Mit Dir Bin Ich Auch Allein

Тилль прислонился к стене возле своей гримерки и наблюдал, как Рихард бесстыдно флиртует с симпатичной брюнеткой, допивая второй стакан виски. Он иногда видел в Круспе особенное качество: порой его чрезмерное возбуждение не раздражало, а придавало ему непреодолимое очарование. Мерцание глаз, милая улыбка, счастливые жесты и подобные мелочи. Единицы были невосприимчивы к этому, и тот факт, что Рихард совершенно не осознавал, насколько прекрасным он мог быть, делало эту черту намного более привлекательной. Когда он был таким, его внимание было подобно солнечному лучу, безобидному и тёплому. Тилль очень хотел, чтобы подобное внимание было направлено на него, но в последнее время это случалось редко. Раньше, когда они жили на улицах Шверина, он загорал под этими яркими лучами, как будто чувство эйфории никогда не закончится, но сегодня было слишком много того, что удерживало Рихарда от такого безрассудного поведения. Бизнес, группа, группа-бизнес, творческая конкуренция, Нью-Йорк, эта чёртова адская дыра, которая каким-то образом унесла его прочь. А теперь, с некоторого времени, самосознание. Тилль сделал ещё один глоток виски и увидел, как модно разодетая женщина медленно теряет хладнокровие. Это была сцена, которую он переживал, кажется, миллион раз. Было больно, но он не мог отвести взгляд, это заставляло его нервы ныть от чрезмерной стимуляции, и всё же было так привычно… Та же белоснежная кожа, та же дерзкая улыбка, другой город, другой день. Алкоголь горел на его губах, когда он наблюдал, как Рихард наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Ревность ревела в его груди, как обезумевший кабан. Какой-то счастливчик, который неизвестно у кого украл пропуск за кулисы, попросил у мужчины фото. Небольшое волнение, которое всегда образовывалось вокруг него, рано или поздно привлекало внимание Рихарда. Тилль подписал чей-то жилет, заставляя себя улыбнуться растекшемуся лужей от удовольствия человеку перед ним. Рихард мысленно распрощался со своим планом по завоеванию с сожалением на лице. Девушка сделала комплимент его прическе, а затем Рихард оказался рядом с ним, нежно положив руку ему на плечо, волнуясь. Лицо Тилля болело от необходимости слишком часто натянуто улыбаться. Он хотел ещё виски. Некоторое время спустя, после многих умоляющих взглядов команды безопасности, кто-то из них почувствовал себя достаточно милосердным, чтобы прогнать фанатов. После этого они сели рядом на кушетке в раздевалке Тилля, соприкасаясь коленями. Пространство представляло собой беспорядок из опрокинутых закусок, разбросанной одежды и большой взорвавшейся резиновой уточки, неизвестно как очутившейся здесь. Мысли Тилля стали постепенно проясняться, и он почувствовал слабое желание прибраться. С этой ясностью пришел стыд, и животное в его груди превратилось в чёрную дыру, пожирая последнюю каплю послеконцертного волнения. Он был слишком трезв для этого дерьма. — Знаешь, тебе не нужно этого делать, — проворчал Тилль и налил себе третью двойную порцию виски. — Делать что? — Праздник жалости. Я выжил, видя, как ты трахаешься раньше. Я уверен, что со мной всё будет хорошо. Рихард просто смотрел на него. В его глазах была боль, и его челюсти сжались, но он не защищался. Тилль хотел, чтобы он это сделал. Ему хотелось, чтобы Рихард ссорился с ним, как раньше, вместо того, чтобы смотреть на него с этой долбаной понимающей нежностью. Ему хотелось, чтобы Рихард перестал постоянно ходить вокруг него на цыпочках. Это было то, чего он боялся, а теперь его кошмары стали реальностью, и он ненавидел это больше, чем он мог себе представить. Попытка Рихарда не причинить ему вреда оказалась для него удушающей. В прошлом он смотрел бы, как Рихард взлетает с Белоснежкой, и утопил бы свою ревность в водке и вагинах. На следующий день он рассмешил бы Рихарда и заставил бы его лицо окраситься в восхитительный красный оттенок с помощью нескончаемого потока неловких насмешек и неуместных вопросов. Теперь он утопил свою ревность в виски, потому