Начиная с сегодняшнего дня

      Прохладный и влажный, словно в ожидании дождя, воздух рядом с костром становился сухим, пах дымом и оседал на губах. Внутри гаража все смешалось: духи и пот, запах травки, сигаретный дым и нечто кислое, словно кто-то не донес содержимое желудка до туалета или хотя бы ближайшего куста, однако для Се Ляня этот запах был настолько привычен, что, казалось, он сам пропитан им до последней клеточки, состоит из него. Под сходящим действием таблеток и травы он ощущал все малейшие оттенки и детали окружающей материи, будь то почти физически ощутимый запах, цвет или что-то иное; казалось, будто вся изнанка мира открыта перед ним, обнажая свою суть и позволяя ему узнать вещи, тянущие как минимум на нобелевку по физике. Но сейчас его меньше всего интересовала нобелевка по физике — или любая другая, несмотря на то, что отцы, наверное, сожрали бы его заживо за попытку отвертеться от славы.       Хуа Чэн появился у входа из ниоткуда — для Се Ляня это действительно выглядело так, словно он попросту соткался из дыма, хотя остальные, несомненно, видели, как он пересекал помещение — и утянул его в угол за рукав, не особо церемонясь. Се Лянь уткнулся взглядом в разрисованную стену, осознавая, что это затягивает похлеще книжек-раскрасок.       Краем глаза он видел, как аура Хуа Чэна рядом пылала алым и трещала, будто заряженная электричеством.       — Я тебе сейчас врежу, — предупредил Хуа Чэн тихо. Се Лянь сглотнул, с трудом отрывая взгляд от стены.       — Может, не надо? — без особой уверенности уточнил он.       — Это принцип, которым руководствовались те, кто выдавал тебе мозг?       — Обидно, знаешь ли.       Ему не было обидно. Ему было никак.       — Я сколько раз говорил держаться подальше от Бая и уж тем более ничего у него не брать?       Се Лянь постучал по подбородку ногтем указательного пальца, словно всерьез задумался.       — Много?       — Вот именно. И какого хрена ты творишь?       — А какая разница?       Этот вопрос, заданный с поистине детской непосредственностью, кажется, заставил его растеряться на мгновение.       — Еще чаще ты говорил, что тебе плевать на нас всех, — продолжил Се Лянь, и с каждым словом голос его становился все жестче, — так какое тебе дело сейчас, чем я тут занимаюсь? Неужели ты вообразил себя моим отцом? Нет, спасибо, тех двух достаточно. Может, другом? Ты довольно ясно показывал с самого нашего знакомства, что этому не бывать. Так какое тебе дело?       Возможно, это было лишь плодом его воспаленного восприятия, но Хуа Чэна эти слова словно задели. Он прищурился и скрестил руки на груди, словно пытаясь таким способом оградить себя. От кого, подумал Се Лянь с неожиданным приступом веселья, от меня?       — Прекрасно, — холодно сказал он. — Сторчишься и сдохнешь в каком-нибудь туалете, разве не отличное будущее для обожаемого гениального сыночка твоих родителей?       — Может и сдохну, — согласился Се Лянь, — но это будет мой выбор. Спасибо за заботу, правда, но пока я здесь, я сам буду решать, что мне делать, даже если это что-то не самое правильное.       Они упрямо уставились друг на друга. Раньше, чем он сформулировал в голове, что собирается делать, Се Лянь протянул руку и коснулся пряди темных волос, вновь заплетенной в косицу. Смутно вспомнились прежние дни — тогда эта косичка казалась ему милой. Сейчас ему хотелось переплести ее самому, а потом сжать и никогда не отпускать.       — Я тоже умею, — зачем-то сказал он, второй рукой обхватил шею Хуа Чэна — почему этот парень такой высокий, чем его кормили? — и потянул вниз, заставляя наклониться. Хуа Чэн выглядел позабавленно-удивленным, однако подчинился, словно ему тоже было интересно, чем все закончится.       Их лбы соприкоснулись. Се Лянь чувствовал, как оседает на губах чужое дыхание, и от этого что-то сводило в животе. Несколько мгновений они молчали, Се Лянь пытался посчитать его ресницы, однако постоянно сбивался на разных числах.       — Что ты делаешь? — спросил, наконец, Хуа Чэн. То, как двигался при этом его рот, пробудило в Се Ляне воспоминания о недавнем поцелуе с другим человеком. Можно ли это назвать первым по-настоящему взрослым поцелуем с языком? Или все же поцелуй с Линдой тоже мог считаться взрослым?       А что, шепнул ему голос подсознания, если ты сейчас поцелуешь его?       — Не знаю, — Се Лянь с усилием разжал пальцы и отстранился, неловко завертевшись на месте. Не стоило показывать, как сильно взволновала и заинтересовала его эта мысль. Казалось, что все, о чем он думает сейчас, другие могут прочитать без особого труда. — Мне надо домой. Куртка… Где моя куртка?..       Такие мысли не несли ничего хорошего, думал он. Когда неожиданно целуют тебя — не проблема. Когда ты сам хочешь кого-то поцеловать… что ж, вот это уже тревожно.       Домой он, впрочем, так и не уехал — втянулся в карточные игры, постепенно перешедшие в некое подобие невнятных догонялок, и все мысли о том, чтобы вернуться в свою скучную комнату, вымело так, словно их и не было. В конце концов, Цинсюань все равно прикроет.       За воротами сгустилась густая липкая темнота — время перевалило за час ночи, когда они сгрудились вокруг костра, чтобы немного осветить двор и рассказать жуткие истории. Се Лянь чувствовал себя как в летнем лагере, дожевывая чей-то остаток шашлыка и привалившись плечом к Цинсюаню, знающему этих историй целый вагон. С другой стороны в него вцепилась Сюань Цзи — судя по виду, она ожидала увидеть человека без лица, жаждущего крови демона или хотя бы чокнутого маньяка вот прямо сейчас.       Он ожидал какого-то жуткого отходняка после таблеток, но чувствовал себя вполне неплохо, разве что челюсть побаливала, словно он несколько часов подряд грыз бетон. Даже настроение оставалось более приподнятым, чем обычно. Последствия, подумал он насмешливо, ну да, ну да. Ради таких «последствий» я готов принять эту хрень еще раз.       Когда на горизонте забрезжил нежно-розовым с примесью персикового рассвет, большая часть ребят уже не могла больше бороться со сном. Кто-то свернулся на куртках у погасшего костра, остальные предпочли уйти в тепло, занять диваны и пол. Се Лянь задремал полусидя — голова его лежала на чьих-то коленях, а туловище осталось на полу. Где-то неподалеку, приоткрыв рот, спал Цинсюань. Хуа Чэн и Хэ Сюань в очередной раз мистически исчезли, оставив одежду и байки. Даже те, кто не спал, старались говорить шепотом. Шумный суетливый гараж постепенно погрузился в тишину раннего сонливого утра, превращая время в густой свинец.       