samurai

      Целый месяц ты провёл в тобой же созданных иллюзиях. Приятных, обволакивающих словно воздушным пузырём или непроницаемым вакуумом. В иллюзиях, с первого дня ставших якорем, заземляющих, не дающих сорваться, но опасно граничащих с безумством. Они помогали думать, будто бы твоя-его история ещё не закончена, будто бы твой-его выбор ещё не сделан и последствия ещё не наступили. С иллюзиями ты засыпал и просыпался, их, принимавших оболочку искажающих сознание колёс, ты жрал на завтрак, обед и ужин. С ними, вырисовывающими табачным дымом миниатюрные картины, ты курил без продыху, не обращая внимание на покалывающие лёгкие, и с ними, разыгрывающими плавающие перед глазами сцены, ты пил без продыху, разгоняя бессмысленный скандал с соседом по лестничной площадке.       С ними же ты на десятый день припёрся к Керри. На его недовольства равнодушно махнул рукой и безвольным мешком ввалился в дом, терзая связки криком, что «не за советом пришёл». Зачем пришёл и сам не знал, пришёл и всё тут. Рухнул на обитый кожей диван, закинул на твёрдые ручки ноги и потребовал текилы. Когда получил отказ и услышал «может, лучше поговорим?», закрыл лицо руками и заржал. Почти искренне, почти веря самому себе. Заржал так сильно, что хлынувших градом слёз даже не заметил. Керри всё это время что-то истерично бубнил, что — ты слышал, но не понимал. Он безостановочно трындел, махал верхними конечностями, чуть ли не ядом плевался, а потом вдруг умолк. Вдруг подошёл и осторожно, словно боясь в миг оказаться скрученным и приложенным об пол, коснулся костяшками твоего лба. Заговорил про жар, про бледную кожу и про то, что сведёт тебя со знакомым рипером — «услуги у него дороже, чем на орбитальную станцию скататься, но я договорюсь». Тогда у тебя в нездоровой улыбке скривились губы, ты рявкнул что-то оскорбительное, случайно смахнул с туалетного столика графин с водой, когда вставал, и ушёл.       На двенадцатый день ты оказался в «Эзотерике Мисти». Едва соображая, едва различая очертания хоть чего-то вокруг, врос в пол и не догонял, почему размалёванная деваха, тихо всхлипывая, обнимала тебя так, как если бы ты только что восстал из мёртвых. Через полчаса ты чувствовал под жопой нагретое прошлым пациентом кресло, лицезрел обеспокоенного Вика и бессовестно усмехался ему, заглядывая в глаза. Потом выругался, провёл ладонями по лицу и взмолился, чтобы тот поковырялся у тебя в башке, мол, боль невыносимая, не ясно только, чё с ней делать, таблетками не гасится, бухлом не травится, а ширяться ещё пока не хотелось. Зажимал двумя пальцами виски и жаловался, что не спишь третий день, оптика сбоит и нервные окончания под моноструной по ощущениям как будто искрятся. Смеялся над «совсем у тебя мозги поплавило» и рычал, что всё это просто… потому что, «просто покопайся там, и я буду в норме».       Шестнадцатый день ничем не отличился от предыдущих. Его ты опять провёл не один, а с целой компанией. С теми же неугасаемыми, но подрастерявшими хоть какой-то облик, иллюзиями, с наступающим на пятки киберпсихозом, социопатией и Бестией. Видок у неё был паршивый, вся замученная, уставшая, и, когда ты ляпнул, что ей не мешало бы вздремнуть, оказалось, что ещё и нервная. За что ты получил леща — не помнил, помнил только, что остро обожгло кожу и отдало пульсацией куда-то в глотку. Помнил, как змеюка, вцепившаяся когтями тебе прямо в затылок, прошипела, что «ему было бы противно видеть, в какую помойку ты превратил его тело и превратился сам». Вместо ответа ей у тебя шот залпом, таблетка на язык и осознание высратого в ничто времени.       Когда наступил тридцатый день, ты всем телом прижимался к обшарпанным сидушкам старого дивана, свесив правую руку с края. Следил за плавающими в воздухе пылинками, подсвеченными лучами восходящего солнца, просачивающимися сквозь приоткрытые ставни. Наблюдал за хаотичными плясками полупрозрачного дыма и лупал замыленным взглядом в потрескавшийся потолок. Полчаса назад ты впервые за месяц понял, — принял, но только частично — что его, того самого его, больше нет и не будет. Что все твои иллюзии изначально были безнадёжной идеей. Ты горько усмехнулся и перевёл туловище сидячее положение, выдохнул носом и вдавил окурок в переполненную пепельницу. Медленно пошаркал в ванную. Там одёрнул с зеркала чёрную ткань и, тремя «рывками» зрачков сфокусировавшись на паутинчатом отражении, стал смотреть.       — Ох, Ви…       Глотку начало печь одновременно захлестнувшими чувствами вины, сожаления и невыполненного долга. Глотку начало печь так, словно ты проглотил паяльник. Засевшая после вечера с Бестией мысль о предательстве кого-то близкого, кого-то успевшего стать родным, материализовалась физической болью на уровне солнечного сплетения. Грудак спёрло спазмом, и ноги держать уже отказывались. Ты вяло скатился по стене на холодный кафель и согнул колени. Пытался вспомнить, как дышать. Но в черепной коробке вместо однажды услышанных техник странствующих монахов — ебучие обрывки сине-фиолетовой ряби на периферии везде, куда б ты не пошёл: около оружейной комнаты в старой квартире, выставленной на продажу из-за долгов, с противоположного конца барной стойки в «Посмертии», на другой стороне дороги рядом с пешеходным светофором. Та сине-фиолетовая рябь, которая была тебе знакома, те «цифровые галлюны», которыми когда-то окрестили тебя.

