Фикус, Катя и фиолетовые облака

Фикус морщился, отворачиваясь. Кто-то заливал его водой и водил по листикам вонючей тряпкой. “Уберите эту гадость! Отойдите! Отойдите от меня, вандалы!”, - шелестел он жалобно. “Я подам на вас в суд за грязные домогательства!”, - шипел, угрожая и хлопая сонными глазками. “Отстаньте от меня!”. Живодеры, наконец, отступили. То ли испугались угроз, то ли решили, что пыток достаточно. Фикус выдохнул, моргнул пару раз, да как чихнул во все горло, когда разглядел в деталях, где он находится. “Это же ужас! Ужас, ужас, ужас!”. Во-первых, воняло краской и хлоркой. Во-вторых, стены в его любимой опочивальне, именуемой среди бестолковых людишек “президентский кабинет”, были выкрашены в белый. В-третьих, всюду была пена, и в ней копошилась, орудуя шваброй, некая блондинка в косынке. А вокруг чудаковатой блондинки бегали почетные лентяи ордена “женсовет” (Фикус знал каждую в лицо). И все они вертели туда-сюда вонючими тряпками. “Вот так выглядит фикусовый ад. Странно… я ничего плохого не делал. Только душил сорняки, наглым образом прорвавшиеся в квартиранты. И когда было нечем заняться, боксировал президентов этой конторки. Но они заслужили это. Первый все время меня двигал. То в один угол, то в другой. Феншуй какой-то поминал. Избавиться, наверное, подумывал – не иначе, да не хватило воли. Я ведь чертовски хорош!.. А второй сам меня пинал. Особенно после того, как напивался этой дряни из прозрачной бутылки. Упоротый наркот. Даешь бой наркомании и пьянству!.. О, солнце, за что? Я ведь согласен был и на кремацию на костре…”. Фикус несколько раз чихнул – это у него нервное. Фиолетовое облако пробилось сквозь хлорку и снова ударило Киру и женсовет по голове. Кира вскочила. - Производство! – вспомнила она вдруг. – Как же там грязно! Мне дурно… Девочки, заканчивайте здесь. Мы двигаемся дальше. Ольга Вячеславовна, возьмите себе еще кого-нибудь в помощники и отправляйтесь в мастерскую Милко. Уютова немного посомневалась – простит ли ей такое кощунство Милко, но сомнения отнимали время, а ей так хотелось петь, до крика, до потери пульса. - Издалека долго течет река Волга… - заголосила она, уводя Шуру с собой. У Шурочки наблюдались немного иные отклонения. Она воспылала страстью к цифрам. - Ольга Вячеславовна, чему равно число Пи? – прыгала она вокруг Уютовой, сверкая озорными глазками. - Числа разные писать тонким перышком в тетрадь учат в школе, учат в школе, учат в школе… - был ей ответ. Кира посмотрела на Машу и Амуру. - А вы идите в бухгалтерию – к Светлане, она там не справляется. Маша стерла портрет Амуры, нарисованный пеной на столе. У Тропинкиной внезапно открылся дар к рисованию. Она уже представляла, как схватит на столе у Светы листы А4, да как начнет рисовать. “Какой интересный профиль у Киры Юрьевны… У Урядова прикольный взгляд из-под бровей… Пушкарева, выходящая из парника, вокруг нее заросли, огурцы, шевелящие усиками… Что она там делала? Хм… интересно. Лица, лица… Хочу рисовать лица”. Амура страстно желала выпить, напиться в хлам, и закурить сигарету. Очень странное для нее желание, если честно, ведь Амура обычно выпивала только по празникам, ну, или когда с девчонками собирались в клубе. “Тайком проберусь в туалет. Стрельну у кого-нибудь сигарету. Мои сегодня изъяла Шурка. Прокурорша, блин. Во всем ей надо быть выскочкой! И чего это я вообще согласилась вместе со всеми бросать курить?.. Табачный дым… ах, как хорошо его нюхать! А что это в фикусе? Чудо! Осталось немного виски, на донышке. Но мне хватит. Мне хоть чуть-чуть, хоть капельку”. Амура отправила Машу одну, сказав, что сейчас подойдет, а сама нырнула в каморку, и там жадно припала к горлу. В бутылке было грамм пятьдесят, не больше. Бедная Амура взвыла от несправедливости. Как бы она себя не убеждала, что ей хватит, страшная жажда все равно терзала ее изнутри, и она отбросив бутылку, понеслась в туалет. Там ей станет легче, там ее спасут клубы табачного дыма. Как только в каморке закрылась дверь, из-под стола вылезла Таня Пончева. Она вытащила из кармана полиэтиленовый пакет и острожно, стараясь не коснуться, упаковала в него бутылку. “Еще одна улика”, - прошептала она довольно. Все вокруг казалось Пончевой подозрительным. Всюду виделись сговоры. “Шпион среди нас. Я это чувствую. Этот предатель слишком хорошо ориентируется в Зималетто. Маша? Что она там все рисует? Только ли портреты? Или это шифр? Надо проследить!”