Домой Се Лянь вернулся только вечером следующего дня. Родители выглядели так, словно были не слишком-то довольны этим, но поверили объяснениям, что он ночевал у Цинсюаня — благо, тот тоже на секунду заскочил вместе с ним, чтобы показать, что да, они действительно проводили время вместе, вот он, а вот и ваш сын в целости и сохранности. Вновь потянулись скучные дни. Преподаватели все чаще говорили о приближающихся зимних экзаменах, контроль и нагрузка в учебных стенах усилились в разы, и Се Ляню все это настолько опротивело, что иногда хотелось прямо на паре открыть окно и выйти в него. Будь что будет.       Чем сильнее увеличивалась нагрузка, тем больше хотелось сопротивляться. Раз в несколько дней он, отмазавшись подготовкой к экзаменам с одногруппниками, стабильно сбегал от окружающего мира в гараж, иногда с Цинсюанем, иногда без него. Они пили и были веселыми, свободными людьми без обязательств. Ночь принадлежала им, весь мир им принадлежал.       Чувство прихода казалось Се Ляню прекрасным забытьём. Он мог произнести вслух то, что в трезвом виде никогда бы не сказал, чувствовать себя сексуальным, особенным, раскрепощенным, любимым всеми. Исчезали границы и барьеры. Иногда он делал это, чтобы забыться, в другой раз — чтобы что-то вспомнить. Ему хотелось быть таким всегда: не сдерживать эмоций, смеяться, чувствовать себя своим среди толпы. Ему нравилось запивать алкоголем вкус травки на языке, а затем лежать на диване и чувствовать, как тело становится легким как перышко, а мир меняется и кружит вокруг, словно он центр всего, император вселенной, возносящийся на небеса.       После восторга наступала апатия, Цзянь Лань заботливо растирала ему раскалывающиеся виски, а он клялся себе, отцам и господу Богу, что с сегодняшнего дня больше никогда не возьмет в рот ни капли, никогда не прикоснется к таблеткам или сигаретам, чем бы они ни были набиты. С сегодняшнего дня вновь возьмется за ненавистную учебу и станет достойным членом общества. Но клятвы часто имеют слишком короткую жизнь. Сегодняшний день заканчивался — а завтра начинался новый, свободный от любых обещаний.       Последствия подобного образа жизни не могли не сказаться на учебе — когда его пригласили к ректору, Се Лянь не высказал особых эмоций и просто молча прошел мимо удивленных одногруппников к выходу из аудитории, слыша, как нарастают за спиной шепотки. Несмотря на происходящие изменения, они все еще считали его идеальным студентом-зубрилой. Было приятно думать о том, как сильно они ошибаются.       Се Лянь готовил речь, состоящую всего из трех слов — «я хочу отчислиться!» — вот уже несколько недель, и в кабинет вошел, как надеялся, по крайней мере, почти без страха, которого от него ожидали.       Ректор, тучный мужчина лет пятидесяти на вид, смотрел на него сквозь линзы очков с прохладной задумчивостью. Се Лянь полагал, что не будь он сыном уважаемого преподавателя и когда-то одним из лучших студентов курса, вылетел бы из вуза, не успев сказать «ой», однако сейчас его явно ждала очередная промывка мозгов. Сколько раз был здесь, чтобы получить похвалу — а теперь его буравят взглядом, словно заправского преступника какого-то.       Забавный поворот событий.       — Я не понимаю, что с вами случилось.       О, эту фразу по отношению к себе Се Лянь в последнее время слышал столько раз, что уже тошнило.       — Вы были гордостью университета, гордостью вашего отца… Что же произошло?       Он не отвечал, глядя на край стола так, словно там была сосредоточена вся мудрость бытия.       — Насколько мне известно, в семье у вас все благополучно. Может быть, есть какие-то другие проблемы?       Моя проблема — это вы, хотелось сказать ему, но он продолжал молчать, чувствуя почти физически, как его сверлят взглядом.       — Ваши успехи сильно упали. Вы ругаетесь с одногруппниками и спорите с преподавателями, не выказывая к ним должного уважения. Преподаватель культурологии сообщил мне, что видел вас курящим на территории учебного заведения, что строго запрещено…       Се Лянь резко вскинул голову. Ему показалось, будто кто-то огрел его по спине тяжелой дубиной. Его видели курящим? Доложили ректору? Мог ли отец узнать об этом тоже?       — Он не был уверен, что это именно вы, поэтому я не стал сообщать никому более, — приняв его испуг за удивление, сказал тот. — Однако ситуация в любом случае складывается не очень благоприятная. Лишь из уважения к вашему отцу и вашим прежним успехам я еще не говорю об отчислении. Но если вы не возьметесь за ум…       Отчисляйте, крутилось в голове у Се Ляня, билось барабанами, звенело и гудело. Отчисляйте, плевать, плевать, плевать. Я ненавижу это место. Я ненавижу свой факультет. Я ненавижу свою будущую работу.       Но потом он вспомнил отцов — то, как они верили в него, как им гордились. Он обещал им в детстве, что не разочарует, что станет лучшим. Что даже небо не станет его пределом. Разве он не разрушит их отношения, если позволит себя отчислить?       Позор, какой позор, прозвучало голосом Цзюнь У из того давнего кошмарного сна. Как нам смотреть в глаза соседям и коллегам? Ты же был на вершине, как мог так скатиться? Кем ты теперь станешь?       Как унизительно.       — Пожалуйста, — словно со стороны услышал Се Лянь свой голос, — не отчисляйте меня. Не говорите отцу! Я исправлюсь, я все сдам.       — У вас много долгов и есть пропуски.       — Я их закрою. Только не говорите папе.       Ректор пару мгновений пристально смотрел на него, затем кивнул — и с этим кивком в душе Се Ляня словно разрушился тяжелый, мучительно давящий камень.       Разрушился — и завалил его обломками так, что нечем дышать.       Судя по тому, как легко прошел ужин, отцы и правда не знали о причине его посещения ректората. С невозмутимым видом Се Лянь соврал о том, что они просто обсуждали предэкзаменационную нагрузку и культурную программу на предстоящие праздники. Впрочем, и на все ранее всплывающие в разговоре замечания о снижении успеваемости он отвечал одинаково: готовлюсь, устаю, все исправлю высоким общим баллом. Родители смотрели задумчиво, но верили.       Стыд за постоянную ложь стал уже настолько привычен, что Се Лянь почти не обращал на него внимания.       Цинсюань позвонил, когда Се Лянь, заперев дверь в комнату и включив для вида какую-то лекцию со звуковым сопровождением, чтобы родители думали, что он тут усердно занимается, клеил самокрутки из спрятанной в прикроватной шишечке травы. Кабан, отчего-то не чувствуя в нем потенциального конкурента, научил делать их и дал множество полезных советов, которыми Се Лянь, разумеется, не собирался пренебрегать. Однажды он даже принес плод своего труда ему на проверку, и Кабан, раскурив ее с видом утонченного ценителя, похлопал его по плечу своей гигантской ручищей.       — Пойдет, пойдет. А у тебя талант, — заявил он тогда. — Не так хороша, как мои, но для новичка очень даже…       Приятно было вновь почувствовать себя особенным хоть в чем-то.       — Ты не сильно занят? — не размениваясь на приветствия, спросил Цинсюань, когда Се Лянь, спешно отыскав наушники, принял звонок и вновь склонился над разложенной на столе рисовой бумагой. — Ни от чего не отвлекаю?       — Занят, но не сильно.       — А… Как смотришь на то, чтобы на время отодвинуть то, чем занимаешься, и поехать со мной в салон? Думаю, я готов к тату.       — Хорошие новости, — Се Лянь наполнил согнутый лист травой и разровнял по длине, раздумывая, сможет ли сейчас вырваться на улицу.       — Хотя… — звонкий голос Цинсюаня немного опустился, — не знаю, получится ли у тебя. Я пытался зайти в гости, но твои родители сказали, что ты занят учебой, и я как-то незаметно оказался за дверью. Они у тебя прямо церберы.       Се Лянь, полный вспыхнувшей внутри злости, сжал наполненную бумагу слишком сильно, портя ту аккуратную форму, которую пытался воссоздать. Уже который раз его друзей попросту разворачивают на входе, аргументируя это тем, что он занят — неужели других студентов так же из-за учебы лишают любой социализации, кроме внутриуниверситетской? Казалось, все вокруг могут гулять в свободное время без глупых отмазок, кроме него!       Несмотря на то, как сильно это выводило из себя, приходилось продолжать играть по правилам: Се Лянь понимал, что уйди он без разрешения — потеряет даже то, что дозволено сейчас, а отцы вновь вцепятся руками и ногами, того и гляди снова начнут возить его туда-обратно, как детсадовца. Этого не хотелось.       Но и дома сидеть, как псу на привязи, не хотелось тоже.       — Я попробую, — пообещал он со вздохом, пытаясь выровнять самокрутку и придать ей правильный вид. — Дай мне немного времени, я свяжусь, когда будут результаты.       На том конце он услышал смешок.       — Ух, как официально… Хорошо, удачи. Буду ждать.       Он закончил свое очередное творение — не самое аккуратное, к сожалению, придется тайком от всех, чтобы не позориться, — спрятал остальное, тщательно вымыл руки и, убедившись, что невозможно определить, чем он только что занимался, вышел из комнаты и спустился вниз.       Родители нашлись на кухне: Мэй Няньцин готовил ужин, а Цзюнь У, устроившись с ноутбуком за столом, погрузился в свою бесконечную медицинскую документацию. Се Лянь проглотил замечание о том, что ему с ноутбуком на кухне садиться запрещали, ведь кухонный стол только для еды. Впрочем, ничего нового: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.       — Пап, — позвал он, топчась в дверях и стараясь не обращать внимания на окутывающий коконом аппетитный аромат, — у Му Цина проблема со статьей, я бы хотел съездить и помочь ему.       Отцы отвлеклись от своих дел и повернулись к нему.       — Поздно уже, — проворчал Мэй Няньцин, глянув на сгустившуюся за окном темноту, — неужели ему нельзя было сообщить пораньше?       — Он думал, что успеет, — пожал плечами Се Лянь. — Я ненадолго. Ну, надеюсь, что ненадолго.       Он вовремя вспомнил, как Му Цин упомянул вчера, что его мать будет отсутствовать дома из-за ночной смены в больнице. Минус еще один свидетель его лжи, если удастся убедить друга подыграть.       Впрочем, стоило ему упомянуть Му Цина, как большая часть нависшего вокруг отцов напряжения рассеялась. Если к Цинсюаню они все еще относились с подозрением, то старых друзей Се Ляня, которых знали почти с пеленок, считали едва ли не гарантом правомерного и безопасного времяпровождения. С ними они отпустили бы Се Ляня хоть на край света.       «Если родители спросят, скажи, что я у тебя» — написал Му Цину Се Лянь, вернувшись в комнату, чтобы переодеться. Немного подумав, добавил: «нужно срочно кое-кому помочь, а они не хотели отпускать по темноте».       Как и ожидалось, Му Цин сообщение прочитал почти сразу и ничего не ответил, но Се Лянь знал: он сделает то, что от него требуется, даже если ему это не нравится.       Все же его друзья были кем угодно, но не предателями.       Со стороны наблюдать за процессом было еще интереснее: он сидел рядом на стуле и зачарованно следил, как вслед за иглой машинки, ведомой тонкими бледными пальцами, на коже Цинсюаня появляются линии будущего рисунка. Цинсюань вздыхал, ерзал и хныкал время от времени, но терпел, и терпение свое поддерживал тем, что почти безостановочно о чем-то рассказывал. Нить разговора Се Лянь потерял еще минут десять назад, а Хуа Чэн, подозревал он, еще раньше, и Цинсюань это, скорее всего, прекрасно понимал, но продолжал говорить, пытаясь успокоиться, а они не прерывали.       Татуировка Цинсюаня нашла себе местечко на бедре: изящный веер с подвеской в окружении ветра и листьев, словно вот-вот и правда зашевелится, качнется от воздушных порывов под звон украшений. На вопрос:       — Ну что, как тебе?       Се Лянь честно ответил:       — По-моему, тебе подходит идеально, — и ни капли не соврал.       — Что с лицом? — спросил Хуа Чэн, прибирая рабочее место, пока Цинсюань вертелся у зеркала, оценивая свою новую татуировку.       — А что с ним? — Се Лянь на всякий случай ощупал лоб и щеки. Кажется, все было на месте. — Запачкался где-то?       — Выглядишь так, словно кто-то умер, — пояснил Хуа Чэн, шлепнув его по рукам, словно родитель непоседливого ребенка, не больно, но укоряюще. — Тебе не говорили, что трогать лицо грязными руками нельзя?       Се Ляню это показалось довольно забавным.       — Может, еще научишь меня с пола не есть? — поддел он с усмешкой, но та тут же исчезла, стоило лишь вспомнить о теме разговора. — Да так, некоторые проблемы появились. Я уже, вроде как, все решил… С учебой траблы, — все же сознался он. — Она надоела мне так сильно, что это, кажется, заметили все.       — Бросил универ? — теперь он, кажется, заинтересовал своего собеседника. Жаль, что зря. Однако внутри все настолько горело недовольством и отчаянием, что он выпалил раньше, чем подумал, всю правду.       — Почти. Меня предупредили, что я на грани отчисления, несмотря на все успехи, и я попросил… я попросил прощения. Не говорить отцам. Пообещал исправиться. Я просто… я хотел сказать им, чтобы шли к черту, но вместо этого извинился! Я… — его голос упал почти до шепота, — я чувствую себя таким жалким. Я прогнулся под них. Я всегда под всех прогибаюсь. Ведь я же хороший мальчик, гордость своих родителей, я не имею права их опозорить.       — Ты идиот, а не хороший мальчик, — заметил Хуа Чэн, выбрасывая перчатки в мусорное ведро. Се Лянь потерянно глянул на него. Несмотря на то, что в большинстве случаев Хуа Чэн был грубоват и резок в своих высказываниях, Се Лянь, даже если злился, все равно чувствовал себя куда лучше после разговора с ним. Сложно было отрицать, что к этому человеку его тянуло как магнитом. — Опять пытаешься успеть везде и всюду, чтобы в итоге получить пинок под зад и там, и там. Реши уже хоть что-то, не понимаю, почему такие вещи вообще нужно объяснять.       — Легко сказать… — фыркнул Се Лянь. — Твои родители, например, знают, чем ты занимаешься?       Хуа Чэн глянул на него с откровенной насмешкой.       — Кто сказал, что они у меня есть? — раньше, чем Се Лянь успел извиниться, он равнодушно продолжил, — но даже если бы и были… я просто делаю то, что мне нравится, ведь всегда есть вероятность, что на меня прямо сейчас упадет метеорит.       Он ухмыльнулся и, обогнув замершего Се Ляня, пытающегося понять, что это вообще сейчас было, вышел из комнаты, бросив напоследок, ни к кому конкретно не обращаясь:       — Свет вырубить, дверь захлопнуть. Я буду на улице.       Делать что нравится, значит?       — О чем вы говорили? — поинтересовался Цинсюань, пока они шли к выходу. — Когда это у тебя с Хуа Чэном появились свои секретики?       Это прозвучало таким тоном, что Се Ляня бросило в жар.       — Никаких секретиков, — заявил он поспешно. — Так, об учебе и всяком таком.       — Но это же факт — вы с ним неплохо общаетесь и он явно к тебе благоволит, это все заметили, — не отставал Цинсюань, и чем больше он говорил, тем сильнее Се Ляню хотелось закрыть тему и сбежать домой. — Он тебе нравится?       — О чем ты говоришь?.. Я н-не… Он не… — Се Лянь внезапно для себя начал заикаться, даже не заметив, что они остановились посреди погруженного в мрак коридора. — Это не так! У него же… у него же там девочки и… И вообще, ничего подобного! Мы абсолютно разные, и он бы мне точно никогда не понравился в том смысле!       На Цинсюаня это не произвело особого впечатления.       — Хочешь сказать, Бай тебе больше нравится?       — Мне никто не нравится!       — Но с Баем ты целуешься, а на Хуа Чэна пялишься и он определенно тебя привлекает хотя бы физически. Не особо похоже на «никто не нравится». Тут больше подойдет «еще не определился, но любви хочется».       Се Лянь обессиленно прислонился к стене и слабо побился об нее затылком, чувствуя, как горит от смущения даже шея. Не такого он ожидал от этой поездки.       — Если хочешь знать мое мнение, — не замолкал Цинсюань, воодушевленный возможностью с важным видом раздавать любовные советы, — из этих двоих я бы выбрал Хуа Чэна. Если бы не был влюблен в Хэ-сюна, то, уверен, тоже на него запал бы. Объективно он и правда горяч, если не брать в расчет характер…       — Что значит «тоже»? — простонал Се Лянь, замахал руками, пытаясь зажать открывшему рот для ответа Цинсюаню, и, отпихнув его к противоположной стене, бросился прочь из салона, понимая, что от стыда и смущения не сможет даже поднять на Хуа Чэна взгляд в ближайшее время.       Но самым страшным было то, что подсознательно он с доводами друга готов был пусть и неохотно, но согласиться.       Се Лянь полагал, что они вернутся в гараж обмыть радостное событие Цинсюаня, но у того, как оказалось, были другие планы на вечер.       — Брат меня ждет, — сообщил он виновато, — я поклялся, что вернусь сегодня домой вовремя, не хочу с ним ссориться опять. К тому же, мне пока нельзя пить из-за тату, а там я точно не сдержусь, да и Хэ-сюна сегодня не будет, Чэнджу так сказал.       — Все нормально, — успокоил его Се Лянь, чувствуя от этой новости одновременно огорчение и облегчение. Ему нравилось, когда Цинсюань был там с ним, но, в то же время, под его присмотром он чувствовал, что не может расслабиться полностью, чтобы не испортить его мнение о себе. То, что подумают о нем остальные, было не столь важно, он мог бы смириться с их осуждением, однако если его решит осудить Цинсюань, его близкий и важный друг… Он сомневался, что перенесет это легко.       — Может, вернемся вместе на такси? — предложил тот, и когда-то в начале всей этой истории Се Лянь бы с радостью согласился, но сейчас, не моргнув и глазом, солгал:       — Я заеду ненадолго, нужно кое-что обсудить с девушками. Кажется, насчет репетиторства для чьей-то сестры.       Репетиторством он уже не занимался, но Цинсюань об этом не знал, да и не особо-то интересовался на самом деле. Услышав о такой благовидной причине, он одобрительно кивнул.       — Как удобно, тут же и клиенты нашлись.       Се Лянь согласно промычал, думая совсем о другом: если вернуться до полуночи, вопросов у отцов будет меньше, да и рюкзак с университетским хламом он с собой не взял. Значит, с алкоголем или травой стоило быть осторожнее, чтобы дома ничего не заметили.       Возвращаться домой сразу? Нет, спасибо, в другой раз.       — Бая сегодня нет, — заметил Хуа Чэн как бы между делом, когда они остановились во дворе. Се Лянь, удобно прижавшийся щекой к чужой спине, неохотно отстранился и пожал плечами. Не то чтобы его сильно расстраивала эта новость: Бай иногда давал ему таблетки бесплатно, когда был в хорошем настроении, неплохо целовался и сладкими речами позволял почувствовать себя нужным, важным и желанным, но какой-то сильной привязанности к нему Се Лянь не испытывал. Иногда тот даже пугал своей жестокой циничностью и холодным жадным блеском в пристальном взгляде. В такие моменты он выглядел человеком, который силой возьмет то, что не получит по доброй воле. Ссориться с ним, не имея более сильного покровителя, явно было бы не лучшей идеей, Се Лянь не рисковал понапрасну, пока мог иметь с этого странного подобия отношений больше пользы, чем вреда.       — Я приезжаю не ради него.       Оставив байк чуть поодаль от остальных, ближе к забору, Хуа Чэн провел рукой по сиденью, словно стряхивая невидимую пыль. Се Лянь, бросив на него взгляд напоследок, развернулся и направился к гаражу.       — Не ради людей, но того, что они могут дать? — прилетело в спину.       — Если ты про наркоту, то нет, — отозвался Се Лянь, обернувшись. Холодный ветер растрепал волосы, неприятно цапнул за обнаженную шею. — Просто сейчас для меня все лучше, чем сидеть дома как собаке.       Помня о том, что позже все же придется вернуться, Се Лянь старался держаться подальше от курящих сигареты с особо вонючим и въедливым дымом, даже сам выкурил лишь одну с травой, зарядившись энергией и хорошим настроением на несколько ближайших часов, и был совсем не против сыграть с остальными в алкогольную игру. В этом месте он узнал о существовании кучи групповых игр, начиная с карточных и заканчивая связанными с алкоголем или даже интимом — в последних, благо, участвовать не приходилось. Узнать, что же придумали местные весельчаки в очередной раз, было довольно интересно.       — Будем играть в луноход! — объявил уже вусмерть пьяный парень, взобравшись на диван с ногами. — Давайте, давайте, присоединяйтесь, это же так весело!       