Вставай.

      Пришлось замереть. Всё из башки сдуло как перекати-поле резким порывом ветра. Ты пару раз мотнул головой в разные стороны, понимая, что шифер потёк основательно и бесповоротно. Застрелиться или вздёрнуться, безоружным сунуться к «Мальстрёму» и пиздануть им что-нибудь едкое или наведаться на местную военную базу «Арасаки» и проорать им нечто провокационное теперь не представлялось прежней глупостью. Теперь представлялось, что это было бы вторым в твоей жалкой до-и-после жизни поступком, которым ты бы мог искренне гордиться.

Ну же, блять! Вставай!

      Фантомное прикосновение к левому плечу, как если бы кто-то тянул его вверх, прошибло тебя таким же фантомным током. Мозги закоротило, и казалось, что глазные яблоки из-за давления вот-вот выскочат из глазниц. Ты зажмурился и не глядя схватился за раковину, зацепился пальцами за край, как за последний шанс на выживание, и с хрипом поднялся на ноги. Продышался, подождал, когда отпустит, и, выйдя из ванной, бросился паковать шмотки. Нахуй эту дыру, которую и квартирой-то назвать сложно, нахуй Найт-Сити, который несёт только муки и разочарования. Нахуй! Пусть горит оно всё синим пламенем.       Ты снял с вешалки в шкафу куртку и крутанул её спиной к себе, вгляделся в глаза самурайского демона, охваченного огнём. Хмыкнул, прикинул размер — одному пацану должно подойти. Кинул её на сгиб локтя, подобрал со стола бессрочный билет на автобус и цепанул со стоящего рядом стула дорожную сумку. Напоследок обвёл взглядом пространство, в котором существовал, и решил, что накопившийся срач предоставишь в качестве приветственного бонуса следующему хозяину.       Спустя несколько минут и три удара кулаком по соседской двери перед тобой выросло щуплое тело Стива. Ты по-доброму и впервые за долгое время по-настоящему улыбнулся, потому что этот мальчишка напоминал тебе… тебя. Разве что внешне подобных ему ты в двадцатых либо пёр в гримёрке, когда Альт выкидывала свои бабские истерики и отказывалась приходить, либо откровенно стебал прямо со сцены, наслаждаясь цветом заливающихся то ли от стыда, то ли от восхищения круглых щёк. Со Стивом всё вышло иначе. Его не хотелось ни в жопу, ни в душу, хороший оказался пацан. Смышлёный, башковитый по части отборного музла и искренний, каких сейчас по пальцам одной руки пересчитать можно — всем чего-то да надо, а Стиву не надо было нихуя. Стиву бы только пару аккордов подсказать и рифм к словам накидать.       Через полчаса вы с ним стояли у стойки продавца в «Машине времени». Оставлять после себя что-то на прощание ты считал делом эгоистичным, даже немного неправильным, но свалить и не оставить что-то пиздюку — именно ему, — что-то не позволяло. Не скрывая ехидной ухмылки, ты брал с подставки гитары под разный вкус и демонстрировал ему навыки, присущие единственному и неповторимому Джонни Сильверхенду, которого сам считал сдохшим вместе с уличным пареньком по имени Ви. Тогда язык зачесался растрепать Стиву и про биочип, и про «Арасаку», и про лучшего друга, в какой-то момент переставшего им быть и перевоплотившегося в… смысл? Смысл сражаться, беречь надежду, да просто быть. Язык, конечно, пришлось прикусить и только посоветовать пацану «не бросать дело, которым горишь».       Стоя потом перед экраном колумбария и перечисляя эдди за нишу, ты чувствовал, как нарастал в груди и грозился приблизиться к трахее ком. Огромный, гигантский, блять, будто бы из металла, из колючей проволоки и гвоздей шляпкой вниз. Через восемьдесят метров от того кома — ошмётки. Кишки скручивало в тугой узел.       