что в баре этого богом забытого заведения не было водки. Он действительно не хотел ничью вагину, сидя рядом с Рихардом, и вдобавок чувствовал, что он испортил что-то, предназначенное для него. Он хотел вернуть Рихарда в неведение. Он вроде как хотел умереть. Он бы хотел вернуться в ту ночь и не быть таким чертовски рациональным. Оглядываясь назад, можно сказать, что отказ от поцелуя Рихарда был лишь одним из тех глупых взрослых поступков, которые в конечном итоге причиняли ему ужасную боль. Лучше любить и потерять, и всё такое. Прямо сейчас ему очень хотелось перестать чувствовать, что глубоко посаженные голубые глаза, наблюдающие за ним, сканируют его душу. Они были намного теплее, чем имели право быть, и если он останется здесь ещё хоть на секунду, то при следующей возможности тоже может попасть под прицел Рихарда. Он помахал проходившему члену команды, несущему бутылки с выпивкой на вечеринку, проходящую в раздевалке Шнайдера. — Тебе следует бросить пить, — сказал Рихард, снова так чертовски нежно. Отсутствие его врождённого желания обороняться было очень непохоже на него, и это приводило Тилля в ярость. Он должен был вести себя как раньше. — Нет, — сказал Линдеманн. — Думаю, мне следует пить больше. А потом найди ту красивую девушку, от которой ты отказался, и счастливо трахнуть её. Он встал и оставил Рихарда позади, его взгляд прожигал точку между лопаток. Тилль мог видеть несчастное выражение его лица, даже не глядя на него. Если это вообще было возможно, ему стало еще хуже. Он вовсе не искал девушку, на самом деле и не собирался. Вместо этого он взял бутылку виски, чтобы отнести в свой гостиничный номер, и ушёл, чувствуя себя неспособным поддержать ни одной темы разговора. В отеле одиночество обрушилось на него, как плохо построенное здание после землетрясения, болезненно протыкая суставы и мышцы. Несчастье причиняло физическую боль, которая к этому моменту казалось такой знакомой, что он уже почти не замечал этого. Он смотрел на себя в зеркало, испытывая отвращение к пьяному выражению лица, шрамам на щеках и остаткам макияжа, из-за которых он выглядел грязным. Тилль думал, что это тоже хорошо.Думал, именно так обычно и выглядят люди, которые так относятся к своим друзьям. Несмотря на это, он не мог заставить себя принять душ, внезапно почувствовав себя слишком уставшим, и просто рухнул на кровать, выпивая ещё немного. Он не мог избавиться от плывущего перед ним лица Рихарда. Он не мог перестать предоставлять, как Рихард поймал его взгляд из другой части комнаты и как на его лице отразилось чувство вины, когда он понял, что Тилль наблюдает за ними. Он также не мог избавиться от облегчения, что не увидел, как Рихард развлекается с ней. Он ненавидел себя. Сначала это было легко. На удивление просто. Они впали в свой старый ритм, как будто ничего не произошло. Старые привычки с трудом исчезают, полагал Тилль, и это помогло. Помогло и отсутствие гастролей: всегда нужно было возвращаться домой после того, как всё время приходилось притворяться, что Рихард не делал вид, что не знает о том, что Тилль в него влюблен. В студии это было сложнее, но даже тогда постоянный ритм проработки дубля за дублем, пока всё не было готово, имел успокаивающее действие. Вначале был всего один момент, когда вся их игра грозилась развалиться. Тилль намеревался просто никогда больше не упоминать эту проклятую песню, но к тому времени все остальные, казалось, влюбились в неё. Шнайдер просто сообщил: «Ребята, я передумал». Олли кивнул, и Флаке сражался зубами и ногтями, пока даже Пауль ворчливо не признал, что, может быть, это было не так уж и плохо. Рихард молча наблюдал за тем, как разворачивается обсуждение, его выражение лица сложно было понять из-за готической внешности, макияжа и безупречных волос, и когда его спросили, что он думает, он просто сказал: «Очевидно, голосование прошло. Мы сделаем это». Он сказал это откровенно, но за этой фразой скрывались гордость и удовлетворение, так хорошо замаскированные, что Тилль сомневался, что