На краю

      Лаура, упрямо справляясь со своей невыносимой болью, всё также не хотела идти ко врачу, однако Мария вынуждала ее изо дня в день. И однажды все решилось само собой...       Обычная суббота. Одна из немногих (а в последнее время, в связи с бесчисленными проверками, вообще первая за месяц), в которую Лукина осталась дома, решив наконец провести время с возлюбленной, чему Третьякова несказанно рада, ведь из учебы на сегодня запланирован только конспект, но и его придётся отложить на верхнюю полку. Утро встретило весьма приятной картиной: тёплые объятия и самые жаркие поцелуи. Дамы уже давно не уделяли друг другу время, а если дело и доходило до постели – то обе отнекивались, ссылаясь на усталость. Сейчас бежать некуда. Да и незачем.       Третьякова спускается всё ниже, проникая уже под одеяло, как вдруг Лукина, перехватив инициативу в свои руки, выскальзывает из постели, хитро ухмыляясь и направляясь в душ. Мария, сведя брови к переносице, резво поднимается и следует за женщиной. Лаура оставляет дверь приоткрытой, словно заманивая туда девушку. И сделать это таки удаётся. Притянув Третьякову к себе за руку, Лукина прижала ее к тумбе, беспрестанно покрывая тело поцелуями. Хотелось скользить по ее коже. Медленно, отдаваясь моменту, однако Мария того сама не хотела, вечно поторапливая директора. Девушка, увы, живет одним моментом, совершенно не переживая о прошлом или будущем. На сей раз Лаура решает уступить, спускаясь ниже и, подсадив возлюбленную на тумбу, буквально срывает с неё тонкие пижамные шортики. На паркет летит всё: и зубные щетки, и различные крема, до того стоявшие возле раковины. Но дам это не волнует. Лукина продолжает начатое. Третьякова, закинув голову назад, чуть подалась вперёд и расположила ноги на плечах женщины. Язык Лауры умело проник в нужную точку, и директор, заткнув рот девушки, принялась совершать аккуратные движения головой, стараясь не навредить. Марию хватает всего лишь на пару минут, после чего она смело может заявить, что именно это утро – лучшее в ее жизни. Оставив Третьякову наедине с душевой кабиной, Лукина удаляется на кухню, громко хлопая дверью. Но Мария, словно находясь в прострации, не обращает внимание ни на звуки, ни на вообще все происходящее вокруг. Встав под струи прохладной воды, девушка все же немного пришла в себя, освежая не только тело, но и мысли. Дверцы душевой кабины вмиг покрылись конденсатом и, перекрыв воду через пару минут, Третьякова вышла из ванной комнаты, обмотав талию махровым полотенцем. Войдя в спальню, девушка скинула насквозь мокрое ткань на пол и, открыв большой темный шкаф с одеждой, быстро пробежалась глазами по арсеналу. Выбрав однотонную серую футболку Лауры, размер которой немного превышал обхват Марии, девушка довольно улыбнулась и направилась на кухню, застав возлюбленную на весьма интересным занятием: Лукина, оставшись в одном лишь нижнем белье, виртуозно готовила завтрак на себя и свою половину. Женщине можно было позавидовать: ее формы шикарны, и белое кружевное смотрится бесподобно. Третьякова немного залюбовалась, даже не заметив, как директор начала раскладывать горячие блинчики по тарелкам.       — Тебе сколько? — поинтересовалась Лаура, поднимая взгляд на девушку. Заметив, что глаза Марии стоят на одной и той же точке тела женщины, Лукина щёлкнула пару раз прямо перед лицом возлюбленной, будто выводя ее из транса. — Маша, доброе утро.       — А? Да, — всё же опомнилась Третьякова. Директор ухмыльнулась, переспрашивая:       — Блинчиков тебе сколько?       — Давай штуки три, — наконец ответила Мария, садясь за стол. Лаура нахмурилась, переводя взгляд то на девушку, то на тарелку с блинами, словно не понимая, что нужно сделать. Третьякова насторожилась и, поднявшись с места, обхватила лицо женщины своими руками, шепча: — Лаур, ты меня слышишь?       — Подожди, — проговорила Лукина, упираясь руками в стол. Она зажмурилась, и всякая дрянь вмиг полезла в голову, препятствуя здравому размышлению. Рассудок затуманился, и директор осталась одна, заключённая в извечную белую пелену. Мария аккуратно провела ладонью по спине возлюбленной и, усадив ее за стол, обняла, попутно вызывая медиков. Всё время, что карета «Скорой» добиралась до дома Лауры, девушка не выпускала ее из хватки, едва поглаживая по голове. — У меня таблетки… Там, — подала голос Лукина, указывая пальцем на навесной ящик.       — Где, милая? — уточнила Третьякова, прослеживая движение женщины.       — Там, — вновь повторила Лаура, тыкая в то же самое место. Мария, нехотя выпустив директора из объятий, подошла к шкафчику и, открыв его, обнаружила лишь пустую пачку из-под препарата против головной боли. — Ясно все с тобой... Значит, скрывала, — проговорила себе под нос девушка, а затем тяжело выдохнула. Врачи прибыли совсем скоро и, уложив Лукину на диван в гостиной, вставили капельницу, сообщая Третьяковой о необходимости ехать в больницу. Девушка наскоро собралась и помогла возлюбленной. Сердце от страха с каждой минутой сжималось всё сильнее, однако Мария не позволяла признаться в этом даже самой себе, предпочитая бороть все внутри, подобно Лауре. Слишком многому женщина научила девушку, чтобы так запросто сдаваться.       Уже к вечеру Лукину перевели в обычную палату, но Третьякову к возлюбленной не пускали, толком даже не объясняя причину. Заняв место на скамейке рядом с палатой, Мария закинула голову назад, вытягивая шею, и задумалась над всем происходящим. К чему Лауре скрывать все, что с ней случается? И как вообще это удаётся? Ведь существуют вместе, на одном, грубо говоря, квадратном метре, и редко находится минута, в которую дамы были бы порознь. Мысли затягивают девушку в бездну, и она сама не замечает, как засыпает. Будит Третьякову врач, крепко схвативший ее за плечо. Мария тут же подскакивает, словно ошпаренная, и, оглядевшись по сторонам, нервно выдыхает. За окном глубокая ночь.       — Доброй ночи, — приветствует врач. Девушка кивает в ответ, все ещё находясь в полусонном состоянии. Но жажда сна подавляется при мысли, что сейчас мужчина возможно скажет что-то о Лукиной. — Вы с… — доктор запнулся, а затем, лишь на миг опустив взгляд в карту пациента, продолжил: — Лаурой Альбертовной Лукиной приехали?       — Да, я, — тут же отвечает Третьякова. — Что с ней? К ней можно?       — Можно, — решил мужчина, галантно открывая перед девушкой дверь в палату. — Но ненадолго. Минут двадцать, не больше, — добавляет врач, оставляя Марию наедине с пациенткой.       Третьякова, взяв стул, поставила его рядом с койкой и, сев, накрыла своей ладонью руку Лукиной. Кожа женщины холодна, но по-прежнему нежна, и Мария невольно улыбается, едва поглаживая пальцами конечность Лауры. Лукина, открыв глаза, сильно щурится от яркого света и, не желая вредить зрению, вновь прикрывает очи, поворачивая голову в сторону возлюбленной.       — Долго? — с трудом проговаривает женщина охрипшим голосом.       — Что именно? — уточняет Третьякова, крепко сжимая руку директора в своей ладони. Лаура щурится ещё сильнее, и девушка вмиг ослабляет хватку. — Прости, не хотела…       — Хотела, — язвит Лукина. — Долго сидишь здесь, в больнице?       — Как только привезли тебя, — парирует Мария, перемещая ладонь на талию женщины. Лаура, смочив пересохшие губы языком, выдаёт:       — Езжай домой, отдыхай. Я справлюсь.       — Чего? — переспрашивает Третьякова, делая вид, что не расслышала. — Ты с ума что ли сошла? Даже не думай об этом.       — Маш, это ты с ума сошла. Сколько сейчас времени? Третий час ночи. Утром тебе на пары, а в двенадцать дня на похороны, не забывай, — напомнила Лукина, наконец открывая глаза, несмотря даже на бьющий в них белый потолочный свет. — Здесь врачи, за мной присмотрят.       — Знаешь, я в последнее время тебя вообще не понимаю. Впрочем, ладно. Вечером заеду. Пока, — выпалила на одном дыхании Мария и, отдёрнув свою руку, покинула палату. Лаура тяжело вздохнула, вновь погружаясь в сон.       