Осторожно сняв через голову серебряную цепочку с пулей, ты крепко сжал её нечувствительными пальцами. Ты знал, что разжать кулак — всё равно что бросить горсть сырой, пропитавшейся дождём и слезами земли на крышку собственного гроба. Ты ещё не был готов, ещё боялся и совсем чуточку верил, хотя уже было не во что. То ли от стыда за неоправданные ожидания, то ли от невозможности смастерить реальную машину времени и откатить всё назад, ты опустил глаза. Постепенно тьма перед ними начала рассеиваться и вместо неё мозг, словно решив сыграть в русскую рулетку — мол, ебанёт или нет, — стал подкидывать фрагменты. Короткие, незамысловатые, но отпечатавшиеся в вашей памяти.       Уже знакомая квартира, уже знакомый образ человека, вырезать который не получится, наверное, даже после тысячи сеансов шоковой терапии. Его улыбка, за ней усмешка и снисходительный взгляд, его строгое «блять, какой же ты кретин». Тогда, вразрез пошлой и несерьёзной шутке, действительно хотелось полапать. Хотелось коснуться голого торса, провести большим пальцем по оставшимся после душа каплям воды, впаяться ногтями в рельефный пресс, мазнуть языком. Хотелось завалиться сверху и попробовать на вкус искусанные губы. Хотелось посмотреть в глаза — не как обычно, с издёвкой и невольной попыткой задеть, а по-настоящему, честно и открыто. Хотелось понять, как оно всё работает: как энграмма, набор сраных нолей и единиц, может испытывать чувства, которые испытывать дано лишь живым. Тогда хотелось продолжать смотреть на него, бесконечно, безотрывно, чтобы запомнить именно таким: не слабым, не сломленным, не тем, у кого больше нет сил и мотива бороться. Запомнить позу, положение рук, перекрещенные ноги и напряжение в икроножных мышцах, подёргивающихся едва заметно.       Разжать кулак тебе пришлось — горсть земли брошена. Аккурат рядом с подвеской легла сигарета с криво выведенными на ней пищевым красителем «V + J».       — Спасибо за… хм… да вообще за всё.       Когда ячейка с шумом слилась с сотнями подобных, ты на миг задержал дыхание. В жизни бы не подумал, что будешь однажды вот так стоять и пускать сопли из-за невысказанного, несделанного и незавершённого — ты был уверен, что твоя душа, если она вообще была, отмерла ещё тогда, когда у тебя отобрали Альт. Набрехал себе, что никогда и ни к кому больше не почувствуешь того, что чувствовал однажды к ней, и теперь усмехался, понимая, что не просто набрехал, а откровенно спиздел. То, что ты начал чувствовать к наёмнику, в чьём мозгу оказался случайно, было не сравнимо ни с чем. Его слушать и слышать, хотелось трогать, касаться без остановки, но всё, на что тебя хватало, это ехидно подпёздывать и украдкой, пока тот спал, облизывать взглядом. Смотреть на мирно вздымающуюся грудную клетку, наблюдать за тем, как подрагивали чёрные ресницы, как произвольно сжимались пальцы, а потом тянуться, но не дотягиваться.       На выходе ты заметил, как в припаркованной у обочины машине Стив, неумело затягиваясь сижкой, постукивал по рулю в такт знакомой мелодии. «Самурай», «Never Fade Away», через десять секунд припев и заключительный гитарный риф, выдуманный в пьяном угаре. К губам подползла печальная улыбка, ты осел на мокрую ступеньку и упёрся локтями в колени, поддаваясь вперёд.       Пацанёнка оставлять не хотелось совсем. Керри как-нибудь сам переживёт — не впервой. Мисти с Виком… кто они ему такие? Им ведь важно было видеть тело, уж точно не того, кто его отнял. Бестия наверняка найдёт, чем занять собственные мозг и руки, чтобы не скатиться в тоску о пережитках прошлого, соответственно, справится тоже — один раз у неё получилось, получится и во второй. Все они были или стали тебе будто бы чужими, но не Стив, нет. Отношения у него с родителями совсем натянутые, его бы с собой забрать, но куда там, одному ты уже жизнь подпортил — нехуя браться за новую. Ты знаешь, что без тебя поблизости он добьётся большего, нежели чем рядом с тобой, хотя тот ещё сам наверняка до этого не допёр, ещё не понимал, что в конечном итоге ты для него станешь отравой, ядом, парализующим токсином. Очередным разочарованием.       — Сначала избавиться от меня хотел, а теперь чё, сувенирчики таскаешь?       