кто-нибудь, кроме него самого, когда-либо заметил. Это наполнило Тилля смешанными эмоциями: гордостью, потому что он был доволен тем, как всё обернулось, он был счастлив, что Рихарду, похоже, это понравилось, и стыдом, потому что он чувствовал, что ему не нужно постоянно вспоминать об том дне. Когда пришло время записать эту песню, он едва не провалился, положение спас Рихард — он придумал какое-то дерьмовое оправдание, почему ему не обязательно быть здесь и смотреть, как каждый из них записывает свою часть, индивидуально конечно же. Он сделал это с таким явно фальшивым выражением скуки, что Тилль вздрогнул и ожидал, что все взъедятся на них в следующую секунду, но они просто без лишних вопросов приняли это, и Пауль заворчал: — Можете ли вы уйти, когда я тоже записываю, вместо того, чтобы дышать в мою шею всё время, чёрт возьми? Рихард щёлкнул его по голове и исчез на два дня, ответив: «Абсолютно точно нет». Тилль почувствовал такую благодарность, что влюбился в него снова, и на этот раз ещё сильнее. Он осознал это на втором дубле, а затем еле сдержался, чтобы не написать Рихарду с просьбой вернуться сейчас, ведь Линдеманн имеет право потребовать этот глупый поцелуй. Когда Круспе вернулся, взволнованный Флаке настоял на том, чтобы сразу же сыграть свою партию в присутствии Рихарда, потому что, конечно, ему просто необходимо было послушать, насколько хорошо всё получилось. Он поймал взгляд Рихарда через обеденный стол, и они улыбнулись друг другу со смесью смущения и раздражения на своих коллег. Тилль рано лёг спать, потому что нет, ему не нужно было снова прислушиваться к своему записанному голосу, спасибо. И ещё меньше ему нужно было видеть реакцию Круспе. Олли подозрительно наблюдал за ним в тот момент, но ничего не сказал. Во время видеосъемки клипа была ещё одна обжигающая секунда, когда Флаке пытался убедить их, что роль Тилля, несущего кого-то на гору, выгоднее будет смотреться с Рихардом, потому что это «будет выглядеть менее нелепо». Они оба отказались, избегая зрительного контакта, и Флаке ушёл, расстроено прошипев им: «Вы оба — тупые придурки». Остальная часть съёмок была действительно весёлой. Именно в туре начали появляться трещины. Слишком много эмоций было вынесено на поверхность под действием адреналина, алкоголя и кокаина, лёд был слишком тонким, чтобы у них получалось всегда поддерживать видимость невозмутимости. Они все время были уставшими, слишком уставшими, чтобы продолжать играть. Рихард во время интервью глупо пошутил, что хотел бы чаще заниматься сексом в своём браке из шести человек, и вместо того, чтобы игнорировать боль на лице Тилля, он впоследствии извинился. Линдеманн же старался избегать любой ситуации, когда Рихард приходил в его комнату или сидел рядом с ним в самолёте любой ценой, пока Круспе не выплюнул, сердитый: «Я думал, ты боишься, что я не позволю тебе прикоснуться ко мне», когда был пьян. Тилль почувствовал себя ужасно, но на следующий день он позволил Рихарду поспать, положив голову на его плечо, одновременно боясь и надеясь, что их трансконтинентальный полет скоро закончится. Сегодняшний вечер был просто очередным провалом из чудовищной серии, и Олли больше не подозревал, он был полностью в курсе, как и вся группа. Они, конечно, никогда ничего не говорили, потому что и правда были хорошими друзьями, но сочувствовали. Пауль буквально вчера был сбит с толку пьяным, угрюмым и навязчивым выражением лица Рихарда после того, как взглянул на его «мученическое выражение». А теперь это. Тилль заметил, что Рихард старался не попадаться ему на глаза со своими очередными подругами на ночь, но это было не так очевидно, как сегодня. Он злился на него за это, за подобное нарушение их соглашения, и в то же время он не мог заставить исчезнуть крошечный проблеск надежды, который расцветал в его груди, когда он понимал, что Рихард заботится о нём. Это разозлило его ещё больше, потому что, конечно, он знал, что у него нет шансов. Тилль поставил наполовину выпитую бутылку виски на прикроватную тумбочку и