Aged up

Саяке четырнадцать, и она влюблена. Мысли путаются, беспорядочно вертятся в голове неконтролируемым потоком, пока она смотрит ровно перед собой. Вокруг — кипы белесых бумаг, сложенных по датам в идеальные нерушимые стопки, несколько паст разных цветов и маленькие электронные часы. Глаза ее слипаются от недосыпа. Цифры, буквы, подписи — все видится словно через мутную водную гладь. А в голове одно: стройная женская фигура, теплый взгляд голубых-голубых глаз и ощущение гладкости платиновых волос под кончиками пальцев. Президент, президент, президент. Саяка хочет отогнать все мысли, поскорее разобраться с каждой бумагой и лечь в постель, потому что она знает: во сне ее снова ждут мягкие наставления и нежные касания, совершенно нереальные для этого мира. Пытаясь сосредоточиться, Саяка легко хлопает себя по разгоряченным щекам. Шорох бумаги разрезает тишину комнаты, когда она, наконец, ставит подпись, откладывает проверенный отчет и аккуратно, стараясь не помять уголки, складывает его в файл. Она открывает ящик под столом, чтобы достать пачку цветных стикеров и затем наклеить желтый (обязательно желтый, если дело касается финансов) на уголок файла. «Отчет о выплатах и убытках на 02.10.Nг (форма №2)» — выводит Саяка аккуратным витиеватым почерком скорее механически, чем осознано, прежде чем оглядеть стопку бумаг перед собой. Еще три отчета. Ее взгляд останавливается на часах — 23:54. В конце концов, ничего же не случится, если она прикроет ненадолго глаза? Она обязательно вернется в общежитие, как только чуть отдохнет. В кабинете раздается едва слышный хлопок двери. Этого хватает Саяке, чтобы подскочить на месте и испуганно оглядеть комнату вокруг. Ее сонный, все еще мутный взгляд натыкается на расплывчатую женскую фигуру, замершую у двери. Некоторое время Игараши внимательно смотрит на нее, стараясь прогнать пелену пред глазами, пока не замечает длинные белые волосы и густо накрашенные голубой помадой губы, растянутые, как всегда, в легкой непроницательной улыбке. Нет-нет-нет! Саяка отворачивается, бросая прояснившийся взгляд на часы — 07:10. Этого не могло случится! Точно не с ней. Однако, когда осознание происходящего, наконец, доходит до нее, она оборачивается в сторону президента и, чуть ссутулившись, тихо-тихо говорит: — Я… Я могу все объяснить. Мельком Саяка замечает, как приближается к ней президент, но не может оторвать взгляд от шнуровки своих ботинок — чувства смущения, неловкости и стыда полностью отбивают желание смотреть выше своих ног. Ей хочется провалиться сквозь землю. Если бы она могла прожечь взглядом дыру в полу под собой и исчезнуть в ней сейчас, наверное, она была бы самым счастливым человеком на земле. И может чуть-чуть, но она не хотела видеть президента сейчас. Нет, не так. Она не хотела, чтобы президент видела ее в таком виде. Саяке приходится поднять взгляд, когда она чувствует легкое прикосновение к своим плечам. Неосознанно она смотрит на грудь президента перед своим лицом, и сердце, кажется, пропускает удар, когда мягкий голос нарушает тишину комнаты: — Тебе нужно отдохнуть, Саяка. — Н-но, президент, я не устала. Просто… — запинается Саяка. «…просто я думаю о вас каждую минуту и прямо сейчас пялюсь на вашу грудь». — Правда? — усмехается она. Саяка следит за тем, как она обходит ее, чтобы подойти к столу. Тонкие, по истине аристократичные пальцы легко проводят по скрытому в файле отчету и мягко поддевают желтый стикер на нем. — Ах, в таком случае, это не ошибка, так ведь? — улыбается она, и Саяка хмурится в непонимании. Ошибка? Но она же несколько раз все пересчитала, перепроверила каждую цифру — все было идеально. Однако, когда Саяка, наконец, замечает в чем дело, ей хочется умереть. Нет, не могла она такое написать. Не в этой жизни. «Отчет о выплатах и президенте на 02.10.Nг (форма №2)». Саяка прячет горящее от стыда лицо за ладонями, почти физически ощущая на себе взгляд голубых глаз. «Поздравляю, теперь ты в них даже посмотреть не сможешь, дура!» — вопит ее внутренний голос. — Если тебе удобнее спать здесь, ты можешь остаться, — тянет президент после недолгой паузы, — Но нет ничего страшного в том, чтобы признаться хотя бы себе, что ты устала, Саяка. Нет, признаться себе в усталости не было для Саяки чем-то страшным. Настоящим же испытанием были для нее снисходительная интонация голоса президента, с которой она обращалась к ней, когда речь заходила о ее состоянии, и мягкие, почти родительские поглаживания по голове. Это заставляло Саяку прикусывать язык и душить в себе хоть малейшие намеки на слабость. Она взрослая. И она докажет это, даже если ей и придется наступить себе на горло. — Президент, — Саяка убирает руки от лица. Ее по-детски пухлые губы сжимаются от напряжения, — Я правда не устала. Обещаю, что этого больше не повторится, — отрезает она, — К вечеру я… я доделаю все. — Как скажешь. Президент садится в свое кресло, облокачивается на его спинку и изящно закидывает ногу на ногу, а Саяка со стыдом осознает, что не может оторвать взгляд. Ей кажется, что у нее парестезия: ее бросает в жар, руки леденеют, и с тысячи болезненно горячих мурашек пробегают по телу. Пытаясь отвлечься, она подскакивает с места и судорожно складывает разбросанные по столу бумаги. — Саяка, — зовет ее президент. — Да? — Ты выглядишь еще очаровательнее без очков. Сердце Игараши бьется быстрее, и она чувствует, как щеки заливаются жгучим румянцем. Саяке четырнадцать, и в этот день она впервые открывает коробочку линз.