. Таня метнулась к выходу и поплыла по коридорам, вдоль стены, сливаясь с нею. Спина ее пропиталась белой краской. Сумочка была забита до отвала “уликами”. Где-то там Татьяну поджидала разгадка. Кажется, стоит только перевернуть одним махом страниц двести и преступник будет пойман. Таня остановилась, ошалевшая от подозрений. “У Донцовой очень часто убийцей оказывался главный герой… Неужели, шпион – я?”, - Таня села на выбеленный содой пол. “Меня нужно изолировать. Я опасна для компании”, - маленький степлер был приватизирован со стола Шуры, как очередная улика – по инерции. “А если все сложнее, чем в книжках Донцовой? Что говорил Шерлок?.. Действуйте дедуктивным методом… Мне нужны еще улики, еще факты… информация… Пойду внедрюсь к Маше и Свете”. После полудня, не заботясь об опозданиях, в Зималетто бодрой походкой ступил Малиновский. Еще выйдя из лифта, он обратил внимание на преобладание ведер и мыльных растворов на квадратный метр возле бара, но не смутился – такое бывает, генеральная уборка. Ну и что, что сейчас вторник. Чтобы устроить качественный субботник, истинный работник, дававший клятву на трудовой книжке, не будет ждать конца недели, он возьмет швабру в любой день и час, как только долг, в лице начальства, призовет его. Роман Дмитрич вошел в свою приемную и вот тут паника накрыла его. Кругом была пена, а в ней копошился чумазый женсовет сокращенным составом – в лице Шуры, Маши и покачивающейся Амуры. - Я помыла двадцать три стола. Протерла четыриста семьдесят шесть с половиной листиков на растениях, из низ ровно корень квадратный из девяти – растения искусственные. А еще я сложила сто десять папок. Провела тряпкой тысячу девятьсот минус триста пятнадцать разделить на четыре раз. И если посчитать покрашенные окна… - Не смей хвастаться окнами! – закричала вдруг Маша, проехавшись на пене. – Ты уничтожила все мои портреты! - Этих белых мумий? Маша, имей совесть! Ты нарисовала мне длинный нос и левый потекший глаз! Семь портретов, и только я – уродина. Подруга называется. - Девочки, не ссорьтесь, - икнула Амура, заваливаясь назад. - А окон покрасила аж двенадцать! Вы представляете, Роман Дмитрич, сколько это мазков кисточки? А я сейчас посчитаю, - она вытащила из кармана калькулятор и забегала по нему пальчиками. - Шурочка, вы достойны похвалы! Не надо считать. Я… Меня Жданов ждет. Ждет Жданов. Вот такой каламбур, - пятился назад. – Пойду, найду его. Не смею вам мешать, - Малиновский позорно бежал прочь от своей сбрендившей секретарши, а также от Маши, вытаращившей на него глаза и что-то жадно, урывками, рисующей на листе А4, и от Амуры, привалившейся к стене, и закурившей сразу две сигареты. “Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел и от тебя… Тьфу. Что за черт происходит?” – Роман скользил по коридорам, несколько раз едва не споткнувшись и не упав, путь его лежал в президентский кабинет, к исповеднику-проповеднику Андрюше. Но у святейшества имелся опасный пилигримм на подступах – Вика. Ничто не могло удивить Романа еще больше. Но телефонный разговор Клочковой с неизвестным лишал остатков здавого смысла. - Мы не работаем по франшизам с Казахстаном. Что? Это не наш рынок, не наш целевой потребитель. Уважаемый Асмет, я передам ваши слова Андрею Павловичу, как только он вернется с переговоров. Рахмет, уважаемый! Вика быстро записала что-то на бумаге, исписанной уже до краев. Когда снова зазвонил телефон, она тихо выругалась, сняла трубку, некоторое время молчала, теребя между пальчиков ручку, затем вдруг сказала: - Of course we would be glad to see you in Moskow again. I’ll tell my boss about you as soon as possible. Unfortunately his phone is not available now… Yeah… Sure. Goodbye! Роман Дмитрич поднял челюсть с пола и прохрипел: - Вика, солнце… А ты когда успела английский выучить. Снова зазвонил телефон. - Не мешайте мне, Роман… Да, слушаю… На какой день? Сейчас сверюсь с графиком. Одну минуточку. Малиновскому срочно требовался воздух, и Андрей, который исповедник-проповедник. Но открыв двери президентского кабинета, Роман Дмитрич вмиг позабыл обо всех своих требованиях. - Палата номер шесть. Странно, почему пол не белый. Хотя, нет… белый… в хлорке. Ау, скорая, я готов, забирайте меня! “Нет, дружище, вызывай сразу дурку – мой тебе совет”, - жалобно пропищал Фикус. “Там стены не такие белые. И люди… люди нормальные. А не эти психи с краской. Озабоченные чистоплюи!”. Роман покосился на фикус. Отметил, как он посветлел, позеленел. “Хоть кому-то уборка пошла на пользу”, - подумал он, открывая окна. “Вот же… испачкался”. Пальцы слипались в белой краске. Малиновский покрутился, повертелся. Но вокруг не было ни листочка, ни клочечка. Роман метнулся в каморку. Какое счастье, что тут ничего не трогали! Он схватил первую попавшуюся папку, обнял ее как родную. А затем распотрошил, вырывая листы и вытирая ими руки. Листы, правда, не очищали, а норовили приклеиться к коже. Роман раздраженно чихнул. И вдруг посмотрел на свои кисти, облепленные клочками бумаги. - Я такой слабый… - прошептал он расстроенно, затем схватился за живот. – Это что, жир? Фикус смотрел в окно, вдыхая редкие порывы ветра, залетающие в кабинет. “У Курского вокзала”, - пел он печально, “стою я молодой… Эх… Подайте, Христа ради, червончик золотой”. А откуда-то снизу, с производственного этажа, доносился переливистый голос Ольги Вячеславовны. “Постучалась в дом боль незванная. Вот она любовь окаянная. Коротаем мы ночи длинные. Нелюбимые с нелюбимыми…”. - ОлЕчка, солнце мОе, ты зАчем отрезала занавес?