откатился в сторону. По правде говоря, это было ещё тяжелее, потому что Рихард в туре был его любимой версией Рихарда. Всегда казалось, что он был каким-то образом заострен, становясь даже более самоуверенным, чем обычно, но не причиняя при этом такой боли, какую мог бы в студии. Он светился на сцене, единственный из них, кто когда-либо действительно подходил на роль рок-звезды, единственный, кто чувствовал себя комфортно там, наверху. Вне сцены он расхаживал в своём чёрном пальто, будучи неземной красавицей, а затем говорил какую-нибудь грязную шутку, из-за которой его согруппники чувствовали себя крайне неудобно, и Тилль хотел бы покачать ему головой, но не мог, потому что ему доставляло какое-то глубокое удовлетворение, когда личность Рихарда вкупе с симпатичной мальчишеской мордашкой всех вот так ошарашивала. Следующим сложным моментом была необходимость работать с его гитарной техникой, которая звучала так профессионально и технично, что Тилль перестал пытаться поспевать за ней после трёх предложений и позволил себе просто погрузиться в наблюдение за его решимостью и драйвом, этим стремлением в нём быть ещё хотя бы немного лучше, даже если ни один человек в зале никогда не услышит той небольшой разницы, над которой они работали. Конечно, у Круспе была и другая сторона, которая причиняла Тиллю боль от беспомощности, потому что его защита казалась непреодолимой. Тот Рихард стоял на пустой арене перед концертом и пытался подружиться с местным звукорежиссером, который заявил, что «rammstein слишком вульгарны на его вкус», вовлекая его в очередной заумный разговор в попытке убедить этого засранца, что он не был просто элементом шоу. Это был тот самый Рихард, который хотел позвонить домой по окончанию вечеринки после концерта, только чтобы понять, что разница во времени означает, что никто не возьмет трубку. Он тосковал в своей раздевалке, потерянный и уязвимый после того, как все ушли, пытаясь продлить кайф всего на секунду дольше. Рихард всё еще боготворил всех звезд своей юности, становясь застенчивым, и поражаясь, когда они играли с обладателями громких имён на одном фестивале, совершенно не обращая внимания на тот факт, что он уже покорил их всех, даже не пытаясь. Тилль любил этого Рихарда так сильно, и так хотел прокричать, что ему не нужно, чтобы все эти люди любили его, потому что он уже был совершенен. Вместо этого он просто сделал всё, чтобы попытаться избежать взрыва, незаметно для самого себя.

***

Рихард смотрел вслед Тиллю, и боль в его груди превращалась во что-то более тёмное. Он сожалел, что встретился с ним в тысячный раз. Он даже не мог вспомнить, зачем он это сделал. Это вышло бессознательно, и, как и в предыдущие несколько раз, его инстинкты были не полезнее жалкой кучи хребракованных барометров. В тот момент единственное, что имело для него значение, было то, что он был любим кем-то, кто, как он знал, ценил его за то, что он был самим собой. Ни его гитара, ни его статус, ни его внешность, ни его таланты не играли роли. Тилль знал о нем всё. Тёмное, уродливое, сомнения в себе. Тилль оттёр его дерьмо, вытер слёзы и вынес все оскорбления, и он всё ещё любил его. Облегчение от того, что его любят несмотря на употребление наркотиков и невротизм, от которого он страдал в последние годы, ослепило его. Он не думал дальше этого, не думал о реальности тех чувств, которые существовали между ними. Тилль конечно же думал. У него было больше времени и больше здравого смысла, и он осознал, насколько в тот момент Рихард был в тупике, и спас его от разрушения большего, чем Круспе уже успел разрушить. Проблема была в том, что Рихард уже думал об этом. И как бы он ни пытался изменить ситуацию, он всегда оказывался там, на диване, где Тилль просил его не причинять ему боль и отказывался от поцелуя. Как бы это было? Он никогда раньше не целовал так кого-то, кто был ему близок. Он знал, что Тилль был бы очень нежным. Он бы целовал его с такой любовью. Он был бы на вкус как пиво или водка, а может быть, просто яблочный сок. Он