***

Саяке пятнадцать, и она с молчаливой завистью смотрит на одноклассниц. Она проплывает мимо толпы маленькой тенью, чтобы поскорее пройти в класс математики. В ее руках — излюбленный «Код да Винчи» Дэна Брауна, который она, по своей традиции, перечитывает каждый третий день второго месяца, а под ним — маленький секрет, о котором она никогда никому не расскажет — книга по половому воспитанию. Саяка пришла к этому не сразу. Она не могла сказать, что больше оказало на нее влияние: собственное любопытство, мучавшее ее, пока она смотрела на тела одноклассниц, или же слова Мидари Икишимы, бестактно напомнившей ей о том, что она несколько отличается от своих ровесниц не только мировоззрением и наличием «охереть каких мозгов», но и внешне: — Эй, ты главное не паникуй, — подсела к ней Мидари, намереваясь продолжить разговор, — Сиськи — это последнее, что должно тебя вообще волновать. Нет так нет их, и хер с ними. Это, у тебя зато охереть какие мозги. Я бы даже сказала, что ты на фоне этих куриц вообще вундеркинд, — она кивнула в сторону девушек перед ними, — Мыслишь не по годам и… Саяка не была мазохисткой. Однако, на протяжении нескольких дней она прокручивает ее слова у себя в голове, словно пластинку, и с особой придирчивостью оглядывает свою маленькую фигуру в зеркале. Может, ей и следовало не обращать внимание на эти слова, как раньше она и делала, однако, они действительно задели ее за живое, отчасти потому что она осознавала: то, что сказала ей Икишима, было чистой правдой. Саяка действительно выглядела иначе. Она была на голову ниже своих сверстниц, пусть за этот год и выросла на добрых семь сантиметров, фигура ее все еще оставалась угловатой, а лицо — детским. Поэтому на следующий день она твердо решила разобраться с этой проблемой, чего бы это ни стоило. Несколько дней мучительно долгих поисков почти заставили ее опустить руки, пока, наконец, она не нашла то, что искала — полный курс по половому воспитанию. Следующие бессонные ночи Саяка проводит за книгой, выпивая один энергетик за другим. Это происходит до тех пор, пока Мидари, у которой она их занимала, не забеспокоилась: — Чувиха, твой детский организм скоро скажет тебе «пока». Харе пить эту дрянь — учеба не стоит этого. — Спасибо за беспокойство, Икишима-сан, — Саяка кивнула, — Но в этом нет нужды. Я прекрасно себя чувствую. По этой причине в течение последних двух недель Саяка старательно избегает любой встречи с Мидари, отчаянно пытаясь слиться с потоком учеников. К слову, получается это у нее прекрасно: то ли ее безумная одноклассница, наконец, решает оставить свои попытки преследования, то ли старается ослабить ее бдительность. Саяка склоняется ко второму варианту и держится наготове. Однако, Икишиме все же удается поймать ее. Сегодня. Этот день явно был проклят. — Стой, сис! «Только не сейчас!» Саяка делает вид, что не замечает высокой фигуры перед собой, и крепче прижимает к груди книги. — Эй, я знаю, что ты меня видишь! — Саяка ускорилась, — Да стой ты, мелкая! Я помочь хочу. — Помочь? — она останавливается, — Прости, Икишима-сан, но могу я спросить с чем? — Так ты уже спросила. Саяка молчит, выжидающе смотря на девушку перед собой. Что она хочет? Это очередной повод ее постебать? Тихо вздыхая, она все же наступает на горло своим принципам и предлагает Мидари пройти в свой кабинет, чтобы поговорить, когда та смотрит на нее почти с щенячьей виной в глазах. — Отлично, сис. Я хотела поговорить с тобой о том, что сказала тогда, — начала она, послушно следуя за маленькой фигурой Саяки. — Икишима-сан, мы закрыли эту тему еще тогда и… — Я не имела в виду то, что ты подумала, — перебивает ее Мидари, когда дверь за ними закрывается, — В плане, мне хотелось сделать тебе комплимент, понимаешь? Ты, типа, умная, а твоя внешность — это как бы фишка. Это не должно быть каким-то комплексом. Саяка с удивлением смотрит на высокую фигуру, склонившуюся