2000 кассет, на которых крутится вишнёвое лето

дрожащей рукой ты снимаешь одежду, и солнце целует горячие плечи, черчу твоё имя на каменном сердце. мы вместе навечно. помни имя своё

эпилог

попрощайтесь с ними нежно

Дерево покраснело: от губной помады, потерянной на ветке и расклёванной птицами, вины и середины осени. Внутри было шумно. Разноцветные куртки звонко поскрипывали, Рассвет сшибал башенки из мусора, гул голосов и стукающихся друг о друга кружек не прекращался — и не должен был. Дети пили ройбуш и готовились зимовать. От электричества вот-вот придётся отказаться, но ему уже изобретательно находили замену. Батарейки, грелки для сушки ботинок и перчаток, термосы, спальники. Рюджин хвасталась термобельём, а Чанбин отыскал в гараже беспроводной обогреватель. «Сгорим быстро и безболезненно», — предсказывал Джисон, затягивая пугающие песни. Ёнджун, розоволосый парень, разглядывал стены и потолок. Кубок с кристаллами полнился новыми подношениями, а свежие одеяла, пледы и покрывала были вбиты в доски. Мягко пахло прошлым. Оно разложено повсюду и укрыто новинками. — Чей это рисунок на потолке? — всё-таки спросил бесстрашный Ёнджун. Бан Чан шмыгнул рубиновым носом, неторопливо посмотрел наверх, снял шапку. Суставы пальцев захрустели. Звёзды, расчерченные мелками, и глазастые драконы вот-вот пробьют крышу, чтобы вылететь наружу. Туда уже насыпали фломастерных снежинок. — Это от Джинни и Ликса. Они больше не придут. Росток в кадыке смягчил дрожь. Бан Чану это понравилось. Он крутил в пальцах снимки, сделанные на спичечный коробок, и вчитывался в надписи. «“Завтра” никогда не умрёт, но нас там не будет». «У тебя есть я». Джин, Лиса, Джексон, Тэхён, Черён, Юнги, Тянь, Джебом, Бэкхён, Сухо, Розэ, Шань. «Спите?» «Люблю конфеты и тебя». Джонни, Бэм-Бэм, Минхо. «Зачем упаковываться в гроб, если есть цветастые коробки от хлопьев, которые ещё и вкусно пахнут?» Хёнджин, Феликс, Чимин. «Мягких облаков». Телевизор ещё работал. Мюзикл «Roméo & Juliette: De la haine à l'amour» ждал своего часа; Чанбин ворчливо разбирал башенки кассет и складывал просмотренные кинофильмы на свитер из солнечной пряжи. — Мы… — злорадствовала девочка, имя которой сложно было произнести. — …всё растрепали, — нараспев продолжил кто-то. Бан Чан невольно улыбался, вслушиваясь в ругань. По бокам от него сидели Дженни и Джисон. Оба запакованные в тёплые, объёмные вещи, с покрасневшими лицами и морозными облачками от дыхания. Оба тоже смотрели на пинхольные снимки. Когда попался Феликс, счастливо делающий зарядку, Дженни осторожно поцеловала Бан Чана в левый глаз, а Джисон шустро и кошмарно врезался в правый. — Ай, — заворчал Бан Чан. На одном снимке ютилось знакомое «ты отстаёшь!». Хёнджин и Феликс плелись на велосипеде, а их профили слегка расплывались от жары, движения и улыбок. — Они ведь умерли в один день, — не сдержалась Дженни. — Вау. Ёнджун, розоволосый слушатель, сел поближе. Ветер царапал одеяла. — Они были невероятными созданиями, — просто сказал Бан Чан, уперевшись затылком в стену. Он ещё полюбит, но никого так же сильно, как их. Драконы на потолке смеялись: «Но ведь полюбишь». Так непривычно. Без Феликса, обнимающего со спины, без Хёнджина, бродившего по дому с карандашом, у которого порыжел ластик. Без летних посиделок в майках и носках, без звона ароматических палочек, без тощего мальчика в трёх кофтах и четырёх шарфах в разгар солнца, без вечно урчавшего живота, потому что Хёнджин ел редко и мало. — Не плачь, — попросила Дженни, осторожно обхватив Бан Чана за руку. — Они