был бы больше и выше, и он мог прислониться к нему вплотную. Ему не нужно было бы бояться сделать что-то не так, и он был уверен, что Тилль прекрасно целуется. Рихард очень хотел, чтобы его целовали именно так. Рихарду потребовалось меньше недели после того рокового дня на репетиции, чтобы понять, что тошнотворное ощущение в животе было таким же сильным страстным желанием, как это бывает, когда ты нервничаешь. Проблема была в том, что он понятия не имел, что делать с этими чувствами. Он действительно был уверен, что довольно быстро преодолел первоначальный смущающий кайф «о, кто-то любит меня», но дело было не только в этом. Отчаяние отрезвило его довольно быстро. Нет, теперь у него осталось кое-что ещё, что-то, что смущало его и заставляло чувствовать себя неловко. Он знал, что: 1. Ему интересно, к чему это может привести, и 2. Втягивать Тилля в этот эксперимент только ради самого Рихарда было чрезмерно жестоким, эгоистичным, и риск причинить Линдеманну боль был слишком велик. Он не знал, что делать. Он чувствовал себя совершенно потерянным, и хотя в прошлом он исправил бы это, безнадежно напившись на кушетке Тилля и позволив успокаивающим аргументам друга убедить его, на этот раз он был сам по себе. Ему казалось, что одиночество пожирает его, и мужчине хотелось броситься в объятия Линдеманна, чтобы это прекратилось навсегда. Это правда, что он никогда не думал о том, чтобы быть с мужчиной, не говоря уже конкретно о Тилле. Ему это просто никогда не приходило в голову, как если бы был какой-то уголок реальности, куда его разум просто отказывался заглядывать. Это казалось довольно странным, если серьезно об этом подумать. Самым близким ему человеком был Тилль. Они делали всё вместе, секс же был очевидным исключением. Это была шутка, брак шести мужчин и ужасная сексуальная жизнь. Даже шутки перестали быть прежними. Он закрыл глаза, прислонился головой к дивану и вообразил, что вместо этого он может положить голову на плечо Тилля, а мужчина обнимал бы его за талию. «Было бы хорошо, — подумал он, — быть с кем-то, кто сможет выдержать его вес», и проклял себя за то, как жар при этой мысли расползся по всем его конечностям, никакую не исключая. Круспе вздрогнул, разочаровавшись в себе, и покачал головой, чтобы избавиться от слишком чёткого изображения. Он был один в раздевалке, а его единственным спутником была глупая резиновая уточка. На самом деле это было жалко — быть оставленным человеком, который должен был любить тебя, а затем утонуть в жалости к себе и возбуждении. Рихард заставил себя встать, чтобы попытаться найти ещё выпивки и, может быть, с кем-нибудь пообщаться сегодня вечером, раз Тиллю не до этого. Отбрить эту девушку не было жертвой, это было легко, и он думал, что они с другом смогут провести хоть немного времени вместе, чего они не делали, казалось, миллион лет. Если Тилль хотел, чтобы он так, блять, притворялся, действительно ли ему было бы больно сделать то же самое и стоять с ним в одной комнате более пяти чёртовых минут? Это была мысль, которая закралась в его голову с самого начала, ведь они гастролировали каждый день, всё больше и больше находясь вместе. Это казалось несправедливым. Он старался изо всех сил, но казалось, что Тилль не соблюдает свою часть сделки. Выходя из комнаты, он сильно пнул дурацкого резинового утёнка. Это можно было оправдать. В коридоре он столкнулся с Олли и Флаке, которые собирались по-тихому сбежать. — Мы уходим, — без особой на то надобности сообщил Флаке, и Олли добавил, что «становится слишком громко». — Вы и все остальные, — пробормотал Рихард себе под нос, но кивнул им. Олли прищурился, глядя на него. — Тебе тоже следует уйти. Отдохни от всего этого, — Флаке с энтузиазмом кивнул. — У нас есть сырные крекеры. А ещё мы закажем пиццу, — предложил он. Часть Рихарда безусловно была соблазнена. «Было бы хорошо, — подумал он, — просто провести вечер в компании друзей и поесть, наконец забыв обо всей этой драме». Но нет. Не хватало бы Тилля, а Тилль всё ещё мог находиться где-то здесь. Он