с Тиллем, человеком, который всегда казался ему надёжной и стабильной опорой, у него перехватило дыхание и он наполнился благодарностью, от которой сердце увеличилось вдвое. Видеть как лицо Тилля разглаживается так, как он никогда не думал, что это вообще было возможно, мягкое и блаженное освобождение, которое, наконец, отпустило челюсть и заставило Тилля снова выглядеть таким молодым — и знать, что это произошло по его вине — это было всем, что нужно Рихарду, чтобы вырастить крылья. Они быстро нашли медленный, обдуманный ритм, причём с лёгкостью, которая по всем расчётам должна была быть нереальной или занять больше времени, во всяком случае, если судить по раздумьям Рихарда. Тилль издавал короткие, глубокие и гортанные звуки в глубине своего горла, которые резонировали через них обоих, рот в рот, как они находились друг напротив друга. Рихарду казалось, что и он мог бы издавать такие же, а может, уже издавал и просто не различал их. Он кончил чуть раньше, окончательно перевернувшись и выплеснувшись из медово-сладкой боли физической тоски прямо в жестокую остроту гиперчувствительности. Он вздрогнул и продолжил ради Тилля, даже когда думал, что не сможет выдержать ни секунды, одной рукой беспорядочно поглаживая толстую, нежную эрекцию Тилля, пока наконец не отыскал разрядку в хныкающем и мучительном стоне. А затем Тилль зарыдал в его объятиях. Он захлебывался придушенными, болезненными рыданиями, которые сотрясали всё его тело и заставляли сильные плечи чувствовать себя хрупкими под прикосновениями Рихарда. Лицо мужчины было мокрым от слёз. На долгую и очень страшную секунду, Рихарду показалось, что он что-то совершенно и ужасно неправильно понял — но потом Тилль прижался к нему, больно впиваясь руками в плечи и ему показалось, что сердце снова разрывается на части. Вот она, боль стольких лет, развернувшаяся перед ним, наконец-то нашедшая выход, а он этого не видел и теперь, когда увидел, часть души желала, чтобы ему никогда не приходилось. Рихард гладил его волосы и говорил Тиллю всякие приятные и бессмысленные вещи, какие только мог придумать, в некоторые из них он и сам с трудом верил, например, что ему больше никогда не придётся грустить, и теперь всё будет хорошо. Он говорил ему: «Милый, пожалуйста, не плачь», потому что это казалось очень разумным, а Тилль всё равно не слушал. Он сказал ему, что никогда не позволит тому снова пострадать и что теперь не стоит волноваться и пытался сцеловывать дорожки слёз настолько хорошо, как только мог, пока они не перестали скатываться по лицу. Это стоило ему всех сил и к тому времени, когда они уютно устроились в ворохе одеял и смотрели какой-то боевик, на который никто из них не обращал внимания, ему уже нечего было дать.       — Рихард… — голос Тилля был грубым от слёз.       — Хм.       — Я люблю тебя. Он уже погружался в темноту, но эта мысль будоражила его мозг как что-то очень важное, о чём он должен был срочно позаботиться.       — Я должен буду не забыть сказать это в ответ, — пробормотал он в волосы Тилля. — Напомни мне, ладно? Ты же знаешь, как часто я забываю о таких вещах.