Снова знакомая усмешка, почти такая же как тогда, в квартире. Колкость, не обидная подъёбка в голосе, который ты узнал бы, стоя в самом шумном клубе города прямо у колонок со звукоусиляющим механизмом. Узнал бы, даже если бы тебе трижды стёрли память.Ноющая боль вдарила по вискам будто тяжёлыми армейскими ботинками, сдавила ещё не проплавленные всякой гадостью извилины. Ты, не до конца осознавая, повернул голову чуть влево, поднял глаза на бетонную клумбу без цветов. Оперевшись на неё задницей и самоуверенно скрестив руки на груди, стоял он… стоял, сука, блять, ёбаный Ви. Такой же, какого ты запомнил ещё в «Микоси»: в своей драной болотной куртке и в чёрных штанах с накладками на коленях, с тёмными волосами, выбритыми по бокам, с татуировкой, покрывавшей шею, с прищуренным взглядом и изогнутым краешком губ.       — Ви… ты, блять… как ты…       Энграмма сбоила. Сильно сбоила. Подтянутое тело уродливо полосовала цифровая рябь, каждое движение оказывалось резким и смазанным. В твоей голове взрывались ядерные бомбы, расщепляя всё твоё существо на ничтожные атомы, самому начинало казаться, что постепенно ты превращался в склизкую жижу, вязкую массу из слов, которые не получалось из себя выдавить.       — Если хочешь что-то сказать, то лучше сказать сейчас. На подольше задержаться у меня не получится, — ты непроизвольно сглотнул, проталкивая истеричный смешок от мысли, что, походу, теперь вы поменялись ролями, теперь ты — та доступная и открытая книга, читай не перечитай.       На секунду тебе вдруг стало интересно, какова вероятность, что обо всём, о чём ты думал последний месяц — особенно последние полчаса — он знал?       — Довольно высока, — прилетело в ответ хрипом с ноткой ультразвука. Ви портанулся на ступеньку ниже тебя, развернулся боком.       — Я… я не понимаю, как ты… — сказать хотелось совсем не это, сделать хотелось совсем не это. Поджилки скакали и тряслись как паралитические, челюсть начинала ныть от постоянно дёргающихся желваков, в припадке долбилось сердце. Становилось хуёво, откровенно паршиво и ебано от незнания, от непонимания того, что, блять, вообще происходит. Разве Ви не должен был слиться со сраным «Микоси» и уйти в небытие? Разве чип не должен был стереть его как паразита, избавиться как от какой-то несущественной болячки?       — Фактически, ты прав, — и тебе вновь охота хихикнуть, потому что привыкнуть ещё не успел, потому что мозги ещё не приварило к реальности. Ви встрепенулся, чуть сжался, словно от боли, и беззвучно кашлянул. — Но твоя баба просчиталась. Уже дважды.       Ты вскинул одну бровь, чувствуя подступающую тошноту от собственного идиотизма. Сидел, трясся, как малолетка на вечеринке в компании старшеклассников, и нихуя не понимал, мямлил что-то членораздельное, хотя смысла собственных слов понимал едва ли.       — Твой конструкт слишком долго за бесплатно провалялся в моей башке. Часть моих нейронных связей накрепко присобачилась к твоим и закрепилась, когда Альт жарила меня «Душегубом», — он говорил это так просто, как будто пересказывал рецепт бабушкиного пирога, но это всё-таки помогло тебе чуть расслабиться. — Оказалось, что биочип поражает не только мозг, — замолчал, помедлил, — ну знаешь, со временем, — усмехнулся, обхватил одной рукой согнутое колено, — поёбывает клетки всего тела, так что… считай, нас по рукам и ногам сковали одними наручниками.       Отлепившиеся друг от друга губы пропустили поражённый выдох. Проведя языком по внутренней стороне щеки, ты на миг перевёл взгляд на Стива, который по-прежнему сидел в машине, привалившись головой к запотевшему стеклу — задремал. Ты опустил голову, провёл двумя ладонями по лицу.       