покачал головой: — Нет, — сказал он, — увидимся завтра. Хорошо провести вам вечер, м? Он оставил их позади, идя на шум, доносившийся из гримерки Шнайдера. Когда он вошел, его поразила какофония голосов и музыки. Гримёрка была забита до краёв. Трудно было представить, как все эти люди вообще поместились здесь. Тилля, конечно, здесь не было. Девушка, с которой он разговаривал раньше, теперь дружелюбно щебетала со Шнайдером и казалась ему гораздо более увлеченной, чем тогда, когда он сам говорил с ней. Рихард был рад этому, он не любил разочаровывать кого-либо, и его утешало то, что она всё ещё хорошо проводила время. Он осмотрел комнату, где все, казалось, так или иначе распределились по своим особым предпочтениям. Казалось, что его вообще никто не замечает, и внезапно он почувствовал себя не просто одиноким, он почувствовал себя невероятно одиноким. Он сдался и вытащил телефон, его гнев внезапно показался ребяческим. Он быстро набрал простой текст: «Где ты? Я скучаю по тебе.» Некоторое время он смотрел на сообщение, а затем стёр второе предложение. Он без особой надежды нажал «Отправить». Тилль не стал бы проверять телефон чаще, чем это было абсолютно необходимо. — Привет, Риш! Как дела? — Пауль внезапно оказался рядом с ним, ухмыляясь от уха до уха, крепко обнимая за руку очень пьяную и очень счастливую женщину. Рихард вспомнил, что его девушка прилетела сегодня утром. Все разумно считали, что эти двое обоснуются друг с другом надолго, и их счастье заставляло его мучиться от ревности. — Эй, вы двое! — он выдавил улыбку. — Я просто… стою здесь. — Эй, Рихард, с тобой всё в порядке? Ты выглядишь… несчастным, — Пауль нахмурился. — Я в порядке, — Рихард избегал взгляда своих друзей. — Просто немного устал, вот и всё. — Ну, мы с Ари уходим. Выдели себе время для собственного отдыха, — брови Пауля многозначительно изогнулись, и Рихард почти искренне улыбнулся. — Поговори с кем-нибудь, хорошо? Чёрт, точно, поговори с Тиллем. Вы разберетесь со всем этим дерьмом. Он помахал ему и хотел уже вылететь из душного помещения, чтобы окунуться в своё счастье, но заметил, как плечи Рихарда поникли, и он пробормотал: — Да… конечно. После ухода Пауля Шнайдер остался единственным участником группы, но Рихард упорно не хотел мешать ему кокетничать с той девушкой. Поколебавшись, он неохотно присоединился к компании работников их тех-персонала, болтающим в углу комнаты. — Хей, мужики… вы знаете, где Тилль? — Нет, извини, чувак. — Наверное, трахает сейчас где-нибудь какую-нибудь цыпочку, или две… — Я думаю, что видел, как он ушёл один. — Эм, но Тилль никогда не остается один. На это они просто загоготали. Рихард почувствовал себя измождённым, но заставил себя рассмеяться вместе с ними. Он понял, что здесь тоже был лишним. Они отлично ладили, но Рихард был тем парнем, который платил им зарплату, и когда он ушел, они, вероятно, болтали о нём так, как говорили до этого о Тилле. Он знал, что то, что они говорили, было всего лишь клише и не соответствовало действительности, но это всё равно было больно. Он украл у них немного рома, помахал им рукой и направился к группе поддержки, которая, казалось, была совсем не в своём уме. Они тоже не знали, где был Тилль, но на время отвлекли его, требуя от мужчины тайн закулисья, рассказов о гастролях и секретов успеха. Рихард втайне задавался вопросом, что же на самом деле в этом мире произвело на них впечатление и заставило поверить, будто он что-то и правда смыслит в этом дерьме, но всё же рассказал им несколько анекдотов, которые были в меру смешными для трезвого человека и абсолютно уморительными для их впечатлённых пьяных умов. Они планировали посетить какой-нибудь местный легендарный на вид клуб, когда их барабанщик сунул ему в руку небольшой мешочек с белым порошком: «спасибо за то, что позволил нам продолжать этот путь вместе». Рихард покачал головой, сказав: — Я действительно не должен брать так много, как раньше, — и начал тосковать по безответственному энтузиазму прошлого, когда он был таким же, как они.