всегда будут в твоём сердце. Привези их куда-нибудь. Верное, верное сердце. Бан Чан пообещал показать им мир. Прогуляться с ними по университету, выпустить на море, обрисовать им жизнь за границей дерева. Он твёрдо решил дожить с ними до старости, которую они так хотели увидеть. Всё, что Бан Чан мог сказать, это: — Я правда очень скучаю по их разумам. Иногда Хёнджин был похож на шкаф, об который можно убиться, но в котором много мягких игрушек. Со стороны было видно, что худел он стремительно и почти дошёл до костлявости Джисона. Его зловещее смирение со смертью поражало. Однажды он уселся перед Бан Чаном, заранее попросил прощения и предложил украшения для могил. Палочки, которые нужно сломать, чтобы они засветились, чашки с бусинами и камнями, искусственные фрукты, которые использовались для натюрмортов. Феликс невозможно любил ягоды. Малина, вишня и клубника из резины были разбросаны по его надгробию. Бан Чан правда скучал по тем, кому не повезло раньше, чем ему самому. — Почему не смотришь? — спросила Рюджин, натягивающая шапку на посох и указывая им в сторону телевизора. — О, Джульетта запела. Бан Чан взмахнул рукой, в которой восхитительно удобно лежала ладонь Дженни. — Я всё равно знаю концовку. — Не смей… — Печальную, — продолжил Бан Чан, — ведь оба погибли. Ой. Да хватит кидаться гуашью! Скажите ещё, что вы не знали о смерти Дориана Грея. Джисон ругался со скоростью стрекотания кузнечиков, распаковывал секреты к другим фильмам, которые они планировали посмотреть до зимы, и стачивал одну конфету за другой. Дерево почернело: от слепоты, захода солнца и тёмной гуаши, что вылилась на подушку для собак. — Пойду провожу ребятишек, — успокоившийся Джисон щёлкал пуговицами. — Эй, мелюзга, дорогу запомнили? А меня? — Тебя попробуй не запомни, — буркнул Чанбин. — Да? — он задумался, покачавшись на пятках и раскрутив в пальцах два браслета: свой и Минхо. — А Джинни не мог. Кудлатая девочка потянула его за объёмный рукав. Джисон, важно надувшись, присел на одно колено, чуть не упал, но удержался. — Чё? — Давай в догонялки! Пожалуйста! — Я… — он замялся, а потом с профессиональностью вора схватил Рюджин, вызвав её восторженный визг. — Я сам хотел предложить! Ты водишь! С дерева полетели куртки, шапки, ботинки и радостные ценители чая. Бан Чан по-отцовски зажмурился, чтобы не плакать. Он так ярко слышал в этом шуме смех Феликса. Всё напоминало о нём. Этот ребёнок сделал больно неосознанно: альбом с наклейками, оставленный на видном месте комнаты, пудреница, которую он так и не разжал, даже когда умер в корнях, мечты о вечере на лодке, велосипед с оторванной подножкой. А родителям и друзьям потом плакать. — Если мы когда-нибудь напишем рассказы о нашей маленькой жизни, — Дженни легла на плечо Бан Чана, больше ничего не боясь, — то назовём их удивительными историями неудивлённых детей. Бан Чан сонно моргнул, поцеловав косточку на её руке. Дерево озолотилось: от фавн-флейты, что гудела из-за ветра, золотистых титров и солнечного свитера, на котором спали коты. Ёнджун, тот, от кого гирляндой рассыпались светлячки, убежал играть в догонялки. Жаль. Бан Чан так хотел произнести кое-что вслух, чтобы Хёнджин и Феликс услышали. Но он лишь продолжал гладить волосы Дженни, смотреть на титры и стареть среди кассет, фантиков, кристаллов, раскрасок, отданных тем, кто помладше, браслетов, небесной жилетки с морскими нитками, пинхольных снимков и дыхания. Концовка жизней Феликса и Хёнджина остановилась летом. Они навсегда останутся мальчиками — и навсегда вместе.