Хотелось орать, выть, хотелось лёгкие вспороть, блять, на две ровненькие половины, потому что всё казалось ёбаным, переёбанным и несмешным сюрром — в дураках теперь оказался ты, потому что весь этот месяц, который ты провёл в жалких страданиях и сожалениях к самому себе, был неоправдан. Весь этот месяц ты словно чувствовал, что не один, словно ощущал кого-то рядом физически, но с таким наслаждением превращал себя в сраную помойку с отходами, что было проще списать всё на приколы изгаженного разума, «побочки» биочипа, проёбы современных технологий. Тебе было проще думать, что ты просто поехал крышей, просто сошёл с ума, но прямо сейчас, лицезрея доказательство собственным догадкам, верить отказывался. Думал, что, закрыв-открыв глаза, очнёшься на лестничной клетке у лифта в луже рвоты и всё будет так, как было раньше.       — Джонни, подвисаешь, — Ви несколько раз щёлкнул пальцами у тебя перед рожей.       Тебя будто бы молнией прошибло, когда рука с вытянутыми пальцами невольно пошла вперёд, собираясь коснуться цифрового плеча. Ты, вроде, и понимал, что выглядит глупо, но сдерживать себя не получалось совсем.       — Не, чувак, мы не в «Микоси», тут так не прокатит. Но, если тебя это утешит, я был бы не против.       — Не против чего?       — Вот этого, — взглядом указал на твою ладонь. — И того, о чём ты думал у ниши.       Тогда ты понял, насколько сильно отравлял Ви жизнь, когда знал каждую его мысль, каждую его идею, каждое намерение что-либо сделать. Понял и стало хуёво втройне, стало ещё хуже, чем было, только теперь уже от факта, что все возможности просрал сам. Видел ведь, как Ви смотрел тебе прямо в глаза, когда зажимал симпатичного парнишку в зассаном толчке, понимал, что, вжимаясь в то содрогающееся тело, думал Ви всё равно о тебе, осознавал, что он тебя дразнит, расхаживая по квартире в одних штанах и отшучиваясь о совместном душе, но всё равно ничего не делал. Действию предпочитал бездействие, считал это правильным и вполне логичным, однако теперь жалел.       При жизни ты жалел о чём-то не более двух раз — когда грубо прогонял Альт из гримёрки и когда её же не смог спасти от лап «Арасаки», — но то сожаление оказалось не похожим на это. Тогда ты жалел, хотя понимал, что сделал всё, что было в твоих силах, ты попытался, но с Ви ты не пытался совсем. Знал, что он, пусть и неплохо скрывая, тоже чувствовал что-то. Сначала ты валил всё это только на него, мол, это он на самом деле начал привязываться к тебе с каким-то странным рвением, а потом на биочип, мол, ваши личности медленно перемешивались, разобрать где чьё становилось практически невозможно. Ты винил всё вокруг, корпорации, технологии, мир, Найт-Сити, но признаться себе в том, что втрескался во что-то недоступное, во что-то, никогда тебе не светящее, боялся, потому что это бы означало поражение, а «Джонни Сильверхенд никогда не проигрывает», да?       — Не кори ты себя, — на выдохе буркнул Ви, — тело я б так и так отдал тебе.       Тебя прошибло во второй раз, удержаться не получилось опять — ты дёрнулся вперёд с желанием зажать мудака в собственных руках и никогда, блять, не отпускать, но тот испарился, будто бы и не было его здесь никогда. Ты сдавленно выругался и поднялся на ноги. Билет на автобус, до этого мирно покоящийся в кармане, иронично зашелестел. Достав его и взглянув на название города, выговорить которое тебе не удалось и с сотой попытки, но в котором ты твёрдо метил начать новую жизнь, порвал. На мелкие кусочки, чтобы дать заднюю шанса точно не осталось — купить новый, конечно, можно, но вряд ли ты решишься на это ещё раз.       Стив испуганно шарахнулся, когда ты стукнул фалангой среднего пальца по стеклу — то сразу же съехало вниз. Ты потрепал его по колючкам на башке, тепло улыбнулся и велел уезжать, пообещав, что заглянешь через пару дней. Сумку попросил придержать, мол, заберёшь потом. Он заметно насупился, нахмурил брови и явно собирался что-то сказать, но ты заверил его, что всё хорошо, никуда не денешься, а у него — ты с намёком постучал по грифу гитары — полно дел дома. Пацан недовольно цокнул, но на педаль газа всё же нажал.