Под чужие смешки он благополучно свалился с дивана, и правила растерявшемуся Се Ляню объяснила добросердечная Цзянь Лань. Все было довольно просто: выбирался человек-лунная база, остальные получали номер и становились ползающими на четвереньках луноходами.       — Тебя будут спрашивать диспетчеры, — пояснила она Се Ляню, — а ты должен нести всякую чушь типа «я луноход такой-то, исследую лунные горы» или «я стыкуюсь с другим луноходом», ну, что в голову взбредет. Главное правило — смеяться нельзя. Засмеешься — идешь к базе, выпиваешь столько стаканов, сколько раз налажал до этого, и выполняешь данное тебе задание. Понятно?       — Понятно, — послушно отозвался Се Лянь. Звучало довольно забавно. — Кто будет лунной базой?       Лунной базой, как он и подозревал, стал Хуа Чэн, почти несменяемый на этом посту. Впрочем, Се Ляню сложно было представить его в числе игроков, ползающих по залу, от одной мысли об этом уже разбирал хохот.       Он оказался двенадцатым луноходом, послушно опустился на колени и уперся ладонями в пол, стараясь не думать, сколько на нем всякой грязи. Впрочем, перед игрой его хотя бы подмели по мере сил, наверное, могло быть и хуже. Однако все мысли о чистоте пола вымело из головы, стоило только ему посмотреть на толпу «лошадок», с пыхтением ползающих вокруг — смех вырвался изо рта раньше, чем он смог его обуздать.       — Ага, — закричал кто-то, — засмеялся!       Се Лянь повернулся к Хуа Чэну, взирающему на них с ухмылкой. Тот поманил к себе ленивым жестом и кивнул на выстроившиеся на столе стаканы.       Рядом с «лунной базой» устроились несколько человек, отказавшихся играть либо слишком невменяемых для этого. Один парень с удивительно знакомым лицом попытался погладить Се Ляня по голове, как собачку. Увернувшись, Се Лянь смерил его холодным взглядом. Стоя на коленях перед раскинувшимся на диване Хуа Чэном, он поймал его острый, оценивающий взгляд и выпрямил спину. Отчего-то столь унизительная поза отозвалась внутри слабым уколом внезапного возбуждения.       — Один стакан, — мягко подтолкнул его голосом Хуа Чэн. После того, как Се Лянь выполнил требование, он ухмыльнулся еще шире. — А теперь расскажи нам, какая поза в сексе твоя любимая.       Вокруг захихикали. Се Лянь, решив, что ослышался, широко распахнул глаза.       — Чт… Что это за вопросы такие?       — А ты думал, всем интересен твой любимый цвет или фильм?       — Но… А если у меня нет… то есть, я не…       — Ты ни разу не занимался сексом? — протянула девушка неподалеку нарочито сожалеющим тоном. — О, бедняжка… Даже не знаешь, что теряешь.       — А ты, похоже, знаешь очень хорошо? — не сдержался Се Лянь, даже не взглянув на нее. Он из последних сил старался сохранять самообладание и не покраснеть позорно на глазах у всех.       — Ну а из порно? — предложил кто-то. — Порно же ты смотрел?       Порно Се Лянь смотрел всего пару-тройку раз, но либо ролики были не особо качественными, либо с ним было что-то не так, только вместо удовольствия он тогда почувствовал лишь непреодолимое желание поскорее прекратить воспроизведение. Однако, поразмыслив над тем, что его раздражало в этих видео меньше всего, он неуверенно произнес:       — Ну… Неплохо выглядит, когда сидят сверху…       — «Неплохо выглядит», как будто картину оцениваешь, — поддели его со смехом.       — Или у стены, на весу, — продолжил Се Лянь, стараясь не обращать внимания. — Сойдет?       — На весу круто, — согласилось с ним большинство девушек. — Сечешь.       — Ах, какой кавалер пропадает…       — Я была бы не против, если бы ты захотел меня к стенке прижать, если ты понимаешь, о чём я, — подмигнула ему та же девушка, которая недавно сожалела об отсутствии его сексуального опыта. Се Лянь поджал губы и отвел взгляд, надеясь, что это лишь шутка.       Хуа Чэн благосклонно кивнул, принимая его ответ.       — Неплохие желания для девственника, — разумеется, и он не удержался от шпильки. — Продолжаем.       Если Се Лянь и думал, что один стакан за каждую ошибку как-то маловато, то вскоре понял, как сильно ошибался, потому что игроки начали лажать один за другим. Масла в огонь подливали и не участвующие, смеша их со стороны, поэтому вскоре некоторым приходилось выпивать за раз по четыре, а то и пять стаканов, что явно не способствовало сохранению самообладания. Се Лянь, постаравшись стереть из памяти столь смущающий эпизод, постарался влиться в игру и понял, что когда ты пьян и накурен, вокруг все кажется смешным, тем более люди на четвереньках, бормочущие нелепости и пытающиеся рассмешить друг друга, чтобы подставить. Хуа Чэн своими заданиями их не щадил: кому-то пришлось обменяться трусами, кому-то устроить борьбу задниц, девочки звонили бывшим и несли околесицу, а Се Лянь благоразумно вышел из игры, когда понял, что уходит куда-то вбок, даже стоя при этом на четырех конечностях. Однако, глядя на игру с дивана, он осознал, что с каждой минутой чувствует себя все пьянее, хоть больше и не прикасался к стаканам.       — Эй, — позвали сверху. Се Лянь поднял голову и рассеянно уставился на знакомое лицо какого-то парня. Где-то он его видел… однако мысли разбегались, все вокруг словно замедлилось. К горлу поднималась тошнота. Ему казалось, что он может лечь и уснуть прямо здесь. — Помнишь меня?       Се Лянь покачал головой с извиняющимся видом — ну, он надеялся, что по нему видно, как он сожалеет об этом. По лицу парня скользнула тень недовольства — и исчезла, стертая дружелюбной улыбкой.       — Я Цао Юань. Подвозил тебя как-то, помнишь?       — А, — равнодушно отозвался Се Лянь. Он действительно вспомнил: плохой водитель байка, подкатывавший к нему; человек, пытавшийся погладить его по голове недавно. Узнавание это не принесло особой радости, он чувствовал себя таким сонным, что для выражения эмоций приходилось прикладывать огромную часть оставшихся сил. Неужели алкоголь так повлиял? — Помню. Привет.       — Привет. Слушай, — замялся тот, — хотел поговорить с тобой кое о чем.       Се Лянь кивнул на соседнее место на диване.       — Наедине, — выделил голосом тот. — Пожалуйста. Всего пару минут.       У Се Ляня не было желания спорить. Он послушно поднялся на ноги, покачнулся из-за резко закружившейся головы — Цао Юань тут же подхватил его под локоть и прижал ближе, — и, вывернувшись из импровизированных объятий, пошел к выходу из гаража, слыша, как позади чужие подошвы стучат по полу. С каждым шагом конечности наливались свинцовой тяжестью все сильнее, будто кто-то привязал к ним камни. Чтобы держать веки открытыми, приходилось прикладывать усилия. Осознав, что это явно неспроста, он остановился и пытался что-то сказать, попросить о помощи, однако Цао Юань, нагло обхватив его за талию, почти потащил за угол гаража, в то место, которое Се Лянь временами считал своим почти убежищем. Никто не обратил внимания на их уход — все были увлечены игрой. Попытки вырваться пресекались на корню. Едва держась на ногах и медленно, осоловело моргая, Се Лянь мог только подчиняться.       За гаражом их ждали еще пара парней. Цао Юань, где-то растерявший всю свою неловкость, запустил руку в его волосы, притянул к себе и прижался к губам, влажно облизывая их языком. Се Лянь попытался оттолкнуть его, понимая, что еще немного — и он попросту блеванет и отключится, а терять сознание в окружении малознакомых людей, один из который пытается засунуть язык тебе в рот — явно худшая из идей.       Сопротивление его не принесло ничего кроме чужого недовольства. Не выпуская из хватки его волос, Цао Юань отстранился, глянул недовольно, надавливая свободной рукой на плечи. Се Лянь опустился — почти упал — на колени, пытаясь отвлечься от боли. Волосы не жалели, тянули так, словно пытались снять скальп. Набитую ватой и туманом голову вело, он не мог сосредоточиться на одной мысли дольше пары секунд, все вокруг расплывалось. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным и далеким от реальности.       Голоса звучали над головой, приглушенные, что-то вроде бессмысленного «бу-бу-бу». Надавив на затылок, его заставили склониться вперед. Когда он дернулся, пытаясь вывернуться, получил удар по лицу — неожиданный и оттого еще более болезненный. Щека и челюсть онемела, в висках застучало. Чьи-то пальцы надавили на губы, пытаясь открыть ему рот. Едва удерживаясь в сознании, Се Лянь вновь дернул головой и получил еще один удар. В ушах нарастал смутный гул.       Перед ним кто-то встал, хватка на волосах сжалась крепче. Он скользнул расфокусированным взглядом с кед по джинсовой ткани вверх — и наткнулся на член, длинный, бугристый и с объемными венами. Мерзкий. Заметив заминку, рука в волосах дернула его голову вперед, почти вжимая лицо в пах.       — Оближи его для начала, — подсказали сверху.       Се Лянь невольно зажмурился. Очередной приступ тошноты поднялся по пищеводу, тело дернулось, когда он попытался подавить рвотный позыв. Невнятные голоса вокруг стали громче, временами он вырывал отдельные слова и фразы, но не мог понять смысла. Хотелось спать, но каждый раз, когда он закрывал глаза, за волосы больно вздергивали вверх.       Член ткнулся в его сжатые из последних сил губы. Пахнущая чем-то горьким рука зажала нос, мотнувшуюся вниз голову оттянули назад. Се Лянь чувствовал, как воздуха становится все меньше. Уши заложило, потемнело в глазах, а грудь налилась огнем. Несколько мгновений он балансировал на грани бессознательности, но уставший от постоянных испытаний организм решил все за него, и он сдался — открыл рот, делая шумные, глубокие вдохи, точно утопающий, выбравшийся на поверхность. Грубые шершавые пальцы уцепились за зубы, растягивая челюсть и позволяя члену втолкнуться внутрь. Се Лянь закашлялся, давясь слюной, попытался оттолкнуть от себя чужие бедра, желая лишь потерять сознание в этот самый миг, позволить окружающей темноте поглотить себя — и плевать, что там с ним сделают дальше, но ему вновь не позволили. Горло сдавило от подступающих слез, однако тому, кто сейчас делал с ним это, чужое унижение явно нравилось.       Он не знал, сколько времени прошло, но внезапно все закончилось, давление на голове исчезло, член с отвратительным влажным звуком выскользнул изо рта, оставив его задыхаться и хрипеть. Оставшись на ослабленных конечностях без поддержки извне, он упал вперед, словно мешок, и сжался в клубок, чувствуя, как накатывает долгожданное небытие.       Последним, что он видел, прежде чем закрыть глаза и отключиться, были улепетывающие три пары ног.       Се Лянь зажмурился, пытаясь прийти в себя. Горло болело, окружающая картинка была словно подернута туманом. Разбирая сумятицу в голове, он осознал, что абсолютно не помнит большую часть вечера: словно кто-то аккуратно разбил воспоминания и забрал себе несколько кусков, склеив остальные так-сяк.       — Ты как? — чьи-то руки помогли ему приподняться и передали стакан с водой. После нескольких жадных глотков особо лучше не стало, но хотя бы сухость в горле пропала, оставив лишь слабую болезненность.       Он огляделся, пытаясь понять, что происходит. Судя по всему, он лежал на диване, с ногами занимая его весь, что, вообще-то, не особо приветствовалось, а Цзянь Лань и Сюань Цзи, заботившиеся о нем больше всех в этом месте, присели рядом на корточки. Се Лянь не хотел знать, сколько парней сейчас поглядывали на них со спины, учитывая длину их юбок. Еще пара девушек нависали над ним через спинку дивана.       — О, снова с нами, — заметила одна из них, с выкрашенными в фиолетовый кончиками волос. — Вроде все в порядке.       — Сколько пальцев я показываю? — спросила Сюань Цзи тоном персонажа из фильма. Се Лянь сконцентрировал взгляд на ее черных длинных ногтях, мелькающих перед носом.       — Три. Что случилось?       — Не помнишь? Тебя вырубило на улице.       — Надо меньше пить, — нравоучительно заметил остановившийся рядом мужчина — тот, который когда-то жаловался ему на ушедшую жену и несправедливую популярность местных главарей. — Молодой еще, сейчас организм посадишь — потом не вылечишь.       — Иди отсюда, умник, ты сам недавно из запоя вышел, — замахали на него руками девушки. Мужчина обиженно пробурчал что-то вроде «да что бы вы понимали», но послушно скрылся с глаз. Се Лянь сел, потирая переносицу. Голова болела и кружилась, и каждый раз, когда он пытался вспомнить, из-за чего же потерял сознание, в висок словно кто-то ввинчивал болт и сводило желудок почти до тошноты.       Видимо, мрачно подумал он, я и правда сильно перебрал, а организм подвел резко. Вот до чего стресс доводит.       — Долго я лежал тут?       Девушки переглянулись.       — Ну… Часа три.       — Сколько? — выдохнул Се Лянь, пытаясь встать. Три часа? Черт возьми, ему же нужно вернуться домой! — Как это три часа? Почему меня никто не разбудил?       — А зачем нам тебя будить? — впрочем, они не были в курсе его заморочек со временем и семьей, потому просто невинно пожали плечами. — Тебя Чэнджу и А-Синь нашли, принесли сюда, Чэнджу сказал, чтобы все оставили тебя в покое.       — Сильно устал, наверное? Я однажды вырубилась в автобусе, проехала через весь город и опоздала на пары, — поделилась Сюань Цзи зачем-то. — Хотя на земле спать, конечно, куда неприятнее.       Се Лянь вздохнул.       — Давайте просто забудем об этом недоразумении? Со мной все хорошо, сейчас просто вернусь домой и посплю.       Значит, его нашел Хуа Чэн? Се Лянь скользнул взглядом по толпе и выцепил его, уткнувшегося в мобильник и не принимающего в окружающем хаосе никакого участия. Тот, словно почувствовав чужое внимание, поднял голову, несколько мгновений разглядывал его, словно пытался найти что-то известное только ему самому, а затем жестом расслабленно лежащей на подлокотнике второй руки подозвал к себе — примерно так же, как и во время игры.       Как собаке, подумал Се Лянь недовольно, но не мог не признать, что выглядело это эффектно. Пришлось подойти — противостоять властной ауре вокруг Хуа Чэна было действительно непросто.       Так, как сейчас, этот диван пустовал редко, постоянно кто-то да вился вокруг. Пользуясь неожиданной свободой, Хуа Чэн развалился посередине, нога на ногу, а Се Лянь рискнул сесть сбоку — в конце концов, не стоять же весь разговор над душой. В непроницаемо-темных глазах Хуа Чэна, одним взглядом примораживающих к земле, отражались огоньки гирлянд. Алые выглядели почти зловеще, словно отражение адской бездны.       — Что-то хотел?       — Что ты опять принял? — вопрос в лоб заставил Се Ляня растеряться на мгновение.       — Ничего! — возразил он почти оскорбленно. — Ничего не принимал! Просто… устал, вот и все.       — И решил, что земля за гаражом отличное место для сна?       Се Лянь сжал зубы. Если бы он еще помнил, что именно заставило его там уснуть!       — Я так сильно помешал тебе этим? Хорошо, извиняюсь, больше не повторится. Могу идти?       Хуа Чэн издал смешок, словно Се Лянь сказал что-то забавное. Уголки губ его немного приподнялись. Поймав себя на смущающей мысли, что открыто пялится на них, Се Лянь поспешно отвел взгляд.       — Я сказал что-то смешное?       — Ты все так же огрызаешься. Это забавно.       — Приятно, что смог повеселить, — прохладно отозвался Се Лянь, не совсем понимая, к чему тот ведет. Неужели вспомнил их первое знакомство?       — Приятно, что хоть что-то в тебе осталось неизменным, — в тон ему заметил Хуа Чэн, склонил голову к левому плечу, слышимо хрустнув позвонками, и, оттолкнувшись от спинки, поднялся на ноги. Се Лянь проводил его недоумевающим взглядом. Иногда он попросту не успевал за ходом его мыслей и действий. К чему это было сказано? Он так изменился по мнению Хуа Чэна? Откуда это знать человеку, который абсолютно не показывает своей заинтересованности в нем? Как нужно правильно реагировать? И куда он, черт возьми, собрался посреди разговора?       — Это все, ради чего ты меня позвал?       — Хватит тебе на сегодня. Вставай, подброшу до дома, пока не вырубился тут снова.       Все раздражение растаяло дымом.       — Подожди, ты? — это получилось почти жалко. Благо, что никто не услышал. Се Лянь изумленно уставился в стену, пытаясь побороть вспыхнувшее смущение и привести содержимое головы в порядок, прежде чем подняться тоже и начать вспоминать, где валяется его бедная, измятая чужими телами куртка.       Нет, все же он абсолютно не успевает за мыслями этого человека.       Шуткой это не было. Хуа Чэн со внезапно проснувшейся совестью или заботой — ну или что там у него за мотивы, Се Лянь не рисковал предполагать, — решил довезти его до дома.       Плюс: Се Ляню нравилось с ним ездить.       Минус: Се Ляню слишком нравилось с ним ездить. Хуа Чэн как-то странно влиял на него, и, зная, какой он человек, Се Лянь сомневался, что это можно считать хорошим знаком. Он был знаком с концепцией влечения — в теории — и всегда полагал, что, столкнувшись с ней в реальной жизни, сможет, в отличие от слишком поддающихся эмоциям окружающих, сохранить холодный разум и разобраться, достоин ли человек подобного доверия с его стороны, стоит ли это все возможных последствий. Однокурсники выбирали девушек, которые, по его мнению, могли бы подходить им и получше, и позже, когда это вскрывалось, ныли из-за разбитого сердца, чтобы после вновь наступить на те же грабли. Девушки и вовсе бегали за какими-то идиотами, что Се Ляня раз за разом вводило в ступор. Неужели, думал он, голову всегда так отключает, когда кого-то хочешь? Неужели нет возможности просто логически подумать, а нужно ли тебе это?       Сейчас он думал вполне логически: нет, Хуа Чэн не тот человек, к которому его должно тянуть. Родители никогда не примут такой выбор. Друзья не примут. Да сам Хуа Чэн плевал на него с колокольни. Здесь стоило остановиться и больше с ним не пересекаться, пока не исчезнут эти странные, волнующие желания.       Только вот вполне разумные рассуждения ни капли не помогали. Особенно с алкоголем в крови.       Хуа Чэн был человеком раздражающим. Равнодушным ко всему. Пользующимся другими как своими вещами. Насмешливым и грубым.       Но восхитительным настолько, что рядом с ним дрожали колени.       — Ты можешь, — прокричал Се Лянь Хуа Чэну на ухо, — поехать еще быстрее? Очень-очень быстро.       Тот ничего не ответил, но байк послушно ускорился. Все вокруг сливалось в сплошное темное пятно, ветер засвистел в ушах. Жаль, что нельзя было выдуть так мысли из головы. Се Лянь закинул голову вверх, глядя на небо с тусклыми точками редких звезд. Он никогда не видел, чтобы небо было усыпано ими полностью, как на картинках.       — Я сделаю кое-что, — вновь сказал он Хуа Чэну на ухо. — Ты не пугайся и все такое.       А то мало ли от неожиданности руки дернутся и они в дерево въедут. Лучше уж предупредить заранее.       Различив кивок, Се Лянь вновь откинул голову назад и, глядя на звезды и невзирая на бьющий в лицо ветер, закричал так громко, как только мог, вложив в этот крик всю свою досаду, всю обиду и злость на себя и всех вокруг, все свои чувства, кипящие внутри без выхода — и не замолкал, пока не кончилось дыхание и горло не заныло от саднящей боли. Задыхаясь в накатившем смехе, он уткнулся Хуа Чэну в шею, сорвано дыша и не сразу замечая, что байк, постепенно сбавляя скорость, съехал к обочине.       Хуа Чэн обернулся к нему всем корпусом. В разгоняемой светом фар темноте его мерцающие глаза и очертания лица были так неотвратимо притягательны, что Се Лянь застыл и смог лишь выдохнуть что-то невнятное, когда с него стянули шлем, мягко притянули за шею ближе и порывисто прижались к губам.       Се Ляню показалось, что мир вокруг застыл, пережидая момент — или это застыло его сердце, прежде чем броситься в сумасшедший ритм? Прежние попытки анализировать ощущения сейчас казались лишь насмешкой: какой уж тут анализ, когда от одного лишь невинного прикосновения языка к его нижней губе все тело прошило разрядом, а мысли улетучились так же стремительно, таяли и распадались на искры, как и весь здравый смысл?       Он дернулся вперед, прижимаясь ближе, обхватил шею ладонями словно в попытке удушить, но на деле лишь цепляя ногтями в бессильном удовольствии. Хуа Чэн неслышно засмеялся в поцелуй, и вибрация, рожденная этим нежным звуком, превратилась в сотрясшую тело Се Ляня неконтролируемую дрожь, сорвалась в бешено бьющий в висках пульс. Он приоткрыл рот, момент соприкосновения их языков свел судорогой низ живота и бедра, плотно обхватывающие чужие. Это не походило на все, когда-либо ранее испытываемое с другими людьми. Дернувшись назад, он разорвал поцелуй, сохраняя в памяти тихий влажный звук, с которым рассоединились их губы, и несколько секунд, ткнувшись в основание шеи Хуа Чэна, просто дышал, шумно заглатывая холодный воздух, лишь чтобы потом, обхватив его затылок, вновь жадно прижаться к губам, позволяя вовлечь себя в поцелуй еще более откровенный и требовательный.       Затем отстранился уже Хуа Чэн: развернувшись, подхватил Се Ляня под ягодицы и притянул ближе, вставая меж его разведенных бедер и сминая губы в очередном порыве. Се Лянь охотно ответил, чувствуя, как пальцы сжимаются на его коже почти до боли. Мысль, что Хуа Чэн может взять его сейчас на этом самом байке, не была ему неприятна; наоборот, невзирая на недавние рассуждения о неправильности и неразумности его эмоций, все внутри сжалось в пылающий до боли комок. Однако стоило тому положить ладонь ему на пах — и Се Лянь отстранился так резко, что едва не упал. Дрожь желания превратилась в ужас внезапно и неожиданно, ощущаясь так, словно он из жерла вулкана упал прямиком в ледяную пропасть.       — В чем дело? — уточнил Хуа Чэн с удивлением в голосе. Он явно подобного не ожидал. Се Ляню пришлось потратить несколько секунд, чтобы заставить себя вытолкнуть хоть что-то сквозь спазмированное горло.       — Я… не знаю.       Хуа Чэн вскинул брови, но больше не спрашивал, давая ему отдышаться и лишь молча поглаживая по бедрам без каких-либо намеков.       — Тебя никто раньше не насиловал? — спросил он тихо спустя несколько минут тишины, прерываемой лишь судорожными вздохами Се Ляня.       — Нет. Я… Прости, я не знаю, что случилось! Я хочу, но… просто не могу. Прости…       — Все нормально, прекрати извиняться.       Се Лянь уперся ладонями в сиденье и опустил голову, чувствуя себя виноватым и очень глупым. Потерять шанс неожиданно приятной близости из-за каких-то внезапных загонов? Да, вполне в его стиле.       — Я отвезу тебя домой, — сказал Хуа Чэн таким тоном, что стало понятно — спорить тут бесполезно. Се Лянь больно прикусил губу и кивнул.       Тот вернулся в прежнее положение — спиной к Се Ляню — и вернул ему шлем.       — Готов?       — Да.       — Тогда погнали. И не делай такое лицо, мир не рухнул. Просто целоваться тоже прикольно.       С этим сложно было поспорить после произошедшего недавно, но Се Ляня не успокоило. Я-то, подумал он тоскливо, касаясь языком укуса, впервые в жизни захотел не только целоваться.       Оказавшись наконец в своей спальне, Се Лянь опустился на кровать, чувствуя себя необычайно взволнованным и разбитым одновременно. В глубине души он надеялся, что Хуа Чэн его хотя бы вновь поцелует на прощание, ведь до этого вторгался в его рот с необычайной жадностью, однако он даже не коснулся, лишь взглянул внимательно и бросил «ложись спать», прежде чем сорваться с места и растаять в темноте.       — А-Лянь? — Цзюнь У постучал в дверь и, не дождавшись ответа, приоткрыл ее, заглядывая внутрь. — Пойдем, поешь с нами. Мы тебя ждали.       Се Ляню не очень хотелось есть, однако требовалось разгрузить мозг от всего произошедшего ранее. Ему казалось, что если подумать об этом еще немного, можно сойти с ума. Вопросы навалились в снежный ком размером с городскую высотку, а он не мог ответить даже на малую их часть. Почему? Для чего? Было ли это искренне или на спор? Почему именно сейчас? Нужен ли был он сам, или только его тело? Стоит ли ему на что-то надеяться в будущем? Стоит ли ему вообще в будущем сталкиваться с ним?       Неужели… это и правда произошло в реальности?       — Да, сейчас спущусь.       Он снял куртку, понюхал — пахло дымом и пылью — и сунул вглубь шкафа, сделав мысленную пометку постирать завтра, когда отцы будут на работе. На то, чтобы переодеться в домашнюю футболку и спортивные штаны, ушло чуть больше времени, чем обычно, потому что вещи то и дело выпадали из его дрожащих рук, а в теле все еще сохранялась неприятная слабость. Он не мог поверить, что это все не какой-то странный сон. Хуа Чэн действительно поцеловал его? Просто взял и поцеловал ни с того ни с сего? Да что творится у него в голове? Впрочем, шепнул голос разума, вряд ли он сделал бы это просто так. А ты повелся как ребенок. Как идиот.       Подумаю об этом позже, решил он, выходя в коридор и закрывая дверь. Много о чем стоит подумать.       В гостиной, тонущей в теплом свете, вкусно пахло едой, на фоне мерно бубнил свою речь герой какого-то фильма. Родители уже сидели за столом, о чем-то переговариваясь, и встретили Се Ляня улыбками, словно не было между ними никаких проблем. Он постарался запихать все свои печальные мысли подальше, желая лишь подольше побыть в этом мирке уюта и умиротворения.       К удивлению, никто не заводил речи об университете, успеваемости и домашней работе. Они обсудили забавные случаи с работы Цзюнь У, просмотренный ими в ожидании его фильм, Се Лянь приврал о том, как они с Му Цином спешно делали статью к завтрашней паре, а родители лишь посмеялись и похвалили его за желание помочь.       Поговорив, они принялись за еду. Аппетита у Се Ляня не было, но он послушно взял палочки и попытался съесть хотя бы немного, когда перед глазами возникла картинка, какую он никогда не хотел бы видеть. Его затрясло так сильно, что поднесенная ко рту кружка с чаем выскользнула из рук, опалив колени жаром, и от удара об пол разлетелась на осколки. Воспоминания о том, как чужой член находился у него во рту, пока он едва осознавал происходящее, и горький привкус на языке заставили его выплюнуть еду обратно на тарелку и зажать рот рукой с ощущением того, как тошнота стремительно поднимается к горлу, а на глаза наворачиваются слезы ужаса и стыда.       Озадаченные родители что-то говорили вслед, когда он промчался мимо, ворвался в туалет и, рыдая, упал на колени перед унитазом, выблевывая содержимое желудка и свое унижение. Все мысли зацикленной пластинкой крутились лишь вокруг того момента, когда его чем-то явно опоили и почти изнасиловали, лишь чудом не доведя все до конца.       Теплые руки легли на плечи, его о чем-то спрашивали встревоженным тоном, но он не мог различить ни слова за стучащим в ушах пульсом. Цзюнь У принес стакан воды и опустился на колени рядом, поглаживая по спине свободной рукой, пока Се Лянь захлебывался слезами в объятиях Мэй Няньцина. Он даже не мог объяснить отцам причину своего срыва, и от вида их обеспокоенных лиц становилось еще хуже. Вопросы все еще оставались без ответа, но куда больше его беспокоили собственные:       Как подобное вообще могло произойти? Почему он?       И… что же теперь делать?