Третьякова, добравшись до коридора, обессилено скатилась на пол около ближайшей лавочки, прикрывая глаза ладонями. Ей больно от того, что Лукина так отторгает ее поддержку, но в то же время девушка понимает, что женщина права. Одиночество ее вылечит. И сейчас, когда Мария сполна это осознала, тоже хочется побыть одной. В своих мыслях. Или же вовсе без них. Отбросить всё и наплевать, будто бы ничего и не свершилось… Собрав остаток сил в кулак, девушка поднялась на ноги и вышла из больницы, следуя домой. Благо идти не так долго, да и свежий воздух не помешает.       Добравшись до необходимой квартиры, Третьякова легла спать, пытаясь не думать о Лауре. Поначалу получалось худо, а затем девушка погрузилась в глубокий сон, на некоторое время отбрасывая ненужные сомнения и мысли, от которых уже воротило. Утром Марию пробуждает, увы, не Лукина. И даже не будильник. Яркие солнечные лучи, прорывающиеся сквозь щель между темными шторами. Девушка невольно жмурится и, проснувшись окончательно, поднимается с холодной постели. В обители любви и взаимопонимания впервые так пусто, и Третьякова всячески отказывается это принимать. Уже хочется поскорее увидеть Лауру в здравом рассудке, полной сил… Да любую. Но, к сожалению, удастся, вероятнее всего, нескоро: предстоит еще целый день, наполненный разочарованиями и, если повезёт, всё же немного радостью.       Наскоро собрав себя и кожаный портфельчик, в котором запросто уместились несколько тетрадей и ручек, Мария направилась в институт, где провела всего три с половиной часа, всячески избегая общения с одногруппниками. На парах она в себе, где-то в самой глубине. Где нет места никому, кроме женщины, ставшей такой родной... И девушка ловит себя на мысли, что ни в коем случае не имеет права на ошибку. Лауру потерять попросту нельзя.       Добросовестно отсидев необходимое время, сполна ощутив себя тигром, заточенным в клетке, Третьякова накидывает на плечи пальто, не так давно подаренное Лукиной. Просто так. Без повода. Потому что любит и хочет, чтоб девушку согревало хотя бы пальто, не будь она в объятиях любимого директора. Слабо улыбнувшись, Мария уверенно сжала портфельчик в пальцах и, покинув главное здание, села в автомобиль, в очередной раз здороваясь с таксистом. Сколько их уже было на памяти? Всех не упомнишь. Однако без них никуда: выручают из раза в раз.       Добравшись до места, где так не хотелось появляться, Третьякова расплатилась с водителем и, не решаясь двигаться дальше, встала на одном месте. Осознав, что долг матери отдан ещё не полностью, девушка пошагала вглубь кладбища, пытаясь найти нужный участок. Она опоздала. Пришедшие люди, коими являются двое коллег Татьяны с работы, уже успели попрощаться и удалиться, не желая задерживаться надолго. Не присутствовала даже подруга, у которой мать часто гостила в последнее время. Мария успела оценить поступок, отвешивая примерную цену их дружбы. Несмотря на капли дождя, оставшиеся на скамейке, Третьякова села, оглядывая деревянный крест и надпись на нем. Аккуратно прикоснувшись одним пальцем, девушка зажмурилась от внезапной головной боли. В разуме словно разом пронеслись все моменты, так или иначе связанные с Татьяной, которые, увы, уже не имеют веса. Как и, впрочем-то, смысла... Опустив руку, Мария поднялась с места.       — Прости меня, если что не так, — прошептала девушка. — Надеюсь, что больше не вернусь сюда, — добавила Третьякова и, захватив с собой чемоданчик, направилась прочь. Она всей душой терпеть не может нахождение в местах, от которых получает подобные впечатления. Становится гадко. Мария предпочитает грустить поодаль от мест, приносящих ей исключительную боль.       Приехав в больницу, Третьякова пешком направилась на третий этаж – в отделение интенсивной терапии, где лежит Лаура. Добравшись до необходимого места на ватных ногах, Мария обнаружила рядом с палатой уже знакомого врача. Тот вмиг вырос перед девушкой, препятствуя проходу.       — Приемные часы закончились, — бросил он, грозно оглядывая Третьякову, а рост, являющийся чуть больше показателей Марии, лишь выручал его в возникшей ситуации.       — Я прошу вас, — буквально взвыла Третьякова, состряпав глазки, вызывающие жалость. Доктор, закатив глаза, отошёл, пропуская девушку в палату. — Спасибо, — напоследок сказала Мария, закрывая за собой дверь. Лукина уже, кажется, давно не спала, уперевшись взглядом в потолок. Третьякова, не церемонясь, села прямиком на постель, вновь накрывая своей ладонью руку женщины. Лаура сжала в ответ, но не крепко – насколько позволяли ещё не восполненные силы. — Как ты, родная? — прошептала Мария, наклоняясь ближе к лицу возлюбленной. Даже сейчас она была фантастически красива.       — Пойдёт, — отмахнулась Лукина, прекрасно зная, что девушка продолжит свой допрос, несмотря ни на что. Но добавляет: — А ты? Сходила?       — Да, — заверила Третьякова, кивнув. — Опоздала немного, но все же была. Наконец смогла переступить через себя, представляешь?       — Умница моя. Я в тебе не сомневалась, — порадовалась Лаура, слабо улыбаясь. Руки, исколотые иглами вдоль и поперёк всего лишь за один день, отозвались ноющей болью, но женщина, подавив эту боль, старательно делала вид, что ничего не происходит.       — Мне тебя не хватает дома, — призналась Мария, целуя директора в щеку. — Чуть больше суток прошло, а я скучаю до безумия.       — Я тоже скучаю, Маш, — отвечает Лукина, чуть крепче сжимая руку возлюбленной и, перехватив ее губы, накрывает своими горячими устами. Третьякова едва подаётся вперёд, углубляя. Воркования прерывает внезапно вошедший врач, и девушка отшатывается от директора, словно ничего и не произошло.       — Простите, что помешал, — тут же оправдывается мужчина, предупредительно поднимая руки вверх. — Девушка, — обратился он к Марии. — Не могли бы вы оставить нас с Лаурой Альбертовной буквально на три минуты?       — Конечно, — ответила Третьякова и, поднявшись с постели, вышла из палаты, опираясь на стену в коридоре. Веки от усталости прикрывались сами собой, однако желание ещё хотя бы минуту побыть рядом с директором, подержать ее за руку – перевешивало всё существенное.       Доктор, скрестив руки на груди, подошёл ближе к койке и парировал:       — Пришли ваши результаты.       — Совсем плохо? — с некой опаской спросила Лукина, глядя мужчине в глаза. Тот молчит. Около тридцати секунд. И молчание это становится весьма громогласным. Лаура, игнорируя боль в руках, как, впрочем, во всем теле, с силой выдергивает катетер из руки и, сев на постели, подбирает ноги под себя, обхватывая их руками. Уткнувшись носом в колени, женщина прикрыла глаза, стараясь продумать, что делать дальше и как дать Марии знать обо всем происходящем. — Вы… Девушке только не говорите. Впечатлительная. И… Сколько? — обречённо спрашивает директор.       — Я не знаю, Лаура Альбертовна, — откровенно выдаёт врач. — Все говорят по-разному, самые отчаянные предлагают все же взяться. От полугода до четырёх лет, если будете проходить терапию, — заключает мужчина.       — А если нет? — интересуется Лукина, поднимая глаза на доктора.       — Три месяца. Не больше, — сухо бросает он. — Отдыхайте. Набирайтесь сил. Бумаги занесу завтра. Хорошего вечера, — парировал мужчина, покидая палату. Встретившись в коридоре с Третьяковой, врач обвёл ее неторопливым взглядом, а затем все же позволил полюбопытствовать: — Вы родственницы? Про вас в карте ничего не сказано. Там совершенно пусто, если вам интересно.       — Как она вообще? — спросила Мария, игнорируя вопрос доктора и решив, что его связь с Лаурой совершенно не касается.       — Динамика положительная, на днях выпишем, — проговорил мужчина, опираясь плечом на дверь, ведущую в палату.       — Приступы боли прекратятся? — вновь задала вопрос Третьякова, внимательно слушая слова врача.       — Будем надеяться, что да, — спокойно ответил он. Мария, удовлетворившись ответом сполна, больше не желала продолжать диалог и решила отправиться домой: день был и без того тяжелым. Хотелось отдохнуть.       Следующие дни пролетели в подобном ритме. Лукиной уже успело показаться, что она сходит с ума: однообразие и буквально связанные руки не позволяли женщине жить в привычном темпе, перекрывая дыхание. Весь день директора складывался из трехразового питания, от которого ее исключительно воротило, ведь есть в столь обильном количестве она не привыкла. Затем процедуры, необходимые для поддержания еле устойчивого баланса. А кульминацией являлся полный запрет работы лечащим врачом. Лаура, случайно пересекаясь с ним в коридоре, из раза в раз хотела лишь сбежать отсюда, лишь бы не видеть его: больница стала кромешным адом, несмотря даже на всё внимание, что женщине уделяли. Иной раз создавалось впечатление, что Лукина и вовсе не умеет болеть, автоматически становясь самым худшим пациентом: всё время хочется домой. Но и на то были свои мотивы: очень уж хотелось наконец крепко-крепко обнять возлюбленную. И однажды, не вытерпев, Лаура осуществила свой коварный план.       Лукина достаточно думала о том, каково это – бежать, не оглядываясь? Бежать, боясь погони за собой, но зная, что впереди – меркнущая свобода, шаг за шагом проявляющаяся, и свет в конце туннеля всё ярче разгорается. Лауре в плане конспирации повезло в степени невероятности: одноместная палата, полное отсутствие соседей и камер – сделали своё дело. Женщина, взяв в руки небольшую сумку, где были вещи, которые Третьякова быстро и без разбора кидала туда, пока врачи тщетно пытались спасти директора; уверенно пробралась в коридор, где, к великому счастью, не встретила ни одного врача. Лишь дежурного на входе, но тот мирно посапывал на скамейке. Лукина, выбравшись на улицу, наконец глотнула свежий воздух полной грудью. Именно этого почему-то так не хватало… Бросив сумку в ноги, Лаура закинула голову назад, наблюдая за последними пожелтевшими листьями, по-прежнему устилавшими землю. Рука врача ложится на плечо. Всё по новой…       Доктор сообщил Марии о побеге Лукиной уже ближе к десяти утра, закончив обход, и Третьякова, сбежав со второй пары, оказалась в больнице, направляясь по уже заученному пути. Девушку совершенно не волновал тот факт, что она не отпишется ректорату. Всё равно. Лишь бы с возлюбленной всё было в порядке. Хотя, судя по этюдам, всё всяко лучше, чем пару дней назад, раз она готова на такие свершения. Войдя в палату, Мария прикрыла за собой дверь и, нависнув над женщиной, поцеловала ее в щеку. Лаура стыдливо отвела глаза, точно зная, что сейчас начнутся нравоучения.       — Мне уже начинать тебя ругать? — поинтересовалась Третьякова, вскидывая бровь и насильно поворачивая женщину к себе лицом. Поймав взгляд Лукиной, девушка продолжила: — Знаю я, как ты тут себя ведёшь. Сообщили уже, — парировала Мария. Лаура уже было возразила, но бывшая ученица перебила: — Стоило оно того, ну скажи мне?       — Я хотела быть рядом, Маша, — отчеканила Лукина. — Давай закроем эту тему: уже не пять лет, чтоб отчитывать за подобное. Стыдно мне, предположим.       — Да в этом то и суть, Лаура, что тебе не пять! — воскликнула Третьякова, выравниваясь из прежнего положения и принимаясь расхаживать по палате взад-вперёд. — Пора бы уже начать думать головой, — в ответ Лукина закатывает глаза, но все же спрашивает:       — И? Что дальше?       — А дальше, — отвечает Мария, останавливаясь и вглядываясь в лицо возлюбленной. — Собирай вещи. Мы едем домой, — Третьякова вмиг потеплела, улыбаясь. Глаза директора по-детски засияли. Даже ланиты наполнились лёгким румянцем. Наконец-то домой. В родное, уютное гнёздышко, которое залатает раны явно лучше, чем здешние врачи, ведь Мария непременно приложит для этого все усилия, согревая своей любовью и нежностью. А Лаура, как следствие, не сможет не ответить взаимностью, однако даёт себе установку, что при любых обстоятельствах будет слушать. И прислушиваться.