***

      — Почему ты молчал? — через пару часов под заходящее солнце решился вдруг узнать ты, подминая задницей траву и выдыхая полупрозрачный дым прямо на очертания дорогих домов в Норт-Оуке.       Место, в котором ты оказался, с перебоями вещая про своё жалкое существование в течение месяца, было выбрано не случайно. Здесь несколько лет назад, нажравшись в слюни и удобряя растительность своей непереваренной пищей вперемешку с алкоголем, Керри признался тебе в любви. В братской, разумеется, но тем не менее. Пока ты придерживал его отросшие и склеившиеся слюной волосы, он бессвязно болтал о будущей славе, о известности, о многомиллионных контрактах, о толпах фанаток, которых вы будете поочерёдно трахать, перекидываясь фразами и сигаретами, говорил, в четвёртый раз повторяясь, о том, что никто и никогда вас, блять, не разъединит.

Из любопытства.

      Ви рядом не было, но ты нутром чувствовал его ехидную усмешку. Представлял, как он валялся бы с закрытыми глазами на влажной траве, подложив руки под голову. Представлял, что, будь оно так, тебе бы снова выпал шанс посмотреть, облапать мутными глазами, а потом попробовать ещё раз — ведь как-то же у тебя получалось касаться его в те минуты, когда было совсем хуёво.       — Не понял?

Было интересно, сколько ты продержишься без меня.

      Теперь представлял, как вдарил бы уёбку по носу, или как слабо пихнул бы в бочину, чтоб неповадно было, или как схватил бы за патлы, как сжал бы их в кулаке и, приблизив к себе, прижался бы к…

Джонни, ты снова это делаешь.

      А у тебя вены в агонии заходились сейчас так, как не заходились даже при виде голой Альт. Да, Джонни, ты снова это делаешь, снова чувствуешь. Желание, похоть и страсть сливались в одно страшное нечто, которое ты с трудом смог бы идентифицировать сам, которое ты с большим трудом и вынужденными тренировками, но всё-таки научился контролировать, потому что не потянулся к члену, потому что не обхватил его ладонью и не начал рьяно водить по нему, выдумывая и в башке раскладывая Ви как последнюю в мире давалку, по которой тащится каждый первый. Потому что не сжал свободной рукой яйца, яркими вспышками видя, как толкался бы хером в горячий рот, как хватал бы ртом воздух…

Джонни!

      Ты усмехнулся, и картины в голове пропали. Сучёныш даже в виде энграммы покоя не даст, будет отыгрываться на тебе по полной, за всю хуйню. За всё, что ты делал с ним, за всё, блять, чего ты с ним не сделал.

Если однажды твой пропитый и прокуренный мозг размером с пылинку додумается, как облачить меня хоть в какое-то тело, клянусь, блять, я буду раздвигать ноги перед тобой так, как только захочешь, но сейчас… остановись. Это странные чувства, я ещё не научился управлять этой хуйнёй так искусно как ты.

      — Ну и сука же ты, Ви… — с придыханием прохрипел ты, сжимая-разжимая потряхивающие от напряжения пальцы.

Ага. Никого не напоминает?