над ней. — Прости, Икишима-сан, но с чего ты взяла, что я комплексую? — отворачивается Саяка и подходит к столу, чтобы поставить на него книги. — Да у тебя на лице написано, — Мидари наигранно щурится, — «я считаю себя конченой неудачницей». — Не выдумывай, у меня и мысли не… — Ой, да ладно, мне-то можешь не врать. Я сама пережила это на собственной шкуре. Своего за километр вижу. — Пережила? — спрашивает Саяка с любопытством и тут же мысленно бьет себя по голове. «Гребанная идиотка!» — А тебя, оказывается, легко вывести на чистую воду, — Мидари плюхается на стул, почесывая ухо, — Мне было четырнадцать, сис, и мне тогда было капец как неловко, потому что все эти курицы буквально дышали в мой пупок. — Что-то с трудом верится, — отвечает Саяка, — Ты не похожа на человека, над которым издевались, Икишима-сан. Прости, но ты похожа на ту, кто… — … кто сама издевается над другими? — продолжает Мидари, — Нет, чувиха, единственный человек, над кем я издеваюсь — это я сама. Саяка скрещивает руки на груди и чуть облокачивается на стол позади себя. Она прекрасно знает Икишиму, возможно, даже лучше, чем остальные в классе, поэтому в ее наклонностях она не сомневалась. Но что-то мешало ей расслабиться и продолжить разговор: отчасти, это были отголоски обиды, неприятным осадком осевшими у нее в груди, отчасти — недоверие. Она почти физически ощущала какой-то подвох. — Я слышала, что там гормоны прописывают в таких случаях, как твой, и… — Что тебе на самом деле нужно? — перебивает Саяка, возможно, впервые в жизни. На лице Мидари проскальзывает недоумение. Она разводит ноги, и, кажется, совершенно не обращает внимание на задравшуюся юбку. Некоторое время ее взгляд скользит по фигуре Саяки, пока она не отвечает: — Сис, ты чего? Я же с тобой просто по душам хочу поговорить. — Да неужели? — Игараши щурится в недоверии, — А я так не думаю. — Ладно, чувиха, твоя взяла, — лицо Мидари принимает безумное выражение. Она поддевает языком пирсинг на губе и, не сдерживая нетерпения, вскрикивает, — Я хочу поговорить с тобой о той белобрысой сучке! — Что? Почти детское непонимание проскальзывает в больших глазах Саяки, пока осознание, наконец, не доходит до нее. «Боже, она говорит о президенте!» — Икишима-сан! — сбивчиво начинает она, — Не называй так президента. — Так, это как? — Мидари ухмыляется. — Как ты ее назвала! — Я что-то не помню, как там кого назвала, — она почесывает ухо, — напомни-ка мне, сис. Саяка знала, что такое провокация. Она прочла достаточно литературы по психологии за последний год, чтобы иметь четкое представление об этом. Но сейчас, когда злость задушила в ней остатки самообладания, все мотивирующие фразы, заметки и примечания вылетели из головы. Обвиняющий укор сорвался с губ, прежде чем Саяка поняла, что сказала: — Ты назвала ее «белобрысой сучкой», дура! У нее всегда были некоторые проблемы с гневом, однако, Саяка никогда не срывалась на кого-то. Ее накрыло тягучее, обжигающее чувство стыда, когда ее взгляд встретился с нечитаемым взглядом Икишимы. Ноги стали ватными и почти не слушались, и она села на стол позади себя, чтобы не упасть. Боже, она правда назвала Мидари дурой? — Я… Прости меня, Икиши… — Вот как надо, сис! — вдруг воскликнула она, и Саяка подняла взгляд, — Разрушь свои рамки, в которые ты себя загоняешь, и увидишь, как, типа, поменяешься, понимаешь? Нет, она не понимает такой реакции. Она ничего не понимает. — Так расскажешь, где сейчас эта сука? Саяке хочется смеяться. Она поджимает губы, стараясь сдержать смех, застрявший у неё в горле, пока, наконец, он не срывается с губ вместе с рваным выдохом. Что за чудачка? Она смеется, сама не понимая причины, пока воздух в груди вдруг не заканчивается. Раскрасневшаяся, почти дезориентированная, она смотрит на девушку пред собой и, неожиданно для себя, отвечает: — Хорошо. Саяке пятнадцать, и, кажется, вместе